отвечает, что он – в полном распоряжении [Брагадина], что он с удовольствием встретится с ним, учитывая проявленные им доблесть и дальновидность, и что по такому случаю он был бы счастлив познакомиться и с капитанами, которые проявили такую отвагу в крепости. И вот Маркантонио Брагадин в сопровождении Асторре Бальони и прочих командующих-венецианцев появляются в шатре Лала Мустафы. Прием радушен. Паша весел, усаживает всех напротив себя, завязывается вежливая беседа. Но когда венецианский проведитор передает ему ключи со словами: «Я даю Вам сии ключи не ради своей жизни, но – по необходимости», [паша] неожиданно меняет тон. «Что сделал ты с рабами моими, что были в крепости? Знаю я, что ты умертвил их», - кричит он и, обратившись к одному из освобожденных рабов, [вопрошает]: «Где твои товарищи?». Раб обвиняет Брагадина в том, что он приказал их обезглавить; проведитор отвечает, что это не правда, и что Мустафа может сам проверить это, пересчитав их одного за другим, в городе, который теперь принадлежит ему. Но очевидно, что Мустафа ищет поводы для ссоры, он забрасывает проведитора вопросами, спрашивает – где находятся боеприпасы, провиант, и – когда Брагадин отвечает, что ничего уже не осталось, что все в крепости закончилось – приходит в бешенство. «А, собака, почему же ты не сдал мне город, если у тебя не было средств, чтобы содержать его? Почему не сдался ты уже месяц назад, и не сохранил мне столько людей?» Гостей схватили и связали; паша выхватил кинжал и отрезал Брагадину ухо, второе он приказал отрезать одному из солдат; он приказал убить всех, кто пришел с ним [Брагадином], поднял отрубленную голову Асторре Бальони и показал ее войску с криком: «Вот голова великого защитника Фамагусты». Затем он приказывает связать Брагадина, два или три раза оборачивает ему веревку вокруг шеи, как бы готовясь повесить его, и покрывает его оскорблениями. А в это время его войско прорвало кордоны и бросилось в город, убивая всех встречавшихся Итальянцев и насилуя кипрских женщин; на следующее утро солдаты напали на корабли, готовые к отплытию на Крит, сначала они высадили женщин и детей (которых держат в заключении, чтобы потом продать в рабство), затем – мужчин, которых тут же обращают в рабство и посылают гребцами на галеры. Перед шатром Лала Мустафы вырастает холм из голов (число которых доходит до трехсот пятидесяти), среди которых и головы главных венецианских чиновников. Лоренцо Тьеполо и греческого капитана Маноли Спилиоти (Manoli Spilioti) под градом ударов и пинков протаскивают по улицам перед тем, как повесить и четвертовать; их тела были брошены собакам. А то же Брагадин? – Брагадин еще жив; для него худшее еще не настало. Через восемь дней Мустафа вместе с одним из своих духовных лидеров отправляется к нему и предлагает стать мусульманином в обмен на жизнь. Венецианец в ответ обвиняет [пашу] в несоблюдении данного слова и бросает ему в лицо кровные оскорбления. 15 августа состоялось его мученичество. Он страдает: вся голова его нарывает из-за инфекции, распространившейся из отрезанных ушей; чтобы повеселить войско, его заставляют несколько раз проходить по всем батареям, нагруженным огромными корзинами с землей и камнями; солдаты развлекаются, ставя ему подножки и заставляя его падать. Затем – скорее мертвого, чем живого – его протащили и привязали к рее галеры, поднятой таким образом, чтобы она была видна всем рабам-христианам, теснившимся на кораблях. Через час мучений (Турки кричали ему: «Посмотри – не видишь ли ты свою армаду; взгляни на великого Христа; не видишь ли ты подмоги Фамагусте?..») его сняли и, с обнаженного и привязанного к рее, содрали кожу в присутствии Лала Мустафы. Его члены без кожи были распределены между отрядами войска, а кожу – набитую соломой и зашитую – облекли в его одежды, на голову надели меховую шапку так, что [чучело] казалось живым. Эти несчастные останки – посаженные в седло на вола – провозят по всей Фамагусте, чтобы навести еще больший страх на ошеломленное население. Кожу и головы Асторре Бальони, генерала Мартиненго и кастеляна Андреа Брагадина возили и показывали по всему азиатскому побережью вплоть до момента, когда они попали в Константинополь, откуда через несколько лет были украдены и перевезены в Венецию. И там они, наконец-то, обрели покой – сначала в церкви Святого Георгия (San Gregorio), а затем – в церкви святых Иоанна и Павла (SS. Giovanni e Paolo), где и находятся по сей день. Еще в те времена начались споры о причинах подобной жестокости оттоманского командующего, можно спорить о них и сейчас. В письме своему повелителю – Петреву Паше – Лала Мустафа оправдывается, продолжая обвинять Брагадина в убийстве турецких пленных и утверждая, что он опасался, что турецкий экипаж кораблей, который должен был перевозить беженцев на Крит, мог быть захвачен Венецианцами и обращен в рабство. Однако из традиционных источников следует, что его ярость, скорее всего, брала свое начало в военной гордости, задетой осознанием того, что его двести пятьдесят тысяч солдат (а их было именно столько!) были сдерживаемы несколькими сотнями плохо экипированных солдат без провианта и пороха. Как бы там ни было, описание ужасов Фамагусты стало ценным материалом «пропаганды» для Лиги [поспешившей отправить свои корабли в воды при Лепанто].