День
4 июля 1187 г.
Господь отвернулся от франков из-за наших грехов, и они были самым
жалким образом разбиты. Король Иерусалима и его бароны были взяты в плен,
все храбрые воины убиты. Это несчастье случилось возле Тивериады. Граф
Триполи восстал и обратился в бегство. Говорят, что он дожидался, когда
его выберут королем, но так как франки не желали этого, он коварно обманул
их и скрылся. Лично я заявляю, что если бы Бог не покинул их, они бы не
знали поражения, ибо ни одна птица не попадается в ловушку, не будь на
то воли Всевышнего. Саладин собственными руками убил старого Рено и вместе
с ним триста храбрых воинов и искупался в их крови. Он осадил и захватил
Тивериаду, убил всех, кто там находился, а затем стремительно появился
у Акры.
(Михаил Сириец)
Регентство Раймунда III Триполийского началось в атмосфере мира и спокойствия.
Благодаря мудрой политике бальи смог обратить боевой пыл Саладина на других
врагов помимо франков. Враждующие стороны договорились заключить четырехлетнее
перемирие. Согласно этому договору, теоретически мир был установлен вплоть
до 1189 г.: франки могли перевести дух в надежде, что в огромной империи
Эйюбидов проявятся скрытые центробежные силы. Внешние и внутренние угрозы,
нависшие над франкскими колониями, казалось, понемногу начали отступать,
как вдруг процесс прервался: в сентябре 1186 г. скончался король-ребенок
Балдуин V. В соответствии с соглашениями, заключенными под эгидой покойного
прокаженного короля, Раймунд III должен был править от его имени как регент
в течение десяти лет. Однако оставлять пустовать трон в то время, как
мусульманские армии становились все сильней, было более чем опасно. Поэтому
палестинские бароны решили основать новую династию. Большинство высказалось
за избрание Раймунда III Триполийского, только небольшой клан завистников
и интриганов, используя помощь Сибиллы, выдвинул своего подставного кандидата
— Гвидо де Лузиньяна. В этот клан входили четыре человека: патриарх Ираклий,
священник, сделавший карьеру благодаря женщинам; великий магистр тамплиеров
Жирар де Ридфор, младший сын в семье, чьей мечтой было отомстить отвергнувшему
его обществу; правитель Трансиордании, злой гений палестинского королевства,
тоскующий по крестоносным походам прежних времен; и, наконец, потомок
свирепых левантийских графов Эдессы — Жослен III де Куртене. Результаты
их заговора превзошли все ожидания: Сибилла воспользовалась своим присутствием
в Иерусалиме, куда она приехала, чтобы похоронить сына, маленького Балдуина
V, чтобы заявить о себе, как о законной наследнице трона, что полностью
соответствовало бы феодальным законам, если бы прокаженный король не лишил
ее мужа права наследования. Патриарх Ираклий, который держал в ежовых
рукавицах все духовенство, заставил клир оказать ей поддержку; Рено де
Шатийон, прибывший из Керака, вызвался служить ей своим мечом, Жерар де
Ридфор предоставил в ее распоряжение сокровища ордена тамплиеров, а в
это время Жослен III де Куртене обманом захватывал крепости Акры и Бейрута.
Бароны, собравшиеся на совет в Наблусе, попытались отразить этот удар.
Заговорщики на всякий случай приказали закрыть ворота Святого города,
и в храме Гроба Господня патриарх короновал Сибиллу, дочь короля Амори,
сказав при этом: «Госпожа, вы — женщина, необходимо, чтобы вы нашли человека,
который помог бы вам управлять королевством. Вот корона, примите ее и
передайте ее мужчине, который сможет удержать ваше королевство». Она взяла
корону и позвала своего супруга Гвидо де Лузиньяна: «Сир, подойдите и
примите эту корону, ибо я не вижу, как лучше я могу ею распорядиться».
Он преклонил колени перед ней, и она возложила корону ему на голову (это
произошло в середине сентября 1186г.). Быть может, эта сцена хороша для
любителей трогательных историй, но какое это было печальное завершение
династии «железных королей» — Готфрида, Балдуина и Амори!
Бароны в Наблусе попытались совершить «диверсию», действуя через Изабеллу,
младшую сестру Сибиллы. Попытка оказалась неудачной, и феодалом не оставалось
иного выхода, как-либо уйти в изгнание — на это решились немногие — либо
поддержать существующую власть, на что и пошло большинство из них. Среди
баронов, которые предпочли изгнание позору, был глава дома Ибеленов, Балдуин,
сеньор Рамлы и Бейсана, сказавший по поводу Гвидо: «Он не пробудет королем
и года».
Бывший регент Раймунд III отказался поддержать нового короля; он удалился
в свое графство и приказал укрепить крепости княжества Галилейского, доставшегося
ему в качестве приданого жены. Безумцы, находящиеся у власти в Иерусалиме,
даже обсуждали возможность силой захватить Галилею и земли Триполи. Граф
Триполи попытался обеспечить свою безопасность, завязав отношения с Саладином.
Пока соблюдалось перемирие, заключенное между королевством и мусульманской
империей, это сближение не имело особых последствий, но как только оно
было нарушено, все заговорили о предательстве. Мусульманские хронисты
рассказывают об этом событии, не скрывая радости: «В числе дел, которые
Аллах сотворил во благо мусульманам и во вред неверным, следует упомянуть
и то, что граф Триполи выразил желание поддерживать дружеские отношения
с Саладином и прибегнуть к союзу с ним, чтобы противостоять врагам. Королева-мать
заключила новый брак с одним сеньором с Запада, которому доверила управление
государством, что породило ненависть между ним и графом. Граф просил защиты
у Саладина и стал одним из его сторонников. Князь милостиво принял его
и, чтобы выказать свое благорасположение, вернул несколько пленных военачальников.
Граф еще более усердствовал, действуя во благо мусульман: он полагался
только на свое богатство и могущество Саладина. Граф сам предал свою веру.
Франки расстроили его коварные замыслы и стали опасаться его интриг, переходя
от тайного противостояния к открытому. Но у графа были преданные люди,
помогавшие ему во всех делах, будь они праведными или беззаконными, и
он доставил немало забот франкам» (Книга
двух садов). Ибн аль-Асир подводит итог положения, в котором
оказался мусульманский мир: «Итак, между христианами начались распри.
Это стало одной из основных причин, позволивших правоверным завоевать
их страны и вернуть себе Иерусалим».
Ухудшение политической ситуации во франкском государстве сопровождалось
растущей религиозной активностью ревнителей ислама. Все живущие на мусульманских
территориях прекрасно понимали, что, обретя власть, Салахад-Дин в реальности
пренебрегал своим долгом ведения джихада: небольшие вылазки, как, например,
многочисленные осады Керака или грабительские налеты на Галилею, держали
мусульманскую общественность в напряжении, но они случались все реже и
реже. Основным аргументом дамасской пропаганды стало то, что лишь объединение
всего исламского мира может дать необходимые силы для завоевания Сахеля.
Осознавая опасность волнений в кругах ярых приверженцев мусульманской
веры, курдский правитель в 1183 г. после взятия Алеппо и присоединения
Джазире заявил: «Теперь, когда нашей власти или власти наших подданных
подчиняются все мусульманские земли, мы должны в благодарность за эту
милость Аллаха собрать всю решимость и направить силы на проклятых франков.
Мы должны победить их ради нашего Бога. Мы смоем их кровью позор, который
они нанесли Святой Земле»
(Книга двух садов).
Разумеется, мусульманские враги Саладина обвиняли его в том,
что он под маской джихада прячет собственное желание завоевать все мусульманские
земли. Разве в 1180 г. не в этом же упрекал его посланник Сельджукидов
из Икония? «Не позор ли это для такого князя, как ты, узнать, что
твои люди слышат речи, будто ты заключил мир с франками, отвернулся от
того, что приносит пользу истинной религии, будто ты собрал войска из
разных частей страны, чтобы вести несправедливую войну! Как сможешь ты
оправдаться перед Аллахом, халифом, перед мусульманскими правителями и
всем народом?» (Ибн аль-Асир). Эта пропаганда
приносила свои плоды, и все чаще, и чаще приближенные правителя заводили
достаточно дерзкие разговоры о заслуге, которую представляло собой ведение
джихада, и о том, что государь должен немедленно начать к нему приготовления.
Религиозная активность достигла своего пика в период болезни правителя,
когда в 1186 г. на трон в Иерусалиме взошел Гвидо де Лузиньян. Известный
проповедник ислама по имени Аль-Кади аль-Фадиль осмелился обратиться к
больному правителю со следующими словами: «Бог предупреждает тебя.
Пообещай же, если оправишься от болезни, никогда более не обращать свое
оружие против мусульман и посвятить всего себя борьбе с врагами Аллаха!»
(Книга двух садов).
Вспышка военной лихорадки на мусульманской земле пришлась
на период, когда франки были полностью разобщены. Однако нет никаких доказательств,
что Саладин стремился идти в наступление до истечения четырехлетнего срока
мирного договора; и пока перемирие не нарушалось, не могло случиться ничего
страшного. Как вы уже догадались, военные действия начал все тот же неисправимый
Рено де Шатийон, который напал на богатый караван; последний проходил
по землям барона-разбойника, направляясь из Каира в Дамаск. Дело было
серьезным, но вполне поправимым, поскольку Саладин не хотел, чтобы мир
был нарушен по его инициативе. Поэтому он сначала потребовал от короля
Гвидо восстановить справедливость и возместить нанесенный ущерб. Жалкий
монарх, которого сеньор Трансиордании сам возвел на трон, никак не мог
заставить последнего подчиниться ему, поскольку тот не желал возвращать
легко доставшуюся добычу. Так началась война, и причиной ее стали безответственность
Рено и беспомощность короля. Повелитель мусульманского мира начал джихад,
даже не нарушив клятвы перед лицом «проклятых», с которыми, впрочем, «владыки
правоверных» не могли связывать никакие обещания!
Зимой 1186-1187 гг. произошла общая мобилизация мусульманских сил. В марте
Саладин направил свои лучшие войска в Идумею и страну Моаб, владения Рено,
приказав разорить их дотла. В это время основные силы мусульманского мира
стояли в Хауране, на юге Дамаска, недалеко от Галилеи. Увидев нависшую
над ним огромную опасность, Гвидо под давлением баронов, согласился примириться
с графом Триполийским. Но королевские гонцы даже не смогли доехать до
графа, поскольку были перехвачены и убиты мусульманским авангардом.
Отныне Раймунд III не мог более ни поддерживать видимость мира с Саладином,
ни занять осмотрительно-выжидательную позицию, от которой был бы один
шаг до предательства; ему пришлось примириться с королем Гвидо. И было
самое время, потому что с каждым днем мусульманское наступление становилось
все неотвратимей. Гвидо созвал все войска франков, а князь Антиохии, тоже
недавно подписавший мирный договор с империей Саладина, выслал отряд подкрепления,
поставив во главе своего собственного сына. Следуя старой привычке, христианские
войска собрались в Галилее, возле Саферийских источников, в месте, по
которому по всей вероятности должен быть нанесен вражеский удар, что в
действительности и случилось. 2 июля армия неприятеля вторглась на христианские
территории. «Мусульманская армия, по виду схожая с океаном, окружила
Тивериадское озеро, и поставленные палатки покрыли всю равнину».
Через час нижний город был захвачен и сожжен, сопротивление оказала только
цитадель.
Между франками, стоящими возле Саферийских источников, завязался спор
по поводу плана действий: идти ли им в Тивериаду или остаться в хорошо
снабжаемом водой лагере Саферии, чтобы, сомкнув ряды, дожидаться, пока
нападающие не успокоятся и в конце концов не отступят. Раймунд III, в
чьи интересы входило сохранение Тивериады (город принадлежал ему, а его
жена, графиня Эшива, скрывалась в осажденной цитадели), тем не менее ратовал
за исключительно оборонительные действия. Совет большинством голосов поддержал
его, но подстрекательство Жирара де Ридфора, великого магистра тамплиеров
привело к тому, что слабовольный король изменил решение и ночью отдал
приказ выступать на Тивериаду. Королевство было потеряно, поход навстречу
гибели начался утром 3 марта 1187 г.
Саладин также не решался напасть на королевские войска на открытой местности,
и немногие хронисты донесли до нас сведения, что на военном совете, который
он держал после взятия Тивериады, стоял вопрос о том, не стоило ли им
ограничиться только этим успехом.
Для описания разгрома франкской армии мы постараемся избежать западных
источников, в которых жалобам отводится слишком большое место. Мы обратимся
к мусульманской хронике, сохранившейся в «Книге двух садов». «Той
ночью вместе со священным долгом, который нам предстояло свершить, перед
нами открывались небеса, виночерпии уже стояли у небесных источников,
вечные сады манили своими плодами, ключ жизни бил у наших ног, счастье
охватывало нас, нам были знаки, говорившие, что Аллах среди нас. Он хранил
исламский мир и предуготовил ему победу. Саладин провел ночь в бдении,
назначая каждому отряду джалишейков [лучников авангарда] и наполняя стрелами
их деревянные и кожаные колчаны: им раздали стрел, которых хватило бы
на четыреста выстрелов; на поле битвы стояли семьдесят верблюдов, к которым
они подходили, чтобы взять стрелы, когда их запас подходил к концу и колчаны
пустели.
С первыми лучами зари вперед вышли воины авангарда,
поразив сердца проклятых огнем своих острых дротиков; запели луки, зазвенела
тетива, и наступил рассвет. Зной обрушился на закованных в латы людей,
но это не умерило их боевого пыла: жар неба лишь разжигал их ярость. Марево
миражей, муки жажды, раскаленный воздух и ожесточение сердец сопровождали
атаки конницы, которые следовали одна за другой. Эти псы вываливали иссохшие
языки и выли под нашими ударами. Они надеялись добраться до воды, но перед
ними был ад и его пламя; их изнуряла невыносимая жара. Это была пятница,
день, когда все мусульмане собираются вместе. Позади нашей армии простиралось
глубоководное Тивериадское озеро, куда франкам не было хода. Несмотря
на мучившую их жестокую жажду, они оставались такими же терпеливыми, стойкими,
надменными и ожесточенно шли в атаку... Когда ночь прервала сражение,
они улеглись спать, измученные жаждой, изнывая при мысли об озере. И они
еще более ожесточались от страданий, собирались с последними силами, говоря
себе: завтра мы острыми мечами воздадим должное врагам... Что касается
наших воинов, они пребывали в полной уверенности и не имели никаких забот.
Один точил копье, другой осматривал упряжь. Здесь слышалась песнь Текбира,
там — молитва о счастье избранных, поодаль — надежды на ореол мучеников.
О, дивная ночь, хранимая небесными ангелами, заря которой несла за собой
веяние божественной милости! Саладин, веровавший в помощь Бога, обходил
ряды воинов, вселяя в них боевой дух... Армия сохранила боевой порядок,
и победа пришла на их зов.
Этот день, 25 числа в месяце Раби II стал днем нашего триумфа и поражения
франков. Изнуренные жаждой, они были не способны подняться против нас.
Ветер дул в их сторону, а перед ними простирался луг. Один из наших благочестивых
воинов-добровольцев поджег траву, она тут же вспыхнула, и пламя окружило
их; именно так поклоняющиеся Троице подверглись в этой жизни тройному
пламени: огню горящего луга, огню сжигающей их жажды и огню разящих стрел.
Они попытались прорвать окружение, их отряды желали спастись, совершая
отчаянные вылазки... Но все их попытки были отбиты, каждая из них влекла
за собой либо смерть либо плен и цепи. Дамасские клинки падали из их рук,
а тяжелые доспехи не могли более защитить. Измученные градом дротиков,
который оставлял большие бреши в их рядах, они, дабы избежать этого смертоносного
вихря, начали отступать к холму Хаттина...
Как только граф Триполи почувствовал скорое поражение, он упал духом и,
отказавшись предпринимать какие-либо действия, стал искать способа скрыться.
Это было до полного краха армии и до начала пожара... Когда франки узнали,
что граф принял такое решение и бежал с поля боя, поначалу они почувствовали
себя ослабевшими и униженными, но затем снова воспряли духом; они не только
не сдались, напротив, они усилили натиск и проникли в наши ряды... Когда
они увидели, что окружены, то решили стать лагерем на холме Хаттина. Но
мы опередили их, и наши удары обрушились на их головы прежде чем в землю
были вогнаны первые колья их палаток. Затем бой возобновился с новой силой,
и снова скрестились копья. Франки были окружены со всех сторон; увидев,
что военная удача от них отворачивается, они попытались улучшить положение,
вступив в рукопашный бой; но наши сабли смели их словно поток, и нам удалось
захватить их большой крест.
Для них это было самым тяжелым ударом. Когда они увидели, что крест захвачен,
то поняли, что смерть их близка, а поражение неотвратимо. Они пали, сраженные
нашими яростными ударами; вокруг были только убитые или взятые в плен.
Даже если они, ослабевшие и побежденные, пытались убежать, раны замедляли
их шаг; мы подбирали их на поле боя, чтобы обречь их на плен. Так мы захватили
короля Гвидо и князя Керака Рено. Мы взяли в плен короля, князя Керака,
Жоффруа — брата короля, Гуго — сеньора Джебайла, Онфруа — сына Онфруа,
сына сеньора Александретты и повелителя Мер Акьяха, тамплиеров и их предводителя,
главного магистра госпитальеров, и большое число прочих баронов, избежавших
смерти ради горестей плена. Демон был взят вместе со своими прислужниками,
а король со своими храбрецами. Поражение неверных укрепило мусульманский
мир. Все были убиты или взяты в плен!»
Возблагодарив Аллаха за эту великую победу, Саладин
приказал привести побежденных. Он принял несчастного Гвидо де Лузиньяна,
усадил его рядом с собой, как мог, ободрил и даже предложил шербет из
розовой воды. Эта обходительность по отношению к изможденному и измученному
жаждой королю имела большое значение на мусульманском Востоке: пленнику,
который пил и ел за столом того, кто захватил его, обычно даровали жизнь.
Король Гвидо машинально протянул кубок сидевшему рядом с ним Рено Шатийонскому,
сеньору Трансиордании. Это вызвало неудовольствие Саладина, который упрекнул
его в том, что он не спросил разрешения передать кубок: «Ты не испросил
у меня позволения дать ему напиться. Я не должен сохранять его жизнь».
Мнения хронистов по поводу того, что именно вызвало гнев победителя при
Хаттине, разделились: одни утверждают, что когда он спросил Рено, что
бы тот сделал с ним, если бы сам захватил его, Саладина, в плен, тот ответил,
что немедленно отрубил бы ему голову; другие уверяют, что старый разбойник
на все слова победителя, упрекавшего его в изменах, многочисленных предательствах
и неоднократном нарушении перемирия, лишь пожал плечами и презрительно
сплюнул. Тогда Саладин выхватил саблю, кинулся к Рено и разрубил ему плечо,
а стражники-мамлюки тотчас же его прикончили. Обезглавленное тело князя
Трансиорданского бросили к ногам дрожащего от страха короля Гвидо: его
хозяин был вынужден ему еще раз напомнить, что «король не убивает короля».
Как бы ни был ужасен конец старого барона, все же он был неизбежен: если
бы даже Саладин и не вспылил, его эмиры и религиозные деятели потребовали
бы голову Рено, ибо грозный барон взял в привычку грабить мусульманские
земли: он находил удовольствие в том, чтобы навещать своих пленников-мусульман
и цинично советовать им молиться Магомету, чтобы тот освободил их. В истеричной
атмосфере, установившейся после победы, подобные оскорбления можно было
смыть только кровью.
Второй удар желавших отомстить победителей поразил тамплиеров и госпитальеров.
Все знали о ненависти, которой пылали друг к другу, с одной стороны, воины
джихада и ревнители веры, а с другой — рыцари-монахи. Впрочем, она основывалась
на нескончаемых жестокостях, грабежах и взаимно нанесенных обидах. Приверженцы
ислама и монахи-крестоносцы больше чем кто бы то ни было способствовали
развитию непримиримой борьбы. Поэтому все пленники-монахи были убиты.
Мы снова сталкиваемся с жестоким, но предсказуемым результатом крайне
острого религиозного антагонизма. Это резко контрастирует с той учтивостью,
которой были проникнуты отношения эмиров и баронов, в общем-то светских
правителей. Убийство монахов обретает все истинное значение в связи с
победой над христианской религией, которую символизировала утрата «Животворящего
Креста», захваченного мусульманскими воинами еще до конца сражения. Тот
факт, что «Животворящий Крест» отождествляли с латинской религией Востока
(которая нашла свое воплощение во франкских государствах), ощущается в
крике ликования, которым мусульманский мир приветствовал битву при Хаттине:
«Мы захватили крест распятия, ведущий гордецов!» (Ибн
Халликан). В тексте, написанном
современником той победы, мы находим мусульманское толкование этого символа:
«Именно перед этим крестом всякий христианин простирается в молитве;
они утверждают, что он сделан из того самого дерева, к которому был привязан
Бог, которого они чтят... Они держат его наготове для черных дней и для
справления своих праздников... Никто не может оставить его... Потерять
этот крест для них значит больше, чем потерять короля, ибо нет ничего,
что могло бы заменить его» (Имад ад-Дин).
Источник: ПЬЕР ВИЙМАР
КРЕСТОВЫЕ ПОХОДЫ.МИФ
И РЕАЛЬНОСТЬ СВЯЩЕННОЙ ВОЙНЫ
СПб:
Евразия, 2003
увеличить
|
