17. Такой был конец этого догматического спора. После чего царь выступил
против Тероза5. Когда он занят был, как мы сказали, западными делами,
этот варвар, улучив время, овладел почти всеми городами Киликии. Он искуснее,
чем кто другой, ловил случаи и умел пользоваться обстоятельствами. Это
да еще и другое, о чем сейчас скажу, побудило царя отправиться в Азию.
По смерти антиохийского князя Раймунда супруга его Констанция тотчас и
себя, и антиохийские дела вверила царю. Вслед за тем царь послал в Антиохию
кесаря Роджера, о котором я уже упоминал, чтобы он вступил с Констанцией
в брак. Но она, переменив мысли, по общему совету антиохийцев соединилась
браком с каким-то Ренальдом; ибо антиохийцы опасались, как бы им, если
эта женщина выйдет за Рожера, не пришлось платить римлянам дань. Упомянутый
Ренальд, тогда как царь не допускал его к себе с прошением, а напротив,
устрашал многими угрозами, понял, что ему нужны деньги, и поступил следующим
образом. Настроив кораблей, он отплыл к Кипру и, производя там грабежи,
как пират, приобрел таким образом великое богатство. Управлявший тогда
этой страной племянник царя Иоанн, Михаил Врана и все другие, которым
поручено было ее охранение, сначала прогнали его и разбили; но потом,
когда Врана с большей чем нужно стремительностью преследовал его до Левкусии
и когда вместе с ним плыл также Иоанн,— им обоим пришлось попасться Ренальду
в плен. Так вот для чего царь отправился в Киликию. Прибыв в Малую Фригию
и встретившись там с персами, он победил их в сражении и произвел великую
сечу; потом, опустошив соседственную с Фригией персидскую область, направился
к Киликии, а между тем показывал вид, будто ведет войну с персами. Через
это надеялся он напасть на Тероза, когда последний не будет и подозревать
того; а чтобы еще неожиданнее явиться перед ним, поступил следующим образом.
Он повелел Алексею Кассиану1, который тогда управлял Селевкиею, собрать
войско из туземцев и иметь его в готовности; потом сам выбрал лучших у
себя воинов и поспешил к Селевкии, а прочему римскому войску приказал,
оставаясь здесь у Атталы, позаботиться о лошадях; ибо у лошадей явилась
тогда болезнь на оконечности ног, обыкновенно поражавшая лошадиную породу,
и сильно мучила их. Царь пришел уже на поля Селевкии, а войска, вопреки
его приказанию, еще не было (потому что Алексей не позаботился об этом).
Тогда, сильно желая схватить Тероза, он обратился к другому способу: Алексея
послал вперед, чтобы Тероз, завязав с ним битву, мог быть этим задержан
на месте, а сам пошел в тыл его, ведя с собой не более пятисот тяжеловооруженных
воинов. Этим способом тиран был бы в самом деле скоро взят2 и попался
бы в руки римлян, если бы, сверх ожидания, не спас его один случай. Некто
из нищих, которые в большом числе из латинских стран приходят в Палестину,
обегают там горы и леса и не оставляют ни одного места, не проходя его
толпами,— некто из таких нищих, встретившись с царем и получив от него
в дар статир золота, как мог скорее пошел к Терозу и известил его о немедленном
прибытии царя. Услышав это, он, как и следовало ожидать, пришел в ужас
и, не открыв полученного известия никому, кроме преданных ему людей, Фомы3
и Корка, начал бегать из места в место и блуждал повсюду. Вступив на другой
день в Киликию, царь не нашел его нигде и сперва овладел без боя сильной
крепостью на Ламе; потом взял Кистрам и знаменитый город Аназарб; затем,
идя далее, напал на Лонгиниаду и поработил ее со всеми окрестностями;
отсюда перешел к Тарсу, который был митрополией этой области, и взял его
при первом приступе; послав же часть войска к весьма сильной крепости
Тили, покорил и ее римлянам. Как он в один день овладел Тарсом, который
не легко может быть взят и многими десятками тысяч войска,— это я объясню.
Узнав, что его трудно взять, он не хотел здесь тратить время попусту,
но сам направился к другим городам, а осаждать Тарс послал зятя своего
по сестре Феодора, прозывавшегося Ватацею. Феодор не успел еще подойти
к городу, как бывшие на стенах его воины, подумав, что идет на них царь,
в чрезвычайном испуге начали бросаться с башен и, несчастные, убивали
сами себя. Вследствие сего город тут же был взят. 18. Итак, Тарс пал.
Видя это, Тероз и князь Ренальд никак не осмеливались отправить к царю
послов, ибо знали за собой великие преступления, но послали просить некоторых
его родственников, чтобы они склонили царя на милость. Когда же и родственники
не достигли своей цели, Ренальд, отчаявшись во всем, обещал сдать царю
антиохийский акрополь, если он забудет о злых его действиях. Притом Ренальду
было известно, что и антиохийский архиерей4, которого антиохийцы поставляют
себе из единоплеменников и называют его патриархом, питает к нему неудовольствие
и вражду по следующей причине. Ренальд, испытывая, как мы уже сказали,
крайнюю бедность, задумал напасть на Кипр и, призвав к себе этого архиерея,
требовал от него наедине, чтобы он дал ему денег, ибо знал, что он богат.
Когда же архиерей не послушался, Ренальд снял с него одежды и сперва побоями
сделал ему на теле много ран, а потом (это было летом), намазав раны медом,
выставил его на солнечный жар. Тогда осы, пчелы, мухи и другие жадные
до крови насекомые, покрыв все обнаженное его тело, сосали из него кровь.
Наконец изнемогший от этого, архиерей вынес все свое богатство и отдал
его Ренальду. Укрощенный этим, Ренальд облек его в обыкновенную одежду
и возил на коне по городу, а сам шел пешком у его ног и держал в руке
висевшее от его седла стремя1. Но хотя он и сделал это, однакож архиерей
тем не менее негодовал на него и искал случая отомстить ему. Он уже не
раз посылал к царю и предлагал ему выдать этого человека. Но царь не соглашался
на его предложение (потому что хотел победить Ренальда скорее войной,
чем коварством), и намерение оставлено. В этих мыслях Ренальд обещал царю
то, о чем мы сказали прежде. Когда же царь не принял его просьбы, он поступил
следующим образом: снял с головы шлем, обнажил руки до самых локтей и,
без обуви, с толпой монахов пройдя через весь город, предстал пред царя
с веревкой на шее и с мечом в левой руке. На этот случай воздвигнут был
блистательный престол. Ренальд стоял вдали от царской палатки, как бы
не смея войти в нее; а сонм монахов немонашествующих, без сандалий и с
непокрытыми головами, вошел к царю,— и все они, став на колена и проливая
из очей слезы, простирали к нему руки. Царь сперва упорствовал, но наконец,
быв упрошен, повелел войти князю. Когда он вошел в описанном нами виде,
царь был тронут и простил ему оскорбление. При этом Ренальд клятвами утвердил
как многое другое, чего хотелось царю, так и то, чтобы в Антиохию архиерей
посылаем был, по древнему обычаю, из Византии. Это казалось чудом для
всех послов, которым тогда случилось здесь быть,— этому дивились послы
народов азийских, хоразмиян, сузян, екватанцев, мидиян и вавилонян, которые
главного своего властителя называют султаном; также послы верриэйского
сатрапа Нураддина и послы персидского филарха Ягупасана, авазгов, иберийцев,
палестинян и армян, живущих за исаврами.
19. Вот что здесь совершилось. Между тем царю писал палестинский король
Балдуин2 и просил у него свидания, чтобы сообщить ему, как говорил, нечто
важное. Но это был только предлог. Задумав властвовать над Антиохиею,
которая находилась у него в соседстве, но не зная, как бы овладеть ею,—
пока еще не известно было ему, что случилось с Ренальдом, Балдуин советовал
царю никак не выпускать этого человека из рук, чтобы, то есть, по низложении
его либо поработить антиохийцев себе, так как бы он спас их, либо, когда
они откажутся подчиниться тому и другому (Ренальду и царю), тем не менее
повелевать ими. Замыслив это, он приехал в Антиохию и, обратившись с речью
к антиохийцам, искусно напомнил им, что он для их пользы прибыл сюда из
Палестины и что они обязаны ему великою благодарностью. Когда же антиохийцы
подтвердили его слова, он опять стал просить царя о свидании с ним. Но
царь, поняв намерение этого человека, сперва сделал отказ и ссылался на
то, что не может принять его с должным радушием и готовностью,— как будет
он вести с ним беседу, занимаясь военными делами! Видя, однако же, что
Балдуин еще более настаивает и ежедневно просит об одном и том же, согласился
на просьбу и велел ему прийти. Говорят, что антиохийцы, когда он выходил
из города, окружили его и просили как можно постараться примирить их с
царем. В это время в царском дворце случилось следующее. В числе царских
писцов находился некто, по имени Феодор, по прозванию Стипиат3. Этот Феодор
прежде был весьма близок к царю и удостоен доверенности служить при каниклие4,
но, обличенный в коварстве и злых замыслах против царя, несчастный, был
ослеплен и лишен языка. Он, будто с треножника, многим провещевал, что
жизнь царя уже измерена, и говорил, что римскому совету нужно передать
власть не человеку молодому и юноше, но мужу, совершенно состарившемуся
и вышедшему из юношеских лет, чтобы тогда, как он будет властвовать на
словах, можно было управлять гражданскими делами так, как бывает в демократическом
правлении. Это-то случилось тогда с Феодором. В то же время и начальник
царских трубачей Георгий, по прозванию Пиррогеоргий, которого обыкновенно
называют примикирием (1) двора, немаловажными также делами оскорблявший
царя, опять удостоился его милости и не потерпел никакой другой неприятности,
кроме той, что лишен был начальства над трубачами.
20. Узнав, что король приближается, царь несколько раз высылал ему навстречу
разных чиновных особ и всегда знатнейших после менее знатных, восходя
до своих зятьев (2) по племянницам, чтобы они вели с ним разговоры и оказывали
ему надлежащие почести, пока он не дойдет до самого царя. Столь достойно
почтил он и приветствовал этого человека. А он, или возгордившись этим,
или нося в душе врожденную надменность, по прибытии в царский дворец в
сопровождении царских жезлоносцев и знатнейших римлян сошел с коня там,
где обыкновенно делал это царь. Поняв отсюда его самомнение, царь пропустил
в церемониале много такого, что клонилось еще к большей его чести (3).
Впрочем, при свидании он говорил с ним и предложил ему одно низкое кресло,
да и много раз вступал с ним в беседу и приглашал его к своему столу.
Так как антиохийцы недовольны были договором Ренальда относительно количества
войска, которым обязывались помогать царю,— потому что город не имел прежней
силы,— и относительно архиерея, чтобы он присылаем был в Антиохию из Византии,
и по сему поводу пришли просить царя, то Балдуин ходатайствовал перед
ним и об этом деле и, как скоро заметил, что царь не сильно отказывает,
тотчас велел послам пасть к его стопам. Тогда, размыслив, который из двух
(предметов прошения) приносит римлянам более чести, царь тут же дозволил
антиохийцам вооружать для службы себе меньшую дружину (потому что за требованием
свыше силы часто следует неисполнение, а с другой стороны, и малая дружина,
выставленная народом, есть достаточное свидетельство служебной его покорности),
а архиерея не дозволил принимать ни откуда более, как из Византии. Выслушав
это с удовольствием, послы были отпущены в город. Этим кончив здесь дело
с Ренальдом, царь потом положил идти на Тероза. Тероз сперва убежал в
пустынные места и Таврские горы, а потом, когда Балдуин стал просить царя
и о нем, явился в римском лагере жалким просителем. Приняв его, царь причислил
к римским подданным и наконец прекратил войну. Когда же хотел он вступить
в Антиохию, жители этого города, чего и следовало ожидать, стали опасаться,
как бы римские силы, быв впущены в город, не попытались изгнать их оттуда,
но не зная, как отвратить царя от его намерения, выдумали и представили
ему пустые предлоги. Они состояли в том, будто бы в Антиохии некоторые
дерзкие люди согласились, когда царь вступит в город совершенно безоружным
(они думали, что это будет не иначе), употребить в отношении к нему какое-то
коварство. Но царь, поняв хитрость, сказал, что замышляемое не будет иметь
места, и, обратившись к окружавшим его, присовокупил, что это вовсе невозможно
как по многому другому, так особенно потому, что король будет ехать довольно
далеко от царя, и притом невооруженный, а Ренальд и другие будут иметь
дело со сбруей коня и стременными ремнями седла, идя пешком без всякого
оружия; притом царя, по обычаю, будет сопровождать большая дружина варваров-бердышников.
Так опроверг он эти речи и, намереваясь вступить в город, надел двойную
броню, потому что имел для этого довольно силы в неутомимом теле; сверх
того возложил на себя широкую персидскую, покрытую драгоценными камнями
одежду, которая своей тяжестью не уступала тому, что было под ней, также
венец и другие обычные царские украшения. Удивляюсь, как это, по совершении
такого торжественного шествия, каково оно обыкновенно бывает при вступлении
в Византию, царь, подъехав к храму апостола Петра, легко сошел с коня
и опять вскочил на него одним прыжком, как не вскочил бы никто и из людей
нагих и безоружных. Тут встретил его архиерей города, облаченный в священную
одежду, со всем чином священнослужителей. Они держали в руках кресты и
несли перед собой священные книги, так что все чужеземцы и пришельцы изумлялись,
особенно видя, что Ренальд и знатные антиохийцы бегут подле царского коня
пешком, а Балдуин, венценосный муж, далеко оттуда едет на коне, но без
всяких знаков власти. Этим заключился триумф, и царь, пробыв в городе
восемь дней, выступил оттуда. Антиохийцы выражали ему такую преданность,
что, когда он жил во дворце Ренальда, все тяжущиеся судились (4) 1 не
у своих единоплеменников, а у римлян.
Примечания:
1
Титул примикирия принадлежал не исключительно начальнику царских трубачей.
О значении его сказано было выше, см. Кинн. стр. 43.
2 Эти зятья, по свидетельству Вильг. Тирского, были родные братья, то
есть Иоанн, протосеваст, и Алексей, протостратор, сын Иоанна Аксуха —
великого доместика, муж дочери Алексея Комнина, старшего сына царя Иоанна.
См. таблицу Комниных.
3 То же самое подтверждает Вильг. Тирский (I. с.): deinde ipsis eum ducentibus
usque ad ostium tentorii, ubi dominus imperator cum suis illustribus residebat,
cum multa gloria introductus, humanissime ab eo salutatus et ad osculum
pacis erectus, secus eum in sede honesta, humiliore tamen, locatus est.
Подобным образом, когда приходил к Мануилу и иерусалимский король Амальрик,
juxta eum dominus rex throno sedit honesto, humiliore tamen. Wilh. Tyr.
L. 20, с. 24.
4
Пока Мануил пребывал в Антиохии, право суда, принадлежавшее антиохийскому
князю, прекращалось и переходило к Мануилу, как к лицу с высшей властью.
Это делалось по силе закона феодальных европейских обществ. Speculum Saxonicum
L. 3. Artic. 60: in quamcunque civitatem imperii rex devenerit, ibi telonia
vacabunt sibi et monetae. Quamcunque etiam provinciam sev territorium
intraverit, judicium illius sibi vacabit, et ei licebit judicare omnes
causas, quae eorum judicio non fuerant inceptae aut finitae. Посему, как
скоро в какой-нибудь город вступал феодальный правитель, тотчас на главной
городской башне поднималось его знамя, а знамя его вассала было спускаемо
— в знак того, что reddibilia et jurabilia теперь переходили к первому.
Carol. du Fresn. ad h. I.
Фрагменты
о Рено де Шатильон из хроники Иоанна Киннама
«Краткое обозрение царствования Иоанна и Мануила Комнинов)
(1118—1180).
(перевод под редакцией профессора В. Н. Карпова).
Санкт-Петербург., 1859
|
|
|
