Если бы в ту эпоху существовала теория наследственного права, то согласно этой теории престол должна была бы занять Сибилла. Однако в реальной жизни на порядок престолонаследия в Иерусалимском королевстве к этому времени существовало две точки зрения.
Одна из них, присущая всему клану прямых потомков франкских королей и для них самоочевидная, состояла в том, что престолы - это их достояние по праву рождения. Разумеется, желательно было по возможности избежать конфликтных ситуаций в этом вопросе. И если у почившего короля осталась дочь, то, занимая престол, из общеполитических соображений лучше всего было взять ее в жены, хотя родовые права соискателя, как таковые, никоим образом от такого брака не зависели.
Иная точка зрения, уже долгое время бытовавшая в Византии и состоявшая в том, что престол - это достояние выдвиженца, заручившегося поддержкой общественного мнения местной знати и войска, к этому времени прочно утвердилась в умах иерусалимских баронов. Согласно этому мнению любой выдвиженец толпы, например, женившийся на дочери короля, тем самым автоматически становился полноправным санкционированным королем, вне зависимости от знатности происхождения, заслуг, династических традиций и тому подобное.
Ко времени появления при Иерусалимском дворе Ги де Лузиньяна многие латинские князья давно породнились с грекоязычными византийцами, и их потомки - смесь византийцев и франков, родившиеся на Востоке и имевшие свои, устоявшиеся за долгое время традиции, составили особый вид местной аристократии, считавшей себя хозяевами страны и смотревшей на престол как на достояние исключительно выдвиженцев из их сословия. Таких людей в Королевстве называли "полеины" ("polein"). Этимология этого слова восходит к древнегреческому "poli-еnos", в переводе имеющем значение "прославленный". "Полеинская" знать, несколько поколений назад пустившая корни в Иерусалимском государстве, и занявшая ключевые места в бюрократии и элите Королевства, не желала видеть на престоле Ги де Лузиньяна, который считался нежелательным пришельцем, к тому же привезшим с собой в Иерусалим большое количество своих домочадцев из клана Пуату (Poitou), которыми Ги во время своего бальяжа заменил местных "полеинов" на ключевых бюрократических постах.
Хотя брак с Сибиллой, заключенный шесть лет назад, и делал Ги де Лузиньяна возможным претендентом на престол в глазах местных "полеинов", тем не менее нет никаких свидетельств того, что сам Ги рассматривал свой брак как далеко идущую политическую комбинацию. Более того, из всех известных нам обстоятельств его жизни в Иерусалиме складывается очевидное впечатление, что он не обращал никакого внимания ни на общественное мнение местной знати, ни на какие-либо другие факторы, кроме "права крови" - его принадлежности определенному родовому клану. Таким образом, строго в духе родовых традиций, Ги де Лузиньян был искренне предан королю Балдуину IV, и его наследнику Балдуину V при их жизни, но без тени сомнений и колебаний занял Иерусалимский престол после их смерти по "праву крови". Выше мы уже рассматривали генеалогические корни семьи Лузиньянов. Можно добавить к этому еще и тот факт, что Ги де Лузиньян являлся в 14-м поколении прямым потомком создателя единой европейской империи IX века Карла Великого (Charlemagne Empereur, годы правления 768 -814).

После похорон Раймонд Триполийский, узнав о том, что Джоселин изъял из под его управления Акру и Бейрут, собрал вместе с Балианом д'Ибелином в Наблусе (Naplous), ассамблею своих сторонников-баронов, для обсуждения сложившейся ситуации. Третьим главным лицом был Балдуин Рамлский (тот самый, который в свое время домогался руки Сибиллы). Выбор Наблуса для заседания ассамблеи был не случаен. Именно сейчас, когда королевство оказалось без короля, на сцену привычных политических интриг выступила третья сила, во главе которой стояла Мария Комнина - жена Балиана д'Ибелина и вдова короля Амори I, желалающая возвести на трон свою дочь Изабеллу (младшую кровную сестру Сибиллы и почившего короля Балдуина IV). Расчет был на то, что став королевой, 14-летняя Изабелла, склонит на свою сторону симпатии местной знати, что соответственно даст возможность короноваться и ее супругу. В то время им был Онфруа Торонский (Humphrey IV of Toron). Однако достаточными силами эта партия не располагала и, соответственно, Балиан д'Ибелин сделался деятельным участником в упорной борьбе графа Триполийского за Иерусалимский престол, преследуя, при этом, свои цели. Раймонд Триполийский, в свою очередь вероятно полагал, что в сложившейся ситуации вариант возведения на престол Изабеллы может быть для него альтернативным исходом, в случае, если его собственные притязания успехом не увенчаются. В этом варианте он не становился королем, но все же оставался бальи - фактическим правителем Королевства.
Однако в данный момент для Раймонда Триполийского главной задачей было выиграть время: Сибилла и Ги еще не были коронованы, военные силы в распоряжении Раймонда и его баронов, равно как и силы, находящиеся в распоряжении Ги и тамплиеров были весьма значительны, и в любой момент дело могло закончиться открытым столкновением, неизбежно вовлекшим бы Королевство в губительную гражданскую войну. И если бы даже Раймонд победил - это была бы Пиррова победа - в его рапоряжении остались бы только обезлюдевшие руины, окруженные со всех сторон мусульманами, ждущими своего часа. Страсти были накалены до предела, и никто не мог предсказать, хватит ли у Ги де Лузиньяна выдержки, чтобы не атаковать Наблус немедленно. Тем более, что по несчастному стечению обстоятельств граф Раймонд дал своим противникам более чем достаточно поводов для самой неистовой ярости. Он даже имел неосторожность в день смерти Балдуина V всенародно обвинить Сибиллу в отравлении собственного сына, с тем, чтобы расчистить себе и своему мужу Ги де Лузиньяну путь к престолу. Трудно было придумать обвинение более нелепое и оскорбление более тяжкое. Причина такой безрассудной неосмотрительности надо полагать была в том, что смерть юного наследника не только внезапно и сокрушительно ломала все планы Раймонда Триполийского на долговременный бальяж, но и сделала его в глазах окружающих главным подозреваемым в этой смерти. В соответствии с нравами того времени, такие подозрения ничего хорошего Раймонду не сулили, и единственно возможной линией поведения для него становилось обвинить всех, кого только можно, в смерти наследника, удалиться немедленно подальше от зоны досягаемости Ги де Лузиньяна и его сторонников, запереться в городе кого-либо из своих наиболее сильных и преданных стронников, и собрать как можно больше военной силы, дожидаясь, пока политический здравый смысл его противников возьмет верх над сиюминутным гневом, и можно будет вернуться к переговорам.