Расцвет папства в XI в. и папский идеал "Града"

Карсавин Л.П.

В неизбежной борьбе мирского и религиозного при Людовике Благочестивом (814-840) явно преобладает второе, в ущерб прежней своей широте ограничивающее себя в силу самоуглубления и со­знания омирщающего воздействия светских начал. При дворе обнаруживается влияние сурового реформатора бенедектинского монашества Бенедикта Анианского. Образованность сосредоточивается в монастырях, приобретая в них более строгий облик. При Карле церковь усиленно осваивала и впитывала светскую культуру, переплетаясь с миром и государством: она в служении земным целям выдвигала епископов-политиков. Теперь этому движению явственнее противостоит другое — устремление к религиозным целям, создающее новые мона­стыри и развивающее чисто церковное самосознание. В мировой монархии пробуждается и крепнет идея вселенского значения церкви, отличающей себя от мира и государства, как церковь правящая. На романском западе франкской монархии подымает голову римская партия, и с половины IX в. в ряде сборников соборных и папских установлений, частью подложных, в Лжеисидоровых декреталиях определяется новое понимание отношений между церковью и государством. На соборных канонах и декреталиях пап зиждется право подчиненной лишь папе церкви. Только папа или сам «блаженный ключарь Петр» могут судить «наместников Христа» и «привратников рая» — епископов, возглавляющих возвышенный над мирянами и свободный от подчинения государству клир. Единый, увенчанный папою епископат хранит законы Божьи, обязательные и для государей, если они хотят, чтобы повеления их имели силу. И кафедра «князя апостолов», никогда не ошибавшаяся в вере хранительница истинного учения, — краеугольный камень всей церкви и видимое выражение этого единства.
С распадением империи церковь одна объединяла весь католический мир, жаждавший видимого, конкретного тела Христова, а раздробленная империя, всегда признававшая верховенство религиозного начала, утратила религиозное оправдание своего бытия. Империя была созданием сравнительно небольшого культурного слоя, в увлечении идеями еще не осознавшей себя церкви отделившегося от той почвы, которая его возрастила. Но эта правящая среда, исключительно чуткая к жизненному началу эпохи — к религиозно-политической идеологии, не способна была подняться от создавших ее примитивно-государственных чаяний до идеи Римского государства или слить эту идею со своими чаяниями в новый синтез. Общество же только в феодальных мирках могло сплавить традиции старой государственности с новыми началами личных отношений, только в них могло связать власть над подданным с властью над территорией. Экономический быт упростился. Торговое движение, при Каролингах весьма оживленное, отрывалось от общеэкономической жизни политических соединений, которая сама переставала быть жизнью общеэкономической. Торговые пути соединяли не части государства, а разные части разных государств, уводя на Север или в Средиземноморье. Сплачивавшиеся в военные караваны купцы жили своими интересами, не интересами своей случайной родины, и нуждались лишь в опорных пунктах для сбыта. Элемент внегосударственный и интернациональный, они экономически разрывали, а не укрепляли политические соединения, выделяя лишь ограниченные округи сбыта. Внутренняя торговля и ремесло не столько хирели, сколько сосредоточивались в ограниченном районе местного рынка, обособляя этот район и содействуя его самодовлению. Все это не могло выяснить экономического значения государственных уз и, даже если отвлечься от областей и больших поместий, живших близким к «натуральному» хозяйством, отражало примитивность быта и сознания. Между тем идеология правительства все более отделяет его от жизни широких слоев населения. Разлад «власти» и «народа» сказывается в утрате империей связи с «общегосударственной» и «национальной» жизнью — «национальная» идея, где она жива, тоже ведет к распадению на племенные герцогства — в создании тяготеющего к античной традиции культурного слоя и в расхождении религиозности верхов с религиозностью низов. Религиозные идеалы еще связуют, но распавшаяся империя не может быть осуществлением религиозного единства, тем более что взоры церкви устремлены на Рим.
В Риме, вместе с угасанием империи пережившем период нравственного упадка и политических интриг и борьбы, у власти встала морально невысокая, но искушенная в политике, и одушевленная папскою идеею группа лиц. Она выдвинула на кафедру Петра Николая I (858—867), ярко высказавшего и попытавшегося осуществить папский идеал. Не люди и не соборы положили краеугольный камень всего социального и политического строя — папство, а воля Божья. Власть несущего на раменах своих заботы обо всей церкви папы, живого Закона, не ограничена и вездесуща. Слова и дела папы — слова и дела Божьи. Соборы и епископы, члены единого тела, душа которого папа, — орудия папы.
Но и государи должны быть послушными слугами его, терпеливо, как Иов, снося налагаемые им наказания. «Христос Иисус... разделял обязанности обеих властей, дабы императоры ради вечной жизни нуждались в понтификах, а понтифики только ради земного пользовались императорскою и королевскою властью, дабы духовное действие удалено было от плотских деяний». Но папы, по мнению Николая, передали власть Пипину и империю Карлу. Папы, как хранители веры и религиозной жизни, распоряжаются престолами, объявляют порочного государя тираном и обязаны во имя нравственных начал вести в бой с ним церковь. Николай полн сознанием своей высокой миссии, призывая епископов, соединясь с ним, «уничтожить раздоры, с корнем вырвать вражду, везде распространить дух примирения и мира». Железная его воля, дипломатическое искусство и религиозный пафос ломают все препятствия. Защищая канонические установления и обычаи церкви, он контролирует деятельность епископов и от митрополитов требует письменного обязательства повиноваться папе. Важнейшие дела восходят на рассмотрение Рима, а папские легаты, «столпы апостольской кафедры», являются органами курии на местах. Соборы безмолвно склоняются перед волей Николая, утверждающего их решения и издающего декреталии, обязательные для всей церкви. Озабоченный «не только спасением души, а и спасением тела» христиан, Николай везде выступает примирителем, посредником, защитником угнетенных, сильный живущею в нем религиозною и нравственною истиною. Жизнь толкает папу на вмешательство в мирские дела. Не может он допустить умаления прав церкви, не может оставить без отчета «слезных писем» покинутой Тьетберги и не обуздать ее «увлеченного слепою любовью супруга» Лотаря. Моральная правда дает ему силы сломить и упорство короля и сопротивление епископата; папская идея подчиняет ему крупнейшего князя французской церкви архиепископа Реймсского Гинкмара.
Рим снова становится центром мира. К дому апостолов отовсюду притекают верующие. Тут и паломники, и епископы с просьбами о привилегиях, и клирики с жалобами на епископов, и миряне с мольбой о папской заступе, и грешники, пришедшие издалека за прощением или карой. Здесь же легаты, послы епископов, королей, византийского василевса. «Почти весь мир стекается к апостольской кафедре». От пришельцев папа знает обо всем. Со всеми землями, даже с Болгарией и далеким Константинополем, связывает его оживленная переписка, с которою не в силах справиться курия, ни тем менее папа, на многое отвечающий лишь бегло и кратко, curtim (Коротко (лат.).
Не все удается папе. Его политика на Востоке приводит к разрыву общения с греческой церковью. Его успехи, помимо морально-религиозного авторитета его самого и дипломатического искусства курии, объясняются тем, что не определена область действия папской власти, не проведена и не может быть проведенною грань между государственным и религиозным, а государственная власть, теряющая свои силы, враждует с епископатом, ищущим поддержки папы. Но папская идея только «становится». Тот же епископат при случае готов поддержать и короля, защищаясь от давления папства. Гинкмар Реймсский, выводивший королевскую власть из епископского благословения, утверждает, что «всякое земное царство достигается войнами, расширяется победами, а не отлучениями наместников апостола или епископов». Сообразно с обстоятельствами Гинкмар обращает принцип разделения властей то против короля, то против папы. Очевидно, ни каролингская, ни папская идея до конца еще не продуманы. Подъем папства, позволивший ему впервые высказаться, был недолговременным, покоясь фактически на разложении общества, несущем разложение и в церковь, идейно — на моральном авторитете Николая, мантиею своею покрывшего моральное падение курии. Оно обнаружилось с его смертью и вместе с партийною борьбою в самом Риме, бессилием государства и набегами сарацин быстро свело на нет непрочные завоевания. В IX—X вв. апостольскою кафедрою распоряжаются женщины, сажающие на нее своих любовников. Римский собор кощунственно судит вырытый из земли труп папы Формоза (891—896). Наконец, создавший в Риме светское государство «princeps atque omnium Romanorum Senator» Альберик (928—954) передает свою власть и папскую тиару своему сыну Октавиану, принявшему имя Иоанна XII (954—963) и превратившему папский дворец в дом разврата.

Карсавин Л. П. Глава из книги: Культура средних веков