Служа
той или другой даме, Бертран де Борн прославлял не только ее внешность,
но отчасти и ее внутренние достоинства. Сперва он воспевал Матильду Монтаньяк.
Он прославляет ее за то, что она своими преимуществами превосходит всех
соперниц не только тем, что является вместилищем всех телесных прелестей,
но и тем, что выдается своими внутренними достоинствами: она не окружает
себя, подобно кокеткам, толпой обожателей, но довольствуется одним, а
при выборе такого не ослепляется могуществом и внешним положением. Она
горда с людьми, которые только богаты, но милостива к достойным, хотя
бы они были бедны. Любопытно обратить внимание на те обстоятельства, которые
омрачили добрые отношения между Матильдой Монтаньяк и поэтом. Они характеризуют
и среду, в которой вращался поэт, и эпоху, в которую он жил. Один из соседей
поэта женился на Гюискарде, всюду прославляемой за свою красоту. Посвятил
ей несколько строф и Бертран. В этих строфах он объявляет счастливой всю
страну Лимузен, так как в нее войдут все достойные любви качества и добродетели
в лице Гюискарды. Необходимо и мужчинам выказывать все те преимущества,
благодаря которым можно надеяться на приобретение дамской благосклонности.
Истый обожатель, по словам Бертрана, должен быть здоровым, мужественным
и благородным в своих мыслях; он должен быть по отношению к дамам готовым
на услуги и покорным, великодушным и щедрым. Он должен отличаться не только
на придворных праздниках, но на турнирах и в боях. Наступило самое удобное
время испытать себя во всем этом, так как появилась Гюискарда.
Стихотворение, воспевавшее Гюискарду, живо распространилось повсюду. Матильда
Монтаньяк разгневалась на поэта и поссорилась с ним. Ссора, по-видимому,
была серьезная. По крайней мере, и Бертран в одной из своих песен заявил,
что тот поступает правильно, кто меняет хорошее на лучшее; он сам имеет
намерение верно служить и покоряться лучшей, чтобы она вознаградила его
за понесенную потерю и превратила боль, которую причинила ему неверная
изменница, в сладкую надежду. Лимузены, продолжает он, имеют причину радоваться,
потому что между ними пребывает дама, которая не имеет себе подобной на
всем протяжении земли; всякая радость исходит только от нее, она же обладает
ими в такой степени, что от избытков может настроить весело и печального
человека. Она в такой степени идеал всяких преимуществ и добродетелей,
что все те, которые хоть раз служили ей, разлучаются с нею, испытывая
пламенное желание увидеться вновь. Далее Бертран заявляет об ее обещании
приблизить к себе в качестве обожателя того, кто окажется лучшим из всех.
Песнь призывает к соревнованию всех - и бедных, и богатых. Но вскоре после
этого, по причинам, нам неизвестным, Бертран снова обратил свои помыслы
к Матильде Монтаньяк. Тогда-то он и написал то стихотворение, лучшие строфы
которого приведены нами в начале настоящего очерка. Он приписывает причину
размолвки между ними льстецам, окружающим Матильду и клевещущим на него.
|
| Но
Матильда не смягчалась. Она отлично знала, как это знаем и мы, что причина
размолвки лежала не в наговорах льстецов, а в увлечении нашего трубадура
прекрасной Гюискардой. Но Бертран и в деле служения дамам проявлял ту
же настойчивость, которая так громко кричит о себе в его воинственных
сирвентах. Он решился затронуть тщеславие оскорбленной Матильды и обратился
к ней с новой песнью. Приводим ее содержание. Поэта прогнала прекрасная
сеньора, хотя и без всякого основания. Он - беспомощен, и если не отыщет
дамы, которая была бы подобна первой, совершенно откажется от любви. Но
так как ни одна из дам не может сравниться с первой по красоте, приятности
и вообще по прелестному существу, он хочет заменить утраченную тем, что
будет искать помощи у прославленнейших дам своего времени; у каждой из
них он позаимствует то преимущество, которым она особенно отличается.
Свежий цвет лица и чудный взгляд он возьмет у прекрасной Цимбелины; Элиза
должна будет предоставить ему свою способность вести остроумную беседу;
виконтесса Шалэ даст свою шею и свои нежные руки; Агнеса Рошкуар - свои
прославленные волосы; у госпожи Одиар он позаимствует ее приятный нрав;
у Гюискарды - ее стройное, юное тело... Тогда составится истинный образец
красоты. Но поэт сознает, что ощущает в своей душе стремление не к этому
идеалу, а к своей разгневанной Матильде... В заключение он спрашивает
ее, почему же она пренебрегает им, несмотря на его теплую, преданную любовь.
Но ни клятвы, ни тонкие комплименты не помогали. Тогда Бертран отправился
к виконтессе Шалэ и просил у нее, чтобы она приняла его в качестве своего
рыцаря. Дама, к которой обратился наш трубадур, отвечала ему: "Господин
Бертран, ваши слова доставили мне с одной стороны радость, а с другой
- принесли огорчение: радость вы доставили мне тем, что пришли ко мне
и предложили себя в качестве рыцаря; огорчение же мое происходит из опасения,
что вы подали какой-нибудь повод к образу действий госпожи Матильды Я
узнаю всю правду в этом деле и постараюсь, если это удастся, вернуть вам
ее милость; если же выяснится, что вина на вашей стороне, то ни я, ни
другая какая дама не примем вас в качестве своего рыцаря". Так устроилось
третейское посредничество. Бертран очень обрадовался такому исходу дела
и обещался, если он не вернет себе любви Матильды, никогда не служить
никакой даме, кроме виконтессы. Она же обещала принять его в качестве
кавалера, но только при наличности двух следующих условий: во-первых,
если попытка к примирению окончится неудачей, и во-вторых, если выяснится
невиновность Бертрана. Даме, вызвавшейся быть посредницей между сторонами,
удалось убедить Матильду в наличности недоразумения. Матильда согласилась
примириться с Бертраном, но прежде всего она потребовала, чтобы и трубадур,
и дама-посредница обоюдно освободили друг друга от данных ими обещаний.
Этот случай, характеризующий эпоху, далеко не единственный. Таким образом,
и в область служения дамам были привнесены те явления, которые развились
на почве феодальных отношений, господствовавших во всей своей силе в описываемое
время. Даму и ее рыцаря обоюдные обещания связывали в такой же степени,
в какой связывали они вассала с его сеньором. Само существование таких
обещаний считалось как бы делом чести, и для изменения взаимных отношений
необходимо было отречься от обещаний.
Война и любовь - вот к чему сводились все стремления Бертрана. Имея перед
собой все то, что сохранилось нам о жизни Бертрана, имея перед собой все
его произведения, мы приходим к следующим выводам. Он любил войну ради
нее самой; никакими высшими соображениями при появлении войны он не задавался:
ему было безразлично, за что и с кем воевать, если только не ставили ему
серьезной преграды его личные, чисто эгоистические интересы. Он был беспокойным
и заносчивым человеком, никогда не вымирающим типом забияки. Нам кажется,
мы не ошибемся, если скажем, что Бертран де Борн, трубадур второй половины
XII и начала XIII века, был ближайшим родственником по духу знаменитому
французскому дуэлисту и писателю XVII века - Сирано де Бержераку. Что
касается его служения дамам, почти все сводилось в этом деле к его чисто
материальной стороне. Все эти Матильды, Гюискарды, Цимбелины, Элизы, Агнессы
и, без сомнения, многие другие привлекали его своими внешними качествами
и преимуществами. Внутренние достоинства обожаемых дам не слишком высокой
пробы и являются нередко чисто отрицательными добродетелями: избранная
дама не должна быть кокеткой, не должна ослепляться ни богатством, ни
могуществом своего избранника; большой заслугой является уменье вести
остроумную беседу, уменье отвечать как следует на вопросы и т. п. Одним
словом, все это - те добродетели, которые обусловливались куртуазней.
А потом уже остаются нежные руки и шея, волосы и прекрасный цвет лица
и многое другое в том же роде. По своим понятиям Бертран де Борн не возвышался
над тем обществом, среди которого жил, он был истинным сыном своего века,
плотью от плоти его и костью от костей его. Он не возвышался над своей
средой, как многие другие певцы средних веков. Может быть, в этом и заключалась
причина его необыкновенной популярности среди современников. Его песни
разбирались нарасхват, но не всегда и не всем он давал их. Какой-то жонглер
обратился к Бертрану с просьбой написать для него какую-нибудь песнь.
Бертран написал такое стихотворение, распространять которое не было в
интересах этого жонглера. В этом произведении набросан карикатурный портрет
злополучного жонглера; у него - сиплый голос, он скорее каркает, чем поет;
цвет его кожи настолько темен, что его можно принять за сарацина; он,
Бертран, удивляется его просьбе, так как никогда не слыхал о нем и т.
д. "Я слышал, - говорит Бертран в песне, написанной для другого жонглера,
просившего о том же, о чем просил и первый, - я слышал много рассказов
о вас; вы просите у меня песни, я хочу удовлетворить вас. Вы - лукавец:
будучи по существу нищим, вы умеете придавать себе вид годного человека.
Было бы, однако, лучше, если бы вы покончили с собой, чем жить состраданием
других. Вы глупее овцы, и больше доставит всем удовольствия слушать ворону
или хрюкающую свинью, чем вас. Хотя вы молоды и высоки ростом и корчите
из себя мужественного человека, но даже в тех случаях, когда заяц становится
львом, вы - трус, существо бесполезное и совершенно не обладающее силой
сопротивления... Даже между негодяями вас считают за ненадежного патрона,
так как каждый из обозных погонщиков решится на битву скорее, чем вы.
Но где только вы заслышите запах жареной баранины, вы бежите туда скорее,
чем на палисады и окопы, и самые большие почки поглощаете в один или два
приема".
В противоположность Бертрану де Борну, другой трубадур (Раймон де Мираваль)
первой половины XIII века обратился к одному из жонглеров с такими словами:
"Как невыразимо ты беден и жалко одет! Но я вытащу тебя из нужды
своими сирвентами".
Свою злую песнь, направленную на жонглера, Бертран де Борн послал к Раймону
де Планелю с просьбой подобрать к ней мелодию. Очень может быть, что сам
Бертран не был композитором тех мелодий, которые требовались для его песен.
Социальные воззрения Бертрана были те же, которые господствовали в его
среде. Так как крестьяне ведут постоянную борьбу со знатью, то ему доставляет,
по его словам, величайшее наслаждение видеть их в самой глубокой нужде.
Мужик живет, как свинья, пока пребывает в окружающей его среде; когда
же он разбогатеет, в нем развивается величайшее самомнение, а потому и
следует держать пустым его корыто. Кто не держит мужика в ежовых рукавицах,
тот поддерживает в нем его упрямство, а потому его всегда следует гнуть;
раз он чувствует себя в безопасности, нет равного ему в подлости. В своем
озлоблении против крестьян трубадур доходит до того, что считает непростительной
слабостью жалеть крестьянина, если он сломает себе руку или ногу или подвергнется
величайшему несчастию. Мы не поставим только что высказанный взгляд в
особую вину Бертрану де Борну. Он далеко не представлял в этом отношении
исключения. Припомним следующие слова Грановского: "В средневековой
Европе не было народов в настоящем смысле слова, а были враждебные между
собой сословия, начало которых восходит к эпохе распадения Западной Римской
империи и занятия ее областей германскими племенами. Из пришельцев образовались
почти исключительно высшие, из покоренного или туземного населения - низшие
классы новых государств. Насильственное основание этих государств провело
резкую черту между их составными частями. Граждане французской общины
принимали к сердцу дела немецких или итальянских городов, но у них не
было почти никаких общих интересов с феодальной аристократией собственного
края. В свою очередь барон редко унижал себя сознанием, что в городе живут
его соотечественники. Он стоял неизмеримо выше их и едва ли с большим
высокомерием смотрел на беззащитного и бесправного виллана"* (* Грановский.
Людовик IX). Мы уже видели сейчас, как относились феодалы к беззащитному
и бесправному крестьянству. Так подготавливалась веками та почва, на которой
выросла страшная Жакерия".
Бертран порицал и свою братию - баронов: "Но за что? За крайнее увлечение
тем, что и они, и он сам считали рыцарскими добродетелями, а главным образом
- за спекуляторство турнирами, за безмерную любовь к постройкам, за обжорство
и т. д. Забывая о себе, он порицает своих современников за сварливость,
за готовность броситься в феодальную войну по всякому ничтожному поводу.
Теперь Бертран стоит перед нами во весь свой рост, стоит как живой. Вглядевшись
в эту личность, мы не станем бросать в нее каменьями, но воздержимся и
от желания отыскивать в ней какие-то особенно благородные чувства. Старые
исследователи с увлечением чернили Бертрана, новые с таким же почти увлечением
превозносят его. Новое направление является естественной реакцией старому.
Истина же между ними. Бертран был не хуже, но и не лучше своих современников.
Он был заурядным французским феодалом XII века, отличаясь от большинства
только поэтическим дарованием, а может быть, и своей исключительной страстью
ко всяким военным предприятиям, кроме крестоносных.
Бурная жизнь, как и следовало ожидать, истомила Бертрана де Борна. После
смерти Ричарда Львиное Сердце, последовавшей в 1199 году, он призвал к
себе обоих своих сыновей, Бертрана и Итье, старшему отдал Отафор, а младшему
родовой замок де Борнов, сам же прожил последние годы своей жизни в стенах
того цистерианского монастыря, в котором когда-то учился. Старший из сыновей
трубадура пошел по следам своего отца и писал, подобно отцу, сирвенты,
в которых высказывал свое мнение о животрепещущих событиях своего времени.
Умер Бертран де Борн между 1210 и 1215 годами. Мы имеем точное свидетельство
о том, что в 1215 году уже молились за него как за усопшего. В хронике
Бертрана Итье читаем под 1215 годом: "Sub anno 1215 octava candela
in sepulchre ponitur pro Bertrando de Born. Cera tres solidos empta est",
что значит: "В 1215 году поставлена на гробнице (здесь разумеется
гробница Св. Марциала) восьмая свеча за упокой Бертрана де Борна. Воску
куплено на 3 солида".
Слава о поэтической деятельности и характере Бертрана де Борна распространилась
далеко за пределы его родины. Сильное впечатление производила та роковая
роль, которую наш трубадур играл в борьбе английских принцев против своего
отца. Великий итальянский писатель Данте Алигьери поместил Бертрана де
Борна в восьмом круге своего Ада, среди сеятелей раскола и поджигателей
раздора. Пылкое воображение великого флорентийца придумало ему страшную
казнь. Он должен был бродить по аду, держа в руке свою собственную, отделенную
от туловища голову. В своем очерке мы совершенно не коснулись враждебных
действий Иоанна Безземельного против своего отца, так как этот эпизод
совершенно отвлек бы нас в сторону и даже затемнил бы .то главное, что
мы имели в виду изобразить. Напротив того, мы сравнительно подробно проследили
войну, поднятую против отца "молодым королем", так как именно
в этой войне и проявилось во всей своей силе пагубное влияние Бертрана.
Между тем, в "Божественной комедии" Бертран изображен наказанным
за возмущение Иоанна, а не "молодого короля"* (* Есть мнение,
что Данте смешал провансальские выражения reisjoves (молодой король) и
reis loan (король Иоанн)). Сущность дела, впрочем, остается неизменною.
|
