Конечно, в швейцарских процессах таких выражений встречается не слишком много. Преобладают здесь все же более «научные» определения: «синагога» (18) (указывающее на бесспорное влияние на демонологическую терминологию напряженных отношений, существовавших в этом регионе между христианской и еврейской общинами) или «шабаш». Впрочем, происхождение последнего термина, возможно, также отсылает к понятию «праздник».
Насколько можно судить, впервые термин «шабаш» применительно к сборищу ведьм и колдунов появляется в судебных материалах Парижского Парламента, в записях о процессе, состоявшемся в 1446 г. Некая ведьма, находящаяся в то время в тюрьме епископа Санта, признается, что «на их шабаш много раз являлся черный человек с огромными сверкающими глазами» (т.е. Дьявол) (19). Латинское «sabbatum» первый раз в в интересующем нас значении используется около 1462 г. в сочинении «Flagellum maleficorum» Пьера Мармориса, описывающего, в частности, встречу ведьм и колдунов «ad demoniaca sabbata» (20).
Существует, однако, выражение «sabbativis noctibus», используемое два раза в синодальных статутахепископа Сен-Мало в 1434 г. Жан-Пьер Буде полагает, что речь в данном случае идет не о «ночах шабаша», но о «веселых праздничных бдениях», происходивших обычно в церквах в ночь с субботы на воскресенье (21). Это, тем не менее, не мешает предположить, что изначальный смысл термина как праздника (безотносительно его последующего использования) мог быть воспринят и в демонологической литературе, и на собственно ведовских процессах (22).
В действительности о восприятии шабаша как праздника яснее всего свидетельствуют судебные материалы из тех областей Европы, где долгое время отсутствовали любые «ученые» представления о колдовстве, не создавалось никаких демонологических трактатов. Если обратиться, к примеру, к венгерским ведовским процессам, праздничный характер описываемого на них действа становится очевидным. Здесь обвиняемые и свидетели еще в первой половине XVIII в. рассказывают об «удивительных и неповторимых праздниках», на которых им доводилось присутствовать во время встреч ведьм и колдунов, о путешествиях «на край света, чтобы принять участие в больших праздниках», обустройстве этих «больших праздников» в чужих винных погребах и прямо на улицах родных деревень (23).
В этих более «отсталых» регионах «зазор» между «учеными» и «народными» представлениями о шабаше кажется особенно заметным. Возможно, именно поэтому у шабаша здесь нет никакого своего названия – только «встреча» или «праздник». Если сравнить этот материал с определениями, которые даются шабашу в других частях Европы, становится понятно, что его праздничная природа относится к наиболее архаическим (24) представлениям о ведьмах и колдунах и обо всем комплексе явлений, с ними связанных.
Те же венгерские данные подтверждают, что попытки современных исследователей сотворить из шабаша-праздника еще одну составляющую «ученой» демонологической концепции не слишком состоятельны. Нельзя рассматривать шабаш как аналогию или зеркальное отражение какого-то конкретного праздника или иного торжественного и зрелищного действа, знакомого людям средневековья по повседневной жизни. Вариантов таких «прообразов» в научной литературе предлагается на самом деле достаточно: в шабаше видят и описание свадьбы (25), и «деревенскую пирушку» (26), и карнавал, и праздник в честь урожая (27), и пародию на церковную мессу (28), и пародию на принесение рыцарского оммажа (29). На мой взгляд, такие точные отсылки к какому-то конкретному образу выглядят не слишком обосновано. Тем более что делается это в достаточной мере по формальным признакам: если на шабаше пируют – значит перед нами описание деревенской пирушки; если речь идет о заключении договора с Дьяволом – значит мы имеем дело с пародией на мессу; если Дьявола целуют в зад – значит обыгрывается ритуал принесения оммажа; если упоминаются сексуальные игры – значит это описание свадебных обрядов.
Впрочем, нужно отметить, что восприятию шабаша как праздника в специальной литературе до сих пор не уделялось особого внимания – возможно, как это ни парадоксально, именно потому, что праздничная природа шабаша не являлась частью «ученой» концепции средневековых демонологов, которая в основном интересует современных историков. Дальше формальной констатации его «соответствия» свадьбе, карнавалу, празднику урожая и т.д. дело не идет. Никто пока не рассматривал шабаш как самостоятельное явление, т.е. с точки зрения праздничной культуры в целом – как явление, не привязанное к определенным событиям, но отсылающее к общим культурным представлениям средневекового общества о себе, о том, как, по каким правилам оно существует.
Какими неизменными чертами обладало праздничное действо в глазах средневекового человека? Каков был его архетип и каким образом он повлиял на представления о шабаше? Именно на эти вопросы я попытаюсь ответить на материалах процессов, имевших место в романской Швейцарии и в прилегающих к ней областях на протяжении XV в.

***

Прежде всего речь должна идти о «внешних» параметрах любого праздничного действа – о пространстве и времени. Ведь у каждого праздника всегда есть начало и конец, он ограничен во времени и