Объясняя общую замедленность внедрения модели моногамного церковного брака в повседневную практику, следует иметь в виду и прочность традиционных матримониальных представлений, с этой моделью плохо совместимых. Напомним, что в раннее каролингское время, до середины VIII в., брачно-семейные отношения даже среди королевских фамилий регулировались преимущественно «франкским обычаем», т. е. признанием возможности параллельных браков (полигамии), многоженства (полигинии) и относительного равноправия детей от разных жен. В это время брачное поведение ориентировалось не столько на церковные каноны, сколько на дохристианские социокультурные нормы, принятые высшей светской аристократией (28). В дальнейшем ситуация постепенно изменяется. Укрепление союза каролингов с церковью предполагало признание христианских догм хотя бы высшей знатью. В середине IX в. в ее среде закрепляется представление о моральных и юридических преимуществах церковного брака перед всеми иными супружескими союзами, которые, хотя и не исключаются, низводятся до уровня «побочных» связей.
Подобные изменения в модели брака были, однако, характерны в IX в. лишь для высшей аристократии. В менее высокопоставленных социальных группах этот процесс шел гораздо медленнее. Не будем забывать, что официальный отказ церкви от доктрины Иеронима, считавшего брак в принципе несовместимым с христианской верой, в пользу доктрины Августина, допускавшего для мирян супружество в качестве «меньшего зла», был оформлен лишь на Парижском соборе 829 г. (29) Иными словами, распространение церковной доктрины брака в массах развернулось лишь во второй трети IX в. Для рядового мирянина и в IX в., и в гораздо более позднее время обычными оставались матримониальные стереотипы дохристианской эпохи, С типичным для них признанием множественности форм супружеских союзов. Такие союзы не обязательно охватывали всю жизнь; они сравнительно легко возникали и распадались; не исключалось и их сочетание с теми или иными формами временных половых союзов.
При возникновении всех таких дохристианских браков могли играть свою роль и личные склонности брачащихся. Иное дело — моногамный церковный брак. Вопреки формальному признанию в нем (особенно с середины XII в.) (30) волеизъявления будущих супругов фактически оно игнорировалось. Вот что писал, например, в конце XIII в. Раймунд Люллий в известном трактате о воспитании детей: «Гордыня побуждает людей не только стремиться подняться все выше, презирая равных, но и добиваться возвышения своих детей и своего рода по сравнению с тем, что есть. Например, кабатчик (cavatier) хочет соединить браком дочь или сына с более знатными (noble) и стать суконщиком (drapier) ... а тот, кто стал суконщиком, хочет стать borgois, a borgois — рыцарем, рыцарь — графом, граф — королем... А из-за этого возникают мезальянсы, в которых мужья ненавидят жен, а жены — мужей и случается много грехов из-за споров о величине вдовьей доли. А из-за этих неравных браков разоряются и обесчещиваются многие отцы и матери» (31). Основательность этого замечания Люллия подтверждается рядом данных.
В этих условиях не приходится удивляться исключительной напряженности супружеской жизни в церковных браках. Не только нарративные тексты, подобные трактату Люллия, но и почти протокольные записи судей свидетельствуют: «Часто приходится встречаться с раздорами между супругами, так что они не могут жить вместе ... Следует выяснять причины, из-за которых жена не может находиться со своим мужем, например, если муж по своей прихоти (par folie), без причины избивает жену ... Другое дело, если жена хочет уйти не из-за побоев мужа, но по телесной прихоти ... или, если ей ненавистно разговаривать со своим мужем...» — такой уход неправомерен. Однако «уход жены от мужа простителен, если, например, муж грозится убить жену ... или отказывается давать ей еду и одежду ... или является вором или иным преступником ... или же принуждает ее против ее воли к сожительству с другими мужчинами» (32). Но и в подобных случаях «уход» жены от мужа не означал развода. Последний вообще не допускался ни церковным, ни светским правом (33). «Освободить» от брака могла лишь смерть одного из супругов — естественная или насильственная.
28 Ронин В. К. Брачно-семейные представления в нарративных памятниках каролингского времени // Историческая демография докапиталистических обществ. М., 1988; Копеспу S. Die Frauen des karolingischen Königshauses. Wien, 1976; Wemple S. Women in Frankish Society. Philadelfia, 1981.
29 Duby G. Op. cit. P. 31-36.
30 См. об этом: Herlihy D. Op. cit. P. 81-82.
31 Lulle Raymond. Doctrine d'enfant/Ed. A. Llinarès. P., 1969. P. 138; см. также: Dialoque... P. 55.
32 B, 1626-1629, 1635.
Желание разорвать сложившиеся супружеские связи могло, конечно, возникать и во внецерковных браках XII—XIII вв. Конфликты в них вряд ли, однако, достигали той же остроты и силы, так как и их заключение, и их расторжение по-видимому не подлежали строгой регламентации. Едва ли не главенствующую роль при их создании играли склонности самих брачащихся (особенно мужчин). Во всяком случае, материальные интересы рода (или семьи) не имели здесь решающего значения. В общем, альтернативная церковному браку форма супружеского союза выступала во Франции XII—XIII вв. то как антитеза ему (в первую очередь, в среде молодежи и клириков), то как «дополнение» к нему («внебрачные связи»), то как его «преддверие» («добрачные связи»). Ни в одном из этих вариантов не исключался относительно длительный по времени союз; в нем рождались и воспитывались дети; его существование вполне могло предполагать и какое-то совместное хозяйство.
