Предыдущая    Начало    Следующая

Ольга Добиаш-Рождественская
Крестом и мечом
стр. 21

В данном случае ему, очевидно, трудно было мириться с мыслью, что упоение победой, которая уже давалась в руки после стольких жертв, накануне осуществления преподносилось разбавленным пресною водою втихомолку заключенного соглашения. Понятно, что Филипп, уже строивший планы дальнейших махинаций дома, торопился поставить точку на эпизоде Аккры. Для Ричарда он был только началом действий в Сирии, после того как он едва получил возможность покинуть свои носилки. Власть над пленниками Аккры ставила в благоприятные условия эти действия. Его настроениям и планам нельзя отказать в последовательности, хотя бы проводимой с той жестокостью, какая характерна для его натуры, его века и условий борьбы. Для чувства мирного культурного человека, мирного ученого конца XIX века (возможно, что коллеги последнего эпохи мировой войны - первой четверти XX века - уже чувствовали и судили иначе) представляется в такой же мере отвратительной, как и нецелесообразной, экзекуция под Аккрой. Ее изображают обычно как акт чисто импульсивный, не вызванный прямо действиями Саладина, который "не смог" выполнить в срок условий договора. Хотя почему в долгий промежуток от 12 июля до 20 августа Саладин не мог выполнить ни одного из этих условий? Если ему трудно было быстро собрать сумму 200 тысяч бизантов, то уже гораздо меньше усилий требовалось, чтобы отпустить христианских пленников и выдать Крест. При самой низкой оценке благоразумия и самообладания Ричарда трудно поверить, чтобы он осуществил "отвратительную сцену" под Аккрой, если бы султан после отъезда Филиппа в какой бы то ни было мере двигал выполнение условий. Вернее всего с этим отъездом султан вовсе не собирался его исполнять - que Saladin, по выражение хроникера, ne faisait que ?amuser (23) - и лишь выигрывал время. О негуманности и жестокости поступка Ричарда, конечно, не может быть двух мнений для мирных людей и мирных ученых. Для воинствующих деятелей жестоких веков истории (как и для воинствующих ученых тех же эпох) категория гуманности большею частью оказывается плохо приложимой к войне и даже представляет противоречие в определении. Иное дело - вопрос о целесообразности. "Поступок Ричарда освободил Саладина от всяких обязательств". Но, по-видимому, Саладин и без того считал себя от них свободным. Далее, новыми историками не учитывается тот довольно важный в этом смысле факт, о котором сообщает Амбруаз, что экзекуция решена была по совещании с окружавшими Ричарда вождями и что согласно этому решению предположено было покончить с большею частью рядовых сарацин, но "сохранить всех людей высокого звания, чтобы выкупить наших пленников". Как видно, Ричард и его совет действовали не совсем без расчета. Конечно, эта мера вызвала великое озлобление и жажду мести. Но она не могла не внушить убеждения, что с Ричардом дело надо брать всерьез и что его нельзя amuser (24) безнаказанно. При известных обстоятельствах этот результат мог оказаться целесообразным. Паника, которую навел этой мерой Ричард, могла быть и была в ближайшие месяцы ему на руку. Конечно, она привела в негодование Конрада, который рассчитывал держать пленников в Тире и торговаться ими за свой счет. Дружественные ему хроникеры изобразили в соответствующем бессмысленно-жестоком свете происшедшее. Это изображение подлежит некоторым оговоркам. Далее следует вопрос о способности или неспособности Ричарда установить и провести какой-либо целесообразный план войны в Палестине, хотя бы тот, который ему предлагают, находя его совершенно "ясным", ученые XIX века: разгромить военную силу Саладина и взять Иерусалим. Однако история показывает, что, хотя ясность и глубокая обдуманность составляли достоинство и залог успеха военной культуры народов, создавших высокоразработанную теорию войны, действительность не раз шла мимо теории и наносила ей тяжкие удары, выдвигая неучтенные моменты и неожиданные стихии. Она могла сыграть помимо доброй воли и разума Ричарда такую же разрушительную роль в Палестине, даже при условии, что здесь столь ясный план предлагается post factum, при спокойном учете сделанных "ошибок". Мы ни минуты не сомневаемся, что известная часть их учтена правильно. Однако некоторые оговорки напрашиваются и здесь. Прежде всего, в более частных случаях. Мог или не мог Ричард после победы при Арсуфе, осуществленной как настоящее чудо доблести и энтузиазма, после тяжкого перехода по побережью преследовать турок, "бежавших в горы"? Что мы знаем об условиях этого возможного преследования? Ровно ничего. Если Ричард все время рисуется человеком, который в самом жару подвигов, по крайней мере в каждом данном предприятии, стремится действовать до конца (таким мы его знали в войне с отцом, в усмирении Аквитании, а также под Аккрой), то были, очевидно, какие-то причины, не позволившие ему это сделать под Арсуфом. Не следует преувеличивать устойчивость и дисциплину всех этих пестрых армий. Ни Филипп, ни Конрад, ни Саладин не могли похвалиться лучшей. В то время как Ричард отдыхал в Яффе, Саладин - так его изображает Амбруаз - объяснялся со своими побитыми и бежавшими от Арсуфа эмирами, которые оправдывались в своем позорном бегстве невозможностью одолеть Ричарда: "Это он производит такие опустошения в наших рядах. Его называют Мелек-Ричард, и это действительно Мелек, т. е. тот, который умеет обладать царствами, производить завоевания и раздавать дары". Вернее всего вся эта беседа есть апокриф, но не крестоносцами придумано для Ричарда прозвище Мелек. "Разгромить до конца" силы Саладина, которые скрывались в крепких замках в горах, и преследовать со своими измученными отрядами армию, бежавшую в горы, могло оказаться невозможным даже для "Мелека". Ученые-историки нашего времени подают ему этот совет, основываясь на тирском продолжателе Гильома. Но с учетом действительной меры возможного тирского осведомителя с его монферратскими симпатиями следует, быть может, остерегаться не меньше, чем в некоторых случаях новых историков с их ясными планами.

Предыдущая    Начало    Следующая

* * *