Чудища и Cредние века
Кажется, я нигде не читал толкового отчета о мифических чудищах, популярных
в Средние века. Попадавшиеся мне исследования грешили грубыми ошибками,
которые всегда мешают нам понять чужие времена и веры.
Конечно, первая ошибка — та самая, которой дали (или одолжили) свою санкцию
крупные ученые типа Фрэзера. Я говорю о нелепом предположении, что выдумки
надо заимствовать. Поэмы и сказки похожи не потому, что евреи — это халдеи,
христиане язычники, а потому, что люди — это люди. Что бы теперь ни говорили,
люди — братья.
Каждый, кто смотрит на луну, может назвать ее девой и охотницей, ничего
не зная о Диане. Каждый, кто видел солнце, может связать его с искусствами
и врачеванием, не зная об Аполлоне. Влюбленный, гуляя в саду, сравнивает
женщину с розой, а не с уховерткой, хотя и уховертка — Божья тварь, и
кое в чем лучше розы, скажем — проворнее. Но, наслушавшись ученых бесед,
нетрудно подумать, что поклонение розе — пережиток древнего обряда, а
презрение к уховертке — пережиток табу.
Вторая ошибка: теперь считают, что мифы и образы, действительно заимствованные,
перенимаются механически и лежат мертвым грузом. Это не так. Представьте,
что в прекрасном видении вам предложили выкрасить все в синий цвет, —
пробудившись, вы схватываете ту кисть и ту краску, которой пользовались
и до вас, для других целей. Именно это и случается в пору великих переворотов
духа. Люди используют то, что было, — но преображают.
Ученые нам говорят, что христиане заимствовали то или иное чудище у древних.
Да, заимствовали — в том смысле, в каком мы заимствуем кирпич у глины,
динамит — у соответствующих веществ. Они заимствовали, но — Бог свидетель!
— они расплатились сторицей.
Не буду останавливаться на прочих ошибках. И этих, первых, достаточно,
чтобы не понять единорога — а что, в сущности, может быть важнее? Вероятно,
таинственные чудища Средневековья и впрямь старше христианской веры. Я
говорю так не потому, что так говорят авторитеты. Как правильно заметил
Суинберн, беседуя с Прозерпиной, я достаточно стар, чтобы знать хоть одно,
и вот я знаю, что авторитеты — люди преуспевающие, а люди преуспевающие
— плохие христиане.
Понятно и без авторитетов — из книг, да и просто из опыта, — что чудищ
в древности знали. Помнится, еще в Ветхом Завете сказано, что единорога
нелегко приручить (и верно, его не приручили до сих пор). Если еще не
сказали, что единорог там — это носорог, ничего, скоро скажут; но не я.
Чудищ знали и в древности — что с того? Эта избитая истина куда менее
удивительна, чем другая, отнюдь не избитая.
Насколько я понимаю, у язычников чудища были связаны со злом. Они были
чудищами в прямом смысле слова — монстрами, уродами, выродками. Иногда
убитое чудище помогало справиться с неубитым, так помогла Медуза Персею.
Но лучше они от этого не становились.
Правда, в наши дни многие восхитились бы Гидрой, которая, следуя правилам
эволюции, выращивает две головы вместо одной. Но древние Гидрой не восхищались;
ее убивали ко всеобщей радости. Нашим современникам понравился бы кентавр,
удачно сочетавший животное с мужчиной; похвалили бы и химеру за изысканную
усложненность форм.
Гидра и химера пришлись бы нам по вкусу — нам, но не древним. В древности
чудище годилось только на то, чтоб его убить.
Когда Европа стала христианской, чудища явились снова, но с ними случилась
странная вещь. В очень старой версии легенды о св. Георгии рыцарь не убил
дракона, а окропил святой водой. Именно это и произошло с теми глубинами
сознания, где рождаются дикие, диковинные образы.
Возьмем, к примеру, грифона. В наше время он годится разве что для маскарада.
Всем примелькались грифон и черепаха на рисунках из «Панча». Но в прежнее
время грифон не был обыденным и смешным, не был он и непременно злым.
В нем сочетались две священнейшие твари: лев Марка — символ мужества,
благородства и славы — и орел Иоанна — символ истины и свободы духа. Он
часто бывал эмблемой Христа — ведь лев и орел сочетались в нем неслиянно
и нераздельно, как две природы в Спасителе. Грифон был связан не со злом,
а с добром; но от этого его боялись не меньше. Быть может, больше.
Еще лучший пример — единорог. О нем я, собственно, и думал писать, но
он куда-то делся, и я про него чуть не забыл. Страшный он зверь. По слухам,
живет он в Африке, но я ничуть не удивлюсь, если встречу его на одной
из белых дорог, ведущих в Биконсфилд, — белей дороги, выше колокольни.
Эти чудища были огромны, немыслимо свободны и немыслимо сильны. Поступь
единорога сотрясала пустыни, крылья грифона били в небе, словно стая серафимов.
И все же — от природы не уйдешь! — если бы вы спросили, что значит единорог,
вам бы ответили: «Целомудрие».
Когда мы это поймем, мы поймем и многое другое, скажем — нашу собственную
цивилизацию. Христианская добродетель не была для христиан тихой или безобидной.
Они знали: добродетели бросают вызов, сотрясают мир, вопиют в пустыне,
просят у Бога пищу себе. Пока мы этого не знаем, нам не понять и льва
с единорогом на вывеске кондитера.
Честертон Г. К., Эссе. Чудища и Cредние века
Текст воспроизведен по изданию: Честертон Г. К.,
Собр. соч.: В 5 т. Т. 5: Вечный Человек. Эссе /
Пер. с англ.; Сост. и общ. ред. Н. Л. Трауберг. — СПб.: Амфора, 2000.
Эта ссылка ведет
на сайт, посвященный Гилберту Честертону
|
