Природа
монархической власти в Средние века генетически содержала в себе элементы
сакрального, поскольку в той или иной трактовке король по сути изначально
и неизменно исполнял миссию посредника между вверенным ему народом и Богом.
В этом ракурсе эволюция королевской власти во Франции предстает как процесс
утраты персоной монарха сакральных качеств (в раннесредневековом духе
отпрыска избранного рода божественного происхождения) и их перенос на
функции главы «мистического тела государства», с постепенной автономизацией
этих функций. Священной становится корона и ее миссия, а король превращается
лишь во временного ее держателя со всем вытекающим из этого набором обязанностей
и лимитов власти. На этом пути главными вехами явились сначала появление
(751 г.) церемонии коронации и миропомазания (sacre), внедрившей министериальную
концепцию королевской власти и обязавшей короля быть гарантом мира и справедливости,
а затем григорианская реформа с ее четким разделением функций духовной
и светской власти, частичной десакрализацией монарха (имевшего прежде
вследствие коронации статус полусвященной особы) и усилением акцента на
миссии короля-судии — гаранта мира и вершителя правосудия 1. В дальнейшем
рецепция римского права и приток во власть правоведов-легистов способствовали
развитию чисто юридического концепта королевской власти, сделав акцент
на особом статусе монарха как «персоны публичной» и защитника общего блага.
Главным инструментом этой защиты в представлении идеологов монархической
власти было именно правосудие, которое король вершил на земле по образу
Бога 2.
Хотя миссия короля-судии признавалась доминирующей функцией верховной
власти везде в средневековом обществе Западной Европы, во Франции она
сыграла исключительную роль в становлении монархического государства 3.
Эта миссия короля здесь воплощалась прежде всего в церемониале коронации:
король Франции приносил не только обычную клятву
79
защищать веру и церковь в ее привилегиях и правах, но с середины XIV в.
единственный из европейских монархов — и клятву оберегать правосудие,
гарантируя его справедливость и милосердие 4. Важно обратить внимание
на эволюцию самого понимания этой справедливости: если вначале она воспринималась
как преимущественная защита бедных, вдов и сирот, то затем уже трактовалась
как равенство всех, богатых и бедных, перед судом. Более того, французский
король во время коронации получал уникальную инсигнию, подчеркивавшую
его миссию короля-верховного судии: помимо меча, традиционного в Средние
века символа правосудия, ему вручалась с середины XIII в. (оrdо 1250 г.)
«длань правосудия» 5.
Не ставя под сомнение сакральный смысл и этой клятвы, и королевских инсигний,
хотелось бы подчеркнуть важную особенность судебной власти во Франции:
французские короли считались на деле единственными законными судьями;
они реально занимались отправлением правосудия, выслушивая стороны и вынося
приговоры. В этой связи напомним, что мудрые и справедливые решения, которые
выносил Людовик IX Святой, способствовали его авторитету и славе не меньше,
чем особая набожность и преданность крестоносной идее 6. И этот образ
короля, вершащего правосудие под венсеннским дубом, остался надолго идеалом
справедливой, разумной и милосердной верховной власти.
Правосудие являлось фундаментом монархической идеологии во Франции XIV—XV
в., трансформировавшей священную природу короля, заложенную в раннее Средневековье,
в новые юридические и сакральные концепты.
Миссия короля-судии по образу Бога на земле обосновывалась сакральной
концепцией правосудия и покоилась на следующих фундаментальных постулатах
Священного Писания: Господь является верховным судией и восседает на престоле
суда («Царь, сидящий на престоле суда, разгоняет очами своими все злое»
— Притч. 20: 8); правосудие — основание этого престола и, следовательно,
главный инструмент власти («облако и мрак окрест Его; правда и суд — основание
престола его — Пс. 96: 2; «И могущество царя любит суд — Пс. 98: 4); наконец,
суд есть единственный путь к достижению высшей цели — миру («И делом правды
будет мир, и плодом правосудия — спокойствие и безопасность вовеки» —
Ис. 32: 17; «Милость и истина сретятся, правда и мир облобызаются» — Пс.
84: 11; «Плод же правды в мире сеется у тех, которые хранят мир», Иак.
3: 18).
Такая трактовка правосудия была доминирующей у теоретиков монархической
идеологии, среди которых, естественно, превалировали люди церкви, заложившие
основы светской власти, ее. институтов и их идейных опор. Оговоримся сразу,
что наряду с этой сакральной концепцией судебной власти, параллельно и
не в противовес ей развивалась и чисто юридическая теория судопроизводства,
опирающаяся на античную традицию и труды отцов церкви 7.
80
Самой крупной фигурой среди политических мыслителей в исследуемый период
был выдающийся теолог эпохи, канцлер Парижского университета Жан Жерсон,
в многочисленных проповедях которого перед власть предержащими на рубеже
XIV—XV вв. такая сакральная концепция правосудия выражена наиболее полно
и последовательно 8. В его проповедях не просто содержится весь арсенал
цитат из Библии, обосновывающих сакральную концепцию судебной власти монарха,
но и недвусмысленно подчеркивается ее центральное место в системе, монархической
власти в целом. Король обязан беречь и вершить правосудие, ибо суд и есть
собственно его власть, его главная обязанность и суть его служения (оffiсе)
согласно библейской заповеди «Мною цари царствуют и повелители узаконяют
правду» (Притч. 8: 15)9. Как следствие, неисполнение этой миссии может
лишить короля его прерогатив и трона 10. Поскольку высший Судия — Бог,
то король, верша правосудие, становится посредником между небом и миром,
и обязан следовать божественной мудрости: «...первое и суверенное правосудие
есть Божественная воля», «Бог, кто есть господин и совершенный сеньор
и справедливый судия, есть могущество, власть, мудрость, знание, милосердие,»
воля»; «...суд человеческий должен быть подобен суду Господа Бога как
своему истинному образцу», — наставлял Жерсон 11.
Согласно этой сакральной концепции, правосудие являлось основой королевской
власти, ее главным инструментом 12, и потому не случайно в «Трактате о
коронации» Жана Голена, написанном около 1365 г. по указанию короля Карла
V с целью обосновать эту новую монархическую идеологию, все королевские
инсигнии, вручаемые во время коронации, получают трактовку как инструменты
правосудия (не только меч, но и корона, скипетр и др.)13. В трактовке
Жана Жувеналя знаменитой жалобы на смертном одре короля Карла V на тяжесть
«шапки Мономаха», бремя короны Франции проистекает от «таинства правосудия,
каковое в себе она содержит»14. После веры приверженность справедливости
становится вторым главным достоинством монарха и входит в обязательный
набор качеств законного правителя 15.
Как следствие, король Франции приобретает статус священной особы именно
благодаря своей миссии верховного судии, «истинного светоча мира и правосудия»16.
Вот как об этом сказано в трактате 1409 г. Пьера Сальмона: «Мне представляется,
что правосудие короля и подчинение народа оберегают королевства; величайшая
и благороднейшая добродетель короля состоит в сохранении своего королевства
с помощью суда более, чем в завоевании
81
его силой. Вот почему король, желающий жить и править как монарх, должен
хранить и поддерживать правосудие в своем королевстве; ибо правосудие
невозможно перехвалить, ведь оно есть истинная природа Бога, кто его поставил
и установил над своими рабами и королевствами, дабы хранить и защищать
кровь людскую, труды и владения людей. И когда король поступает так, он
делает что должно и в этом случае подобен Богу, ибо хорошо поддерживая
и верша суд, он следует деяниям Бога. И знайте, что правосудие есть форма
понимания, каковую Бог создал и послал своим созданиям, и через правосудие
была создана и воздвигнута земля... Король и суд братья и у них одно дело,
и не может один без другого. И были короли некогда поставлены для поддержания
и сохранения правосудия»17.
Вследствие святости миссии верховного судьи короли Франции получают титулатуру
викария Бога на земле 18. Особенностью во Франции этой общехристианской
концепции судебной власти являлась традиция, согласно которой французский
король сам должен был вершить суд, выносить приговоры и буквально заседать
в суде.
Это было общим местом всех политических трактатов исследуемой эпохи вне
зависимости от социальной принадлежности их авторов; не только теологи,
но и юристы и выходцы из чиновной среды убеждены в обязанности короля
свершать суд. Автор «Сновидения садовника» (1378 г.) называет короля «судьей
во всем королевстве»; Филипп де Мезьер внушает юному королю Карлу VI,
что он «не только естественный король французского нефа, но мэтр (министр)
особый и суверенный королевства Галлии, дабы управлять судом, без гнева,
любви и пристрастия»; «судья общественный и от Бога держит меч, дабы свершать
правосудие»; Жан Жувеналь убежден, что «правосудие, которое король должен
всему королевству, есть собственность короля 19. Кстати, именно функция
короля-судьи, которую исполнял монарх Франции, служила у Жувеналя еще
одним неотразимым аргументом против передачи короны по женской линии,
особенно актуальным после заключения договора в Труа 1420 г.: «Никто не
потерпит, чтобы женщина стала бальи или прево, каковые должности суть
судейские, и как же стерпеть, чтобы она имела службу, от коей все правосудие
зависит»20. В этом контексте более понятны его постоянные упреки в адрес
короля Карла VII за небрежение своими обязанностями судьи, за недоступность
для жалоб бедных людей, отдаленность от Парижа и других крупных городов,
где он смог бы исполнить свой долг 21. К этому же призывал в свое время
его отца Карла VI Филипп де Мезьер: са-
82
мому выносить приговоры и не передавать их в руки судейских чиновников,
чаще посещать Парламент, где по два—три часа выслушивать споры сторон
22. Об этом же говорится в трактате «Совет Изабо Баварской» (ок. 1433
?.), где короля призывают дважды в год посещать Парламент и исполнять
непосредственно свою обязанность, порученную Богом 23. Кристина Пизанская
в своих политических трактатах также подчеркивает важность этой миссии
и в качестве образца для подражания описывает поведение Карла V Мудрого,
которого называет «столпом правосудия»: он якобы незамедлительно смещал
дурных судей, «показывал превосходство свого личного решения, вынося приговоры
в делах частных лиц, и часто в годы своего правления проводил ложе суда
в своем Дворце в Париже, восседая на королевском троне и решая дела, относящиеся
к королевской юрисдикции, согласно церемониалу и старой традиции»24.
Признание за королем Франции статуса верховного судьи, главы всей судебной
системы, единственного источника правосудия сохранилось вплоть до конца
«Старого порядка»25. Э. Глассон остроумно заметил, что Людовик XVI первым
из королей Франции решил частично отказаться от этой своей главной судебной
прерогативы (например, в деле об ожерелье королевы Марии Антуанетты),
потому и остальные у него с легкостью были отобраны, а сам он превратился
в гражданина Капета 26.
И все же при бесспорном приоритете личного суда короля, он с конца XIII
в. превратился в главу «мужающего тела» судебных институтов королевства.
Теоретически король мог забрать себе любое дело, находящее в суде (так
называемое удержанное правосудие), и только король мог помиловать человека.
Но основной массив дел король передавал на рассмотрение своих специальных
судебных институтов (так называемое делегированное правосудие). Со времени
отделения от Королевской курии специального судебного ведомства — Парижского
Парламента — именно он начинает представлять короля и осуществлять эту
его миссию в обществе 27.
Объявленный эманацией королевской власти и выносящий приговоры «именем
короля», Парижский Парламент являлся верховным судом Французского королевства,
представляющим «без посредников» персону монарха 28. Это отделение функций
короля от его персоны знаменовало собой появление принципов государства
нового типа и отражало более высокий уровень теоретического осмысления
верховной власти. Возникновение Парламента означало прежде всего автономизацию
инструментов управления от личности короля, причем самого главного из
этих инструментов — правосудия, являвшегося raison d'etre светской верховной
власти и ее сакрального характера. Важно в
83
этом контексте обратить внимание на титулатуру чиновников Парламента:
они не называют себя судьями, но именуются «советниками короля»29. Нередко
и сам Парламент назывался «Советом короля в Парламенте», подчеркивая свою
генетическую связь с Curia Regis. Но определяющим фактором выбора титулатуры
Парламента и его членов мне представляется именно этот специфически французский
вариант становления верховной власти: судит сам король, а парламентарии
лишь дают советы. Отсюда еще одна важная особенность внутренней организации
Парламента: запрет разглашать мнения отдельных советников при принятии
решений, поскольку его выносит как бы один человек, и у него не может
быть несколько мнений 30. Наконец, оформление отдельной верховной судебной
палаты, выносящей приговоры от имени короля и на основе коллегиального
решения нескольких судей, знаменовало важный шаг в становлении независимой
судебной власти — деперсонализацию правосудия. Кстати, на этом основании
позднее Шарль Луазо подчеркивал неприменимость к членам Парламента наименования
«магистратов», как к прочим судьям низших инстанций, поскольку те выносят
решения единолично, а Парламент только коллегией судей, по отдельности
не наделенных этой властью 31.
Однако связь Парламента с персоной монарха на деле была сложнее и нуждается
в осмыслении. Власть верховного суда проистекала, как отмечено выше, из
делегированной ему королем части своих полномочий в области правосудия.
При этом Парламент представлял собственно персону монарха, служил как
бы образом короля, вершащего суд. Такова была не просто претензия парламентариев,
этот принцип четко прописан в королевском законодательстве. В одном из
первых же ордонансов, специально посвященных Парламенту, его структуре,
компетенции и составу, от 17 ноября 1318г. говорится вполне однозначно,
что Парламент «представляет персону короля во время заседаний»32. Со временем
формулировки могли меняться: «представляют наше Величество» (ордонанс
от 7 апреля 1361 г.), «образ нашего Величества» (ордонанс от 28 апреля
1364 г.), «представляет без посредников персону короля» (ордонанс от 19
февраля 1366 г.), — но суть их оставалась неизменной 33.
В связи с описанным выше особым местом правосудия в системе королевской
власти не удивительно, что лишь Парламент, единственный из всех органов
верховной власти, имел такой статус, хотя иные курии (например, Палата
счетов) и высшие чиновники в той или иной мере также были наделены судебными
полномочиями, но лишь как инструментами власти, а не основой ее, и потому
не репрезентировались как «образ монарха». И этот статус четко осознавался
и тщательно оберегался парламентской корпорацией, став основой
84
ее профессиональной идентичности. Приведем два контрастных примера из
этой среды. Первое — свидетельство одного из величайших адвокатов XIV
в., с 1387 г. королевского адвоката в Парламенте Жана Ле Кока, составившего
сборник судебных решений с собственными комментариями, где четко прописан
этот статус: «Курия Парламента представляет короля и называется королем
в делах суда»34. К существу решения Парламента, по поводу которого Ле
Кок сделал этот комментарий, мы еще вернемся, а пока обратимся к другому
свидетельству. Секретарь Парламента составил в 1422 г. запись «Церемониала
похорон короля Карла VI», где, описывая исключительные прерогативы парламентариев
(место у катафалка, парадное, а не траурное одеяние, право держать балдахин),
поясняет, что «это их право, ибо они, кто в Парламенте представляют персону
короля и управляют суверенным правосудием королевства, должны быть ближе
всех к телу монарха»35.
Как видим, результатом того, что парламентарии представляли короля при
отправлении королевского правосудия, явилась их особая роль при смене
персоны монарха: во время похорон прежнего короля и до коронации нового
именно они как бы представляют «королевское величество», «короля, который
не умирает никогда»36, или (как сказано в проповеди Жерсона), «представляют
короля если не как персону, то хотя бы как власть», т.е. по сути делают
в сфере правосудия то, в чем король клянется при коронации — защищать
веру, церковь и справедливость 37.
То, что Парламент, как .сказано у Ла Рош-Флавена, был «истинным портретом
Его Величества», имело последствием их взаимную несовместимость. Если
в Англии формула «король в парламенте» т.е. в сословно-представительном
органе, означала полноту компетенции, то во Франции такое соединение было
невозможно, поскольку здесь приход короля в Парламент — судебный институт,
— ликвидировал власть этой курии 38. И это использовалось короной, особенно
в последний период «Старого порядка» при усиления конфронтации с Парламентом,
с целью заставить принять тот или иной указ, отклоняемой судебной курией
на основе права ремонстрации (возражения). Напомним, что самая знаменитая,
хоть и полулегендарная, формула французского абсолютизма — «государство
— это я» — была сказана королем Людовиком XIV 13 апреля 1655 г. именно
в Парламенте, которому он пришел напомнить, кто на деле истинный король.
Такого рода конфликты были заложены в самом принципе репрезентации и порождаемыми
им претензиями парламентариев: приведенная выше сентенция Жана Ле Кока
«Парламент представляет короля» комментирует в его сборнике судебных казусов
отказ верховного суда принимать к сведению письмо короля, адресованное
в 1384 г. «всем судьям королевства», поскольку верховная суверенная курия
якобы и есть король, а он не может сам себе направлять письма, утверждает
королевский адвокат 39.
85
Этот принцип репрезентации персоны монарха определил в итоге статус парламентариев:
после стабилизации состава Парламента (ордонанс от 11 марта 1345 г.) те,
кто входил в парламентскую корпорацию и на постоянной основе отправлял
королевское правосудие, были причислены к «телу короля». Процесс был длительным
и напрямую связан с укреплением органов королевской власти, расширением
их компетенции и оформлением института «службы». Первоначально формой
выражения этой тесной связи короля и его судейских чиновников была особая
забота о достойном содержании и внешнем престиже помещений, где вершился
суд 40.
Не менее важную роль в этой репрезентации исполняло и особое одеяние судей,
оплата которого входила в структуру жалованья ординарных чиновников (дважды
в год выдавались мантия, подбитая мехом, роба, перчатки, головные уборы
или их денежный эквивалент)41. Важно подчеркнуть в этом контексте, что
одеяние глав верховного суда (канцлера и четырех президентов Парламента),
в особенности алый цвет мантии и горностаевая опушка, воспроизводило так
называемое «королевское одеяние», от которого короли Франции отказываются
(хотя оно никогда не входило в число королевских инсигний) на рубеже XIV-XV
в. в правление короля Карла VI, передав его своим главным судебным чиновникам
42.
О чиновниках верховного суда как части «тела короля» первыми начинают
говорить сами судейские, опираясь на нормы римского права — основу создаваемого
ими нового культа монархической власти. В уже упоминавшемся сборнике судебных
казусов Жана Ле Кока конца XIV в. этот принцип выражен уже со всей определенностью:
«сеньоры Парламента, в особенности при исполнении своих обязанностей,
суть часть тела короля», «сеньор канцлер есть часть господина нашего короля,
ибо представляет его персону»43. В итоге эта идея проникает и в королевское
законодательство. Сначала в письме от 26 февраля 1465 г., а затем в краеугольном
для оформления института королевской службы указе Людовика XI от 21 октября
1467 г., утвердившем принцип несменяемости королевских чиновников, в преамбуле
впервые чиновники названы частью «тела короля»: «учитывая, что в наших
чиновниках заключено, под нашей властью, управление делами, коими поддерживается
и защищается общее благо нашего королевства, и потому они суть главные
министры как члены тела, коего мы есть глава»44.
86
Социальный статус чиновников верховного суда, как и всего корпуса служителей
короны, вырабатывался в ходе длительного развития институтов власти и
в условиях господства во Франции трехфункциональной модели устройства
общества 45. В этом процессе, завершившимся оформлением так называемого
дворянства мантии, важную роль сыграла претензия судейских на привилегии
первого сословия, опирающие на сакральную концепцию правосудия. В этом
контексте весьма примечательна речь кардинала Пизанского, папского легата,
произнесенная им в Парламенте 14 апреля 1414г., которую он начал словами:
«Вы, царственное священство («Vosestis regale sacerdotium» — 1 Пет. 2:
9), — назвав так сеньоров, советников, министров суда Курии, ибо не только
те, ктo ведуют жертвоприношениями и таинствами божественными, называются
священством, но и те, кто является знатоками и министрами правосудия»46.
Вершиной правовых претензий чиновников Парламента было стремление добиться
статуса неприкосновенности и причисления преступлений против чиновников
к оскорблению величества. Исполняя на основе делегированных королем полномочий
частью его функций в главной сфере королевских прерогатив — правосудии,
парламентарии претендуют и на равный королю статус в момент осуществления
своих служебных обязанностей. Добиваясь этого, парламентарии, разумеется,
заботились о собственной безопасности, поскольку исполнение судебных решений,
как и само вмешательство королевского правосудия во все сферы жизни людей,
встречало ожесточенное сопротивление уже с начала XIV в. При этом чиновник
становился объектом нападок не как частное лицо, а именно как представитель
верховной власти, зачастую представляя собой удобную мишень для ее противников,
соперников и критиков 47. К тому же общество с трудом воспринимало принцип
делегированного правосудия и отказывалось видеть в скромном судебном приставе
священную персону монарха 48. Однако именно она чаще всего являлась истинной
подоплекой конфликтов, и защищаясь, чиновники суда отстаивают в не меньшей
степени королевские прерогативы.
Иски о защите чиновников суда при исполнении ими своих обязанностей составляли
значительную часть дел, расследуемых Парламентом с самого начала 49. По
ним можно судить, с каким трудом королевское правосудие завоевывало себе
пространство в обществе. Первым мощным проявлением общественного недовольства,
в центре которого был протест против растущей королевской администрации,
стало так называемое движение провинциальных лиг после смерти короля Филиппа
IV Красивого в 1314—1315 г. Именно в ходе урегулирования этого конфликта
в текстах хартий, дарованных каждой отдельной провинции, участвовавшей
в движении. впервые было прописано разграничение компетенции в делах против
королевских чиновников.
87
И хотя, казалось бы, сеньориальная и церковная юрисдикция была укреплена,
добившись права наказывать чиновника, совершившего проступок в ее владениях,
но только как против частного лица. Но все, что вменялось в вину чиновнику
при исполнении им своих должностных обязанностей, передавалось в ведение
короля и его суда: «Мы желаем, чтобы, если случится кому-то из наших чиновников
совершить проступок в юрисдикции названных графов, баронов и других дворян
или кого-то из них, чтобы судоговорение и наказание принадлежало тому,
в чьей юрисдикции проступок будет совершен, как частным лицом, оставив
нам судоговорение проступков, кои он совершит, исполняя свою службу. И
желаем, чтобы, если кто им причинит вред как частным лицам, чтобы дознание
и наказание принадлежало тому, под чьей юрисдикцией этот вред будет нанесен,
оставив нам дознание и наказание тех, кто им причинит ущерб при исполнении
их службы или по причине и по праву выполненной или выполняемой им службы
или по причине, относящейся к их службе»50. Так корона впервые обозначила
особый статус чиновника при исполнении его обязанностей. Эти хартии дали
мощный стимул процессу обособления королевских чиновников от других лиц,
находившихся под королевской защитой, и исков против них от иных видов
так называемых королевских дел, отнесенных к юрисдикции монарха. Дела
о нападениях на королевских чиновников рассматривались в Парламенте, где
усилиями легистов, прежде всего королевских адвокатов, знатоков не только
кутюмов, но и римского права, развивались идеи королевского суверенитета
и особого статуса служителей короны. Однако добиться безоговорочного причисления
нападок на королевских чиновников к наитягчайшему преступлению — оскорблению
величества — в исследуемый период парламентариям не удалось. Хотя такая
квалификация дел появляется уже со второй половины XIV в., она никогда
не фигурирует в окончательном приговоре, и все сводится к нарушению королевской
защиты 51. Но даже если в практике Парламента она так и не была реализована,
эта идея благодаря усилиям королевских адвокатов и генерального прокурора
короля в Парламенте постепенно внедрялась в сознание людей, приучая относиться
с особым почтением к судейским как к исполнителям священной функции монарха.
В этой связи стоит обратить внимание, что формы почтения к чиновникам
верховного суда королевства были прописаны в королевском законодательстве,
особенно в трех главных ордонансах о Парламенте, и базовой идеей этих
норм была именно функция репрезентации суверенной власти монарха, исполняемой
парламентариями. Уже в одном из первых ордонансов о Парламенте (17 ноября
1318г.) статья 19 гласит: «Пусть те, кто держит Парламент, не мирятся
с поношениями в виде оскорбительных слов адвокатов, а
88
также тяжущихся, ибо честь короля, коего они представляют персону, держа
Парламент, не должна этого вовсе терпеть»52. Эта же норма дословно повторена
в статье 17 фундаментального для оформления парламентской корпорации ордонанса
от 11 марта 1345 г., а другая статья предписывала также знаки особого
почтения к главе Парламента — президенту: «Когда президент ставит вопросы
на Совете, все должны замолчать, пока он не скажет всего, что задумал,
и затем, если он что-то упустил из долженствующего быть сообщенным, пусть
будет добавлено»53. Наконец, в поворотном ордонансе от апреля 1454 г.
в Монтиль-ле-Туре о реформе суда уважение к парламентариям предписывается
как форма поддержания власти верховного суда: «И пусть поддерживается
в Курии при обсуждении и судоговорении учтивость и степенность, кои должны
сохраняться в куриях столь великого авторитета, степенности, чести и славы...
И прежние ордонансы о почтении, кое каждый должен оказывать президентам,
вставая при их появлении и входе, и благоговейно и смиренно слушая не
прерывая или мешая...и также в отношении советников, совещающихся в Курии...их
выслушивать благоговейно и смиренно не прерывая, если только явно не ошибаются
в изложении»54.
В своей повседневной практике Парламент весьма ревностно следил за соблюдением
всех форм почтения к чиновникам верховного суда и безжалостно пресекал
малейшее посягательство на свой авторитет, принуждая на коленях вымаливать
прощение 55. Неизменность этой политики и повторяемость формулировок наказания
за непочтение постепенно меняло общественные нравы и внедряло в историческую
память показательные казусы.
Историческая память, как известно, играла структурообразующую роль в построении
идентичности социальной группы, корпорации или отдельного индивида в средневековом
обществе. И в этом плане Парламент, являвшийся наряду с другими функциями,
хранителем этой исторической памяти, имел в своем арсенале мощные средства
воздействия на общественное сознание. Здесь надолго запоминали обиды и
умело их распознавали, апеллируя к исторической памяти.. Так, во время
долгого и сложного дела в Парламенте против графа Карла Савойского последний
осмелился подослать своих людей в дом королевского прокурора, который
был избит ими, «сидя за столом среди бела дня». Парламент немедленно начал
расследование, в обосновании которого особо подчеркнув, что «это дело
слишком опасный пример ввиду болезни короля», а также потому, что «восемь-десять
лет назад Пьер де Кран избил и ранил Оливье де Клиссона, коннетабля Франции,
и с тех пор до сего дня осмелели более безбоязненно действовать против
королевских служителей»56.
89
Напоминание в связи с нападением на королевского прокурора о деле коннетабля
Франции, которое вошло в историческую память прежде всего из-за последовавшего
за ним первого приступа психического заболевания Карла VI, призвано было
придать действиям Парламента характер защиты королевского величества.
Но в итоге судебного разбирательства лишь два исполнителя нападения оказались
в тюрьме, заказчик отделался штрафом.
Причины подобных неудач кроются в несовпадении претензий парламентариев
и реальных правовых норм защиты чиновника при исполнении должностных функций.
Во всех королевских письмах, предписывающих нормы защиты чиновников, речь
идет лишь о королевской охране, будь то указ о ликвидации должности купеческого
прево в Париже в наказание за бунт 1382 г., в ходе которого были убиты
и королевские чиновники, «кто находился под нашей особой защитой»57, или
специальный эдикт от 2 июля 1388 г., запрещающий кому бы то ни было восставать
против чиновников суда, когда они исполняют свои обязанности, изданный
в ходе административной реформы «мармузетов», создавшей новые принципы
королевской службы, где эти нападки квалифицируются как «очень дурной
пример и сделанные к большому скандалу и ущербу правосудию, и пренебрежению
и оскорблению многими способами нашего Суверенного и Королевского Величества»,
однако сами чиновники по-прежнему берутся лишь «под особую протекцию и
охрану»58.
Причину неприятия в королевском законодательстве квалификации нападок
на чиновников во время исполнения служебных полномочий как «оскорбления
величества» исследователи усматривают в несовпадении двух юридических
доктрин — обычного права (кутюмов), где фигурирует только норма королевской
защиты, и римского права с его защитой величества. И если адепты последнего
были преимущественно среди королевских адвокатов, черпавших оттуда аргументы
в защиту королевского суверенитета, то судьи Парламента в большинстве
были сторонниками национальной традиции законов и кутюмного права 59.
В качестве ярчайшего примера обычно приводится дело из сборника казусов
Жана Ле Кока, при решении которого мнения разделились, а приговор в версии
этого королевского адвоката расходится (единственный раз из всего сборника)
с записью в регистрах Парламента.
Итак, в 1392 г. некто по имени Лоннар нанес удар ножом мессиру Роберуд'Акиньи
60, советнику Парламента и комиссару по его делу, «из западни в зале суда
с целью убить, а позднее вовсе не испытывал раскаяния, и даже очень сильно
сокрушался, что не убил его». Поскольку это было покушение на умышленное
убийство чиновника при исполнении им своих обязанностей
90
и даже за эти именно обязанности, к тому же в здании королевского Дворца
правосудия, Лоннар был осужден. Согласно регистру Парламента — на штраф
в
тысячу франков за нарушение королевской защиты (sauvegarde royale), а
по весьма красочной версии Ле Кока, этого Лоннара в пятницу накануне дня
Пятидесятницы 23 мая 1393 г. протащили от дверей курии Дворца до эшафота,
где отрубили палец, а затем голову, и наконец, повесили; кроме того, его
приговорили к штрафу в 500 парижских ливров и к конфискации имущества.
Комментируя это решение, Ле Кок признает, что многие сочли его довольно
суровым, поскольку Робер д'Акиньи все же не был убит, а лишь ранен, «ибо
жив был во время приведения приговора в исполнение», и следовательно,
приговор был неадекватен. К тому же он квалифицировался как criminem de
lese majeste (C. 9, 8: Ad legem Juliam majestatis, 5) со ссылкой на то,
что «сеньоры при исполнении есть часть тела согласно римскому праву (lex
is quicum telo C. ad Cor. de siccariis), но он не действует в области
обычного права». Однако Ле Кок посчитал адекватным пресечь таким приговором
угрозу жизни королевского чиновника при исполнении им своих обязанностей
(suum officium exercendo)61.
Исследователи,
как уже отмечалось выше, обращают внимание в этом казусе на столкновение
двух правовых норм — писаного и обычного права, однако мне представляется,
исходя из принятого в Парламенте принципа «разума и справедливости (raison
et equite)»62, определяющим для принятого приговора адекватность наказания
характеру и последствиям проступка. Поэтому, скорее всего, регистры Парламента
фиксируют реально вынесенный приговор — огромный штраф, вполне разорительный
для обидчика, а красочное описание казни у Ле Кока — это «голубая мечта»
королевского легиста, придерживающегося слишком высокого мнения о статусе
судейских чиновников. К
тому же, и здесь мы подходим к еще одной важной преграде на пути утверждения
формулы «оскорбление величества» для нападений на королевских служителей,
как правило, этим нападкам подвергались нижние чины в иерархии судебных
служб — всевозможные сержанты, судебные исполнители, приставы. Именно
им приходилось вызывать в суд могущественного сеньора, описывать имущество
богатого купца, взыскивать штраф с непокорных и влиятельных лиц. Всевозможные
угрозы, оскорбления, побои и ранения большей частью доставались им, и
как раз они нуждались к королевской защите при исполнении своих опасных
обязанностей 63. Но дело в том, что они никогда, даже в самых амбициозных
ученых теориях, не причислялись к «телу короля», не рассматривались как
«образ Королевского Величества», каковым являлись лишь члены корпорации
верховного суда — президенты, советники и секретари Парламента.
91
В исторической перспективе отстаивание этого принципа репрезентации королевского
величества чиновниками верховного суда способствовало укреплению королевского
суверенитета и освящения главных институтов верховной власти как инструментов
на пути воцарения справедливости и мира в обществе. В социальном плане
этот принцип легитимизировал претензии парламентариев на благородный статус
по службе, а не по аноблирующей грамоте, что в виде развернутой теории
зафиксировано позднее в трактатах Шарля Луазо периода оформления так называемого
дворянства мантии: «С тем большим основанием советники Парламента обязаны
почитаться благородными (nobles) на основании их служб... как насть тела
короля (pars corporis Principi)... и поскольку также во Франции король
есть истинный глава Парламента... и они исполняют за него и от его имени
его самую благородную и наивысшую функцию, по праву должны почитаться
благородными»64. С другой стороны, нападки на королевских чиновников,
не всегда безосновательные, как ни парадоксально, косвенно задевали и
«персону монарха», приучая к возможности посягательства на священную персону
короля и способствуя, на наш взгляд, развитию тираноборческих идей. В
начале XV в. во Франции происходят два знаковых убийства и их последующее
ученое оправдание — в 1407 г. брата короля герцога Людовика Орлеанского,
а затем в 1419 г. его убийцы герцога Жана Бесстрашного, племянника короля,
что явилось началом процесса, завершившегося убийством и самого короля
Франции Генриха III в конце XVI в. Священная миссия короля — защитника
мира и правосудия — все увереннее отделяется от персоны монарха, теряющего
легитимность при отступлении от идеала короля — справедливого и милосердного
судии.
-------------------------------
1 Strayer J. Les origines medievales de l'Etat moderne.
Р., 1979. Р. 40—41. Трансформация сакральной концепции монархической власти
— одна из ведущих тем в области средневековой потестологии в современной
медиевистике. В этом контексте возрождение в России исследовательского
интереса к механизмам властвования, ставшее одним из признаков смены парадигм
в отечественной историографии конца XX в., нашло институциональное оформление
в организации группы «Власть и общество» под руководством Н.А. Хачатурян
в 1992 г. Примечательно, что темой первого же круглого стола, избранной
этой группой, стала «Харизма королевской власти: миф и реальность». См.
публикацию материалов этого форума: Средние века. М., 1995. Вып. 58; а
также: Хачатурян Н.А. Запретный плод... или Новая жизнь монаршего двора
в отечественной медиевистике // Двор монарха в. средневековой Европе:
явление, модель, среда / Под ред. Н.А. Хачатурян. М.; СПб., 2001. Вып.
1. С. 5-32.
92
2 Kantorowicz E. Les deux corps du Roi: Essai sur la theologie politique
au Moyen Age. P., 1989. P. 80-145.
3 Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции XIII—XV вв. М., 1989. С.
26—28; Krynen J. Ideal du prince et pouvoir royal en France a la fin du
Moyen age (1380—1440): Etude de la litterature politique du temps. P.,
1981. P. 184— 189; Glasson E. Le roi grand justicier // Nouvelle revue
historique de droit. 1902. T. 26. P. 711 -737; 1903. T. 27. P. 76-94.
4 Вот как это выглядит в ordo Карла V: «Outre je tacheray faire qu'en
toutes vocations cessent rapines et toute iniquitez. Outre je commanderay
qu'en touz jugements l'equite et misericorde ayent lieu, a celle fin que
Dieu clement et misericordieux fasse misericorde a moy et a Vous» (uht.
uo: Jackson R.A. « Vivat rex!». Histoire des sacres et couronnements en
France (1324- 1825). P.; L., 1984. P. 58); David Le serment du sacre du
IX au XV siecle. Contribution a l'etude des limites juridiques de la souverainete
// Revue du Moyen age latin. 1950. N 6. P. 5-272.
5 См. подробнее: Цатурова С.К. Длань правосудия в инсигниях королевской
власти во Франции XIII—XV вв. // Репрезентация верховной власти в средневековом
обществе (Центральная, Восточная и Юго-Восточная Европа): Тез. докл. М.,
2004. С. 102- 106.
6 См. об этом подробнее: Ле Гофф Ж. Людовик IX Святой. М., 2001, особ.
С. 485-488.
7 «justifia est perpetua et constans voluntas jus suum unicuique tribunes»;
«render a chascun son droit c'est a dire ce qui est sien» (Gerson J. Oeuvres
completes / Ed. par Glorieux. P., 1960-1969. T. VII. P. 599, 604; Christine
de Pisan. Le livre du corps de policie / Ed. critique avec introd. et
glos. par A.J. Kennedy. P., 1998. P. 32; Advis a Isabelle de Baviere (anonyme)
/ Ed. A. Vallet de Viriville // Bibliotheque de l'ecole des chartes. 1866.
T. XXVII. P.217(N 14), P. 221 (N36).
8 «son hault throne de justice p\i siet et se repose son autorite royalle»
(Gerson J. Op. cit. «Estote misericordes». P. 327); «car pais ne peut
estre sans sa sueur germainne justice, justicia et pax osculate sunt,
et iterum, fructusjusticie pax» (Ibid. «Diligitejusticiam». P. 599; «
quia honor regis judicium diligit « (Ibid. P. 601); «le roy qui est assis
ou throne de justice, dissipe par son regart tout mal et toute malice»
(Ibid. «Vivat rex!». P. 1139) ; «Le roy doibt estre assis ou throne, non
mie quelconque, mais trone de justice et equite. C'est la tierce vertu,
de quoy dit le prophete «justicia et judicium correctio sedis ejus» (Ibid.
P. 1150) ; «fin a quoy tent toute justice afflictive est pax : fructus
justicie pax» (Ibid. «Veniat pax!». P. 109).
9 «justice qui est la propriete propre a seugnorie ou dominacion» (Ibid.
«Diligitejusticiam». P. 600); сутью Салического закона, установленного
мифическим королем Фарамоном, Жан Жувеналь считал принцип управления Франции
через правосудие. См.: Juvenal des Ursin J. Ecrits politiques / Ed. P.S.
Lewis. P., 1978, 1985.T. I. P. 345.
10 «royaume se transporte de gent a aultre par injustices quant elle y
sont faites» (Gerson J. Op. cit. «Estote misericordes». P. 332). u «la
premiere et souveraine justice est la voulente de Dieu»; « la justice
humaine se doit conformer a la justice de Dieu comme a son vraye exem-
plaire» (Gerson J. Op. cit. «Diligitejusticiam». P. 604, 602).
93
12 «Le roy a vertu dominative par justice» (Ibid. «Rex in sempiternum
vive». P. 1013).
13 Jackson R.A. The Traite de sacre de Jean Golein // Proceeding of the
American Philosophical Society. 1969. T. 113, N 5. P. 316-317.
14 Juvenal des UrsinsJ. Op. cit. T. I. P. 162 («Audite celi»).
15 Demandes faites par le roi Charles VI touchant son etat et le gouvernement
de sa personne avec les reponses de Pierre Salmon, son secretaire et familier
/ Publ. par G.-A. Chapelet. P., 1833. P. 20; Mezieres Phillippe de. Songe
du viel pelerin / Ed. by G.W. Coopland: 2 vols. Cambridge, 1969. T. 2.
P. 331; Christine de Pisan, Le livre de corps. P. 32.
16 «vraie lumiere de pais et de justice» (Songe du Vergier / Ed. M. Schnerb-Lievre:
2 vols. P., 1982. T. I. P. 4).
17 Les Demandes faites par le roi Charles. P. 30—31.
18 «свершая правосудие, Вы являетесь викарием Бога на земле» (Juvenal
des UrsinsJ. Op. cit. T. II. P. 294, 416).
19 Songe du Vergier. T. II. P. 203; Mezieres Philippe de. Op. cit. T.
II. P. 193, 301; Juvenal des UrsinsJ. Op. cit. T. I. P. 513 (A, a, a,
nescio loqui).
20 Juvenal J. Op. cit. T. I. P. 163 (Audite celi).
21 Ibid. T. I. P. 321 —324 (Loquar in tribulatione, речь на Штатах Орлеана
в 1440г.).
22 Mezieres Philippe de. Op. cit. T. II. P. 207; 320-322.
23 «56. Item que un roy du moins devroit venire en son parlement deux
foiz l'an pour veoir comment on s'I porte et comment on distribute de
droit a un chascun, afin de cognoistre la charge que Dieu lui a baillee»
(Advis. P. 145)
24 Christine de Pisan. Le livre de corps. P. 15— 16; Le livre des faits
et bonnes moeurs du roi Charles V le Sage / Trad. et pres. par E. Hicks
et Th. Moreau. P., 1997. P. 60-62.
25 Приведем в этой связи известный анекдот: Генрих Г/ вызвал однажды к
себе советника Парламента Тюрена и попросил его добиться выигрыша дела
сеньора де Бутона, на что парламентарий ответил: «Нет ничего проще, вот
Вам все документы по делу, и решайте его сами, сир». См.: Funck-Brentano
Fr. L'ancienne France. Le roi. P., 1912. P. 162.
26 Glasson E. Le roi, grand justicier. T. 27. P. 93.
27 Как подчеркивается в «Сновидении садовника», существование суда Парламента
вовсе не означает, «что король из него исключен и что он не может собственной
персоной вершить суд между сторонами, когда пожелает».
28 Aubert F. Le Parlement de Paris de Philippe le Bel a Charles VII (1314-
1422). Son organisation. P., 1887 (repr. Geneve, 1974). P. 138; Journal
de Nicolas de Baye, greffier de Parlement de Paris, 1400—1417 / Ed. par
A. Tuetey: 2 vols. 1885- 1888. T. 2. P. 22 (17 февраля 1413 г. по нов.
ст.).
29 См. об этом подробнее: Цатурова С.К. Офицеры власти. Парижский Парламент
в первой трети XV века. М., 2002. С. 190-193, 258-260.
30 О принципе секретности заседаний и способе принятия решений см.; Там
же. С. 44-45, 215-216.
31 Loyseau Ch. Cinq livres du droit des offices. Cologne, 1613. Livre.
I. Ch. VI. P. 38.
32 «l'honeur du Roy, de qui ils representent la personne tenant le Parlement»
(Ordonnances des rois de France de la troisieme race: 22 vols. P., 1723-
1849. T. I. P. 676, N 19. (Далее: ORF).
94
33 «proprie representant in populc celsitudinis nostre Majestatem»; «nostre
Majeslatis ymaginem representat»; «representant, sanz moyen, la personne
de mondit Seigneur et la nostre» (ORF. T. III. P. 482; T. IV. P. 418;
P. 725).
34 «quia curia Parlamenti representat regem et loquitur rex in factis
curie». cm.: Le Coq J.QuestionesJohannis Galli / Ed. par M. Boulet. P.,
1944. P. 16. Ou. 18.
35 «car c'est leur droit que ilz qui en parlement representent la personne
du roy et qui gouvernent la justice souveraine du royaume soient au plus
pres du corps du roy» (BN ms. Fr. 18764. Fol. 119. uht. no: Giesey R.
Le roi ne meurt jamais. Les obseques royales dans la France de la Renaissance.
P., 1987. Annexe II: Ceremonial de l'inhumation de Charles VI. P. 301).
36 Именно этой теме посвящена книга Р. Гизи, одного из учеников Э. Канторовича
и представителя американской школы нео-церемониалистов. См.: Giesey R.
Op. cit.
37 «representent le roy, et se non quant a personne au moins quant a auctorite»
[Gerson'J. Op. cit. P. 328); в записке Жана Жувеналя своему брату Гийому,
ставшему канцлером Франции, сказано, что чиновники короля исполняют то,
в чем он клянется при коронации (Jiivenal des Ursins J. Op. cit. T. I.
P. 501).
38 Принцип «adveniente principi cessat magistratus» cm.: Funk-Brentano
Fr. L'ancienne regime. P., 1926. P. 355.
39 Le Coq J. Questiones. P. 16.
40 Это явилось предметом специальных указов, например, от 5 августа 1366
(ОFР.Т. IV. Р. 680—681); после перехода Дворца в Ситэ в руки Парламента,
это стало постоянной заботой верховного суда. См. подробнее: Цатурова
С.К. Офицеры власти. С. 49—50.
41 Ордонансы от 12 февраля 1321 г., от 3 апреля 1388 г., от 16 декабря
1394 г., от 7 января 1401 г., от 3^ августа 1415 (ОКР. Т. I. Р. 734-735;
Т. VII. Р. 262; Т. VIII. Р. 415; Т. X. Р, 241-242).
42 См. об этом подробнее: Цатурова С.К. На ком платье короля? Королевские
чиновники в торжественных въездах королей в Париж в XIV—XV в. // Королевский
двор в политической культуре средневековой Европы / Отв. ред. Н.А. Хачатурян.
М., 2004. С. 216—248. «domini Parlamenti, maxime exercendo suum officium,
sunt pars corporis regis» (Le Coq J. Questiones. P. 363, Ou. 295); «dominus
cancellarius est pars domini nostri regis, ymo ipsius personam representat»
(Ibid. P. 467, Qu. 376).
44 «сознавая, что ведение и управление общественным благом нашего королевства,
коего мы глава, состоит главным образом в правосудии и финансах» (ORF.
T. XVI. P. 297); «scavoir faisons que nous, considerant que en noz officiers
consiste, soubz nostre auclorite, la direction des faicts par lesquelz
est policiee et entretenue la chose publique de nostre royaume, et que
d'icelluy ilz sont les ministres essentiaulx, comme membre du corps dont
nous sommes le chief» (ORF. T. XVII. P. 25 - 26).
45 О сложном поиске чиновниками своего места в социальном воображаемом
см.: Цатурова С.К, «Сеньоры закона»: К проблеме формирования «параллельного
дворянства» во Франции XIV — XV в. // Средние века. М., 2003. Вып. 64.
С. 50-88.
95
46 Journal de Nicolas de Baye. T. 2. P. 181 - 182.
47 См. об этом: Gauvard Cl. Les officiers royaux et l'opinion publique
en France a la fin du Moyen age // Actes du XIV Colloqie historique franco-allemand.
Munchen, 1980. P. 583-593.
48 Подробнее см.: Krynen J. L'exemple de critique medievale des juristes
professionnels: Philippe de Mezieres et les gens du Parlement de Paris
// Histoire du droit social. Melanges en hommage a Jean Imbert. P., 1989.
P. 333-344.
49 Furgeot H. Actes du Parlement de Paris. Ser. 2. Juges. T. 1-2. P.,
1920-1960. Ф. Отран считает, что со второй половины XIV в. напалки на
чиновников были чаще всего в устной форме. См.: Autrand Fr. Offices et
officiers royaux en France sous Charles VI // Revue historique. 1969.
T. 242, N 2. P.299.
50 См., например, Хартию дворянам области Бри, данную в Бурже в марте
1316 г. (Arfonne A. Le Mouvement de 1314 et les Chartes provinciales de
1315, P., 1912. Pieces justificatives. N XII. P. 188- 189); см. также
аналогичные нормы в Хартии от 17. мая 1315 г. герцогству Бургундскому,
графству Форез, диоцезам Лангра, Отена и Шалона (ОRF, Т. I. Р. 571).
51 См. разбор этих нескольких дел середины XIV в.: Autrand Fr. Offices
et officiers. P. 302 - 306.
52 ORF. T. I. P. 676.
53 Ibid. T. II. P. 223, 228.
54 Ibid. T. XIV. P. 310.
55 См. подробнее: Цатурова С.К. Офицеры власти. С. 198-201, 209-213.
56 Journal de Nicolas de Baye. T. I. P. 53-54 (13 janvier 1403).
57 ORF. T. VI. P. 685-686 (письмо от 27 января 1383 г.)
58 Ibid. T. VIL P. 197199.
59 cm. 06 3TOM: Autrand Fr. Offices et officiers. P. 306-307.
60 Роберд'Акиньи, советник-клирик в Парламенте с 1377 г. (умер в 1404
г.), дуайен Сент-Омера и каноник церкви Эвре.
61 Le CoqJ. Ouestiones P. 363—364. Ou. 295: «Punitio delinquentium contra
dominos Parlamenti suum officium in camera Parlamenti exercentes «.
62 См. об этом принципе подробнее: Цатурова С.К. Офицеры власти. С. 262-268.
63 См., например письмо об учреждении специальных защитников для сержантов
с жезлами парижского Шатле, которые, как здесь красочно описано, постоянно
подвергались нападкам, оскорблениям и насилиям во время исполнения своих
обязанностей (ОRF. Т. IX. Р. 76, ордонанс от июня 1405 г.)
64 Loyseau Ch. Cinq livres du droit des offices. Livr. I. Ch. IX. P. 57.
С.К.
Цатурова
Священное тело короля: Ритуалы и мифология власти /
Ин-т всеобщ. истории РАН; МГУ. - М.: Наука, 2006, с. 78-95.
Источник:
Энциклопедия
культур Deja Vu
|
