Фото с сайта Саймона Марсдена
www.marsdenarchive.com
Первый кадр - авторская съемка некрополя при Александро-Невской лавре, Петербург
Пока эстетическая ценность объекта не будет отмечена кем-то, имеющим влияние на умы общества, участь предмета или явления – быть жертвой устоявшегося восприятия. Примерно так можно сказать о кладбищах. Существовали они издавна, и лишь относительно недавно люди увидели в них эстетический потенциал. Заслугу эту относят на счет английского направления сентиментализма, то есть тому уж много много лет.
XVIII век ознаменовался торжеством просвещенного разума, чей рационализм раздвинул границы известного мира, оттеснив иррациональное - равно веру и суеверие - на дальнее его пограничье. Некогда единое общество превратилось в собрание одиночек, в душе каждого воцарился собственный бог - разум. Разум создал искусственную культуру с ее законами, устоями нравственности и салонным этикетом. Он обуздал чувства требованиями приличия, фантазию - литературными нормами, и сам уверовал в свою непререкаемость, в силу своей логики и своей науки. Ушла в прошлое нелогичная вера в бессмертие души и всеобщее воскресение мертвых в день Страшного Суда, постулируемые христианством. Но утрата священной значимости смерти не избавила от страха перед ней. Напротив, превратила смерть в еще более пугающую и несправедливую. Кладбище, ранее "нива, где рукой смерти сеялись семена будущей жизни", превратилось в место, где надгробные памятники "доносят до небес величественное свидетельство о нашем ничтожестве". Считалось, что прийти в голову гулять здесь может лишь опасным безумцам, которые ночью при луне, одержимые ликантропией или чем похуже, пробираются среди могил с неблаговидными намерениями.
Пережив утрату веры в божественный промысел, постепенно общество усомнилось и в спасительной силе науки. Новые настроения выразил Л. Стерн: "не надменный разум отверзает врата неба, любовь находит доступ туда, где гордой науке нет хода". Появилась новая "философия чувства". Но раньше, чем в Германии раздались раскаты "Бури и Натиска", в которых блистали деятельные Kraftgenies - гении мощи - всецело отдающиеся порывам чувств и призывающие к подвигу и борьбе, Англия взлелеяла род мистиков, предпочитающих общественной деятельности исследование мира собственного "я". Это тоже были люди страстного чувства, но мирные его энтузиасты, находящие "упоение слез" и тихий восторг в чутком анализе своих ощущений, что за суетой этой жизни давали предчувствовать иной тонкий мир. В Германии их назовут schoene Seelen, а во Франции belle ame - прекрасные души.
Сердца их слабы и нежны, больны и полны отчаяния. В них живет любовь с оттенком сумрака, соседствующая с идеей смерти и вечной любви за гробом, где встретятся стремящиеся друг к другу души. Они любуются трогательной бледностью своих возлюбленных и борются с чувственностью пылкого темперамента. Их время - закаты и сумерки. Солнцу они предпочитают месяц, это "божество целомудренных душ". В его честь самые прекрасные вещи одаряются эпитетом "серебряный". Серебрится голос, серебряным потом льются звуки музыки. А изысканнейшим поэтическим эффектом считается игра лунного луча на навернувшейся слезе. Говорят о мерцающей душе и мерцающих мыслях.
Из этой сферы воспарила своя муза, задумчивая Меланхолия, обитательница теней, не озаряемых вспышками веселья. Ей милы мшистые своды старинных построек, чья священная тишина нарушается лишь одиноким криком совы, или игрой ветерка в зелени плюща. Томас Грей в "Элегии на сельском кладбище", изданной в 1751 году, обогатил эту палитру образом по-новому увиденного кладбища.
Сосредоточие уныния и скорби, оно как нельзя лучше подходило, чтобы призывать Меланхолию. Та, в свою очередь, воспламеняла фантазию, порождая вдохновение, и поэт переходил под покровительство Красоты. Так кладбище стало любимым местом прогулок лирических поэтов. Последователи Грея описывали последнее место упокоения как "школу, в которой нам преподается высшее искусство". "Я иду туда, где под землей на самом деле обучаются мудрости", - заявил Томас Парнелл, автор "Ночных стихов о смерти", направляясь на кладбище.
Одним из самых сильных впечатлений раннего периода жизни Томаса Грея была смерть друга. "Элегию" Грей начал еще в 1892 году, но первый вариант не удовлетворил автора. Сам он не помышлял о революциях поэзии и эстетике, оставаясь приверженцем классической формы, чей хороший тон требовал обобщенного выражения для самых интимных чувств. В то время как тон первого повествования был слишком личным. И Грей заменил чересчур личную часть рассуждением о тех людях, что покоятся на простом сельском кладбище, не претендуя на монументы. Здесь нет героев и нет величия в общепринятом понимании. Всем, кто здесь покоится, при жизни был не чужд душевный огонь, который мог сделать их поэтами или правителями.
Выбор места породил абсолютно новый жанр медитативной лирики - кладбищенскую поэзию - в которой на фоне тисов, звона колоколов, могильных памятников, криков воронов и руин выговаривала свое одиночество чувствительная душа. Вслед за Англией мрачному обаянию поддались и другие европейские страны, где появились свои певцы тисов и воронов: в Германии - И. Ф. фон Кронегк ("Уединение"), Л. К. Г. Хелти ("Элегия на сельском кладбище"), Л. Тик ("Кладбище"), во Франции - Г. Легуве ("Могила"), Ш. Ж. Л. де Шендолле ("Гробница юного пахаря"), в Италии - И. Пиндемонте ("Гробницы").
Но «мания слез и печали» создала не только поэтов. Она породила и беспредметных меланхоликов, разновидность проблематичных натур. Меланхолия стала модной, в нее стали играть. Поражая лишь сверхутонченные натуры, она стала служить признаком превосходства. Леди и джентльмены считали прогулку среди гробниц признаком чувствительной души. На кладбище паломниками стекались неудачно влюбленные. В альбомах то и дело появлялись изображения погребальной урны и цветов, могильного холма, на котором выписывали свое имя. Образ женщины-Офелии - юной особы, испытавшей разочарование в любви и обреченной на нервное расстройство, ведущее к преждевременной и изящной смерти - превратился в литературный штамп. Стихи наполнялись грудами черепов и скелетов, наводнялись сонмами призраков, и все это окутывала ночь и освещала луна. Для широкой, но, разумеется, утонченной, публики была даже поставлена пьеса, озаглавленная "Красоты кладбища" ("Il bello sepolcrare").
Общество балансировало на грани; казалось, еще немного, и произойдет нравственная переоценка самой смерти как единственной достойной (или, по крайней мере, модной) цели. Отрезвляющий эффект приписывают роману Гете "Страдания юного Вертера" о молодом человеке с художественными наклонностями, "одаренном глубокими, сильными чувствами и проницательным умом, который потерялся в своих фантастических мечтаниях и отравил себя бесплодными размышлениями до того, что выстрелил себе в голову". Роман спровоцировал массовые самоубийства последователей юного дарования и почти сразу же был запрещен в ряде стран. Шиллер признал, что гений смерти с погасшим факелом в действительности не так прекрасен, как в произведениях искусства. Байрон говорил о смерти любимой с холодной безнадежностью. Гюго лишь через три года после смерти дочери смог бросить небесам отчаянное: «Почему вы отняли ее?» Бодлер, Верлен и Рембо, сохранив идею о том, что страдание высвобождает дух, вернули меланхолии давние ассоциации с безумием как болезнью и пороками человеческой натуры, оставив редкие чувствительный натуры бродить среди гробниц, призывая таинственную Музу Меланхолии.
_________________
Und da warst Du -
Nicht am Licht das Dich umgab
Nein - am Schatten den ich warf
Habe ich Dich erkannt...
"Sanctus", T. Wolff
