ПЕСНЬ ПЕРВАЯ.
Ночь в Безансонском замке
Ни о доблести войн с иноверцами,
Ни о суетном блеске турниров
Не расскажут послушному сердцу
Те, кто эти напевы шлет миру.
Но о снящейся духу святыне,
Бестелесной бронею хранимой,
О виденьях, о снах, о гордыне -
О мечте короля Джеронима.
* * *
Турнир отсверкал.
Стихло поле.
Остыли
В ножнах утомленные боем мечи.
Сквозь облако оседающей пыли
Закат простирает, как копья, лучи.
Уже надвигаются сизы и хмуры,
Туманами дышущие поля
На контуры города, на амбразуры,
На шпили аббатств и гербы короля.
Довольны и веселы рыцари сами,
Но сумрачен и задумчив король:
Холодные пальцы играют усами
И бородою, черной, как смоль.
И тихо ему говорит королева:
- Зачем на лице твоем горькая мгла,
Зачем затаенной печали и гнева
Морщина меж властных бровей залегла?
Иль рыцари в благородной борьбе
Сегодня не угодили тебе? -
Король не взглянул. Изумрудною пряжкой
Играла рука...
Становилось темно.
И пали слова непреклонно и тяжко,
Как мшистые камни на вязкое дно:
- Ни подвиги рыцарей, ни пораженья
Не тронут волнением душу мою.
Мне горько, что тратят они - то в сраженьях,
То в детских забавах доблесть свою.
Мне горько, что снова ведут короли
Для мелочных выгод усобные войны;
Мне горько, что рыцарства дух беспокойный
Терзает, как коршун, тело земли!
Не то совершалось в дни мудрого Рима,
Когда император, единый, как Бог,
Обширной вселенною правя незримо,
Над духом и телом господствовать мог.
Замолк и медлительно взгляд свой орлиный,
Как жезл, поднимает от мглистой долины,
Над шпилями замков и купами крон -
К снегам розовеющим горных корон.
И вот возвратились с турнирной арены
Синьоры, веселые дамы, пажи;
Струится прохлада в могучие стены,
В высокие замковые этажи.
В огромных каминах упорно и ровно
Пылают дубовые круглые бревна,
И красные тени в танцующем скаче
Летят по кольчугам, по шерсти собачьей;
И шумно садятся к огню паладины:
Квадратные лица, широкие спины, -
И плещет беседа - то страстью, то смехом -
Про знамя, про женщин, про пир, про Восток,
Как тысячекратно повторенный эхом
По каменистому руслу поток,
Чей рокот то плавен, то остр и неровен -
Мгновенная пена сверкает над ним...
Но черного взгляда с пылающих бревен
Не сводит король Джероним.
- А что я не вижу средь нас
Жонглера, что пел нам вчера?
Мне нравится этот рассказ
Про горы белей серебра,
И про молитвенный дым
Над Монсальватом седым.
- Жонглер ушел
еще перед восходом
Петь ту же песню
по другим феодам.
- Жаль... Он не спел нам последнего! Жаль,
Мы не узнали таинственных сил,
Властью которых простец Парсифаль
В страже святынь Титуреля сменил...
Утих разговор. Только пламя гудело,
Да искры трескучие над очагом
Взрывались, крутились, вонзались, как стрелы,
Во мрак бархатистый, дышавший кругом.
Ковши опустели на длинном столе...
И ночь замерцала в Бургундской земле...
Склонился король на суровое ложе.
Душа неотступно скорбью полна...
К опущенным векам все тише, все строже
С осеннего неба никнет луна.
Сердца прикасаются ближе, все ближе...
И вновь королева ему говорит:
- Я знаю, я вижу:
Тоска, как пожар, в твоем сердце горит!
О чем же? Судом справедливым и скорым
Ты добрую славу в народе стяжал;
На пышных пирах внимает жонглерам
Цвет рыцарства в тишине твоих зал...
Одно только горе, одна лишь кручина:
Господь не дарует нам милого сына, -
Но будем молиться! Господь всемогущ:
Пошлет Он дитя нам из ангельских кущ!
- Все это пустые обманы, Агнесса.
Да: жизнь наша в золоте и в серебре;
Да: имя мое на торжественных мессах
Возносит епископ в святом алтаре;
Но что мне молитвы?.. По-прежнему стоны
Несутся сюда из зловонных жилищ...
Ты видишь: я создал благие законы,
А нищий народ мой по-прежнему нищ!
- Так разве во власти твоей, Джероним,
Закрыть все дороги страданию к ним?
- Молчите! Вы - женщина, вам неизвестно
Проклятье бессилия на короле,
И вам не понять, что мне душно, мне тесно,
Мне тошно на этой кромешной земле!..
- О, нет, мне понятно, мой милый, понятно!.
Вот песню я слушаю ли, облака ль -
Мне кажется - голос на путь невозвратный
Зовет меня в даль, в серебристую даль
Из этого мира юдоли и скорби,
Где чахнут от жажды все стебли, все корни...
Смежаются веки.
Луч ластится лунный
К руке задремавшей и узкой ее
У черных волос Джеронима... Чугунной
Доскою час ночи пробил. В забытье
Спускаются медленно... медленно оба.
Утихло томленье, смиряется злоба, -
Дремота мерцает, как в льдах нерушимых
Бегущая лунная тень по горам, -
И снится Агнессе: на лунной вершине -
Один, как слеза Богоматери, - храм.
И молится спящее сердце о вере,
Все слаще, все горше щемящая боль...
И вот раскрываются дальние двери,
Выходит на паперть священник-король.
Светящийся лик...
Золотая корона...
Вокруг него рыцари белых вершин
И тихий наследник священного трона -
Залитый высокой луной Лоэнгрин.
И слышится дальняя речь Лоэнгрина,
Как призрачный звон отдаленной звезды:
- Сойдемте, сойдемте к живущим в долинах,
Поможем пройти им сквозь вечные льды!
И видит душа в вознесении сонном:
За тихой звездой затмевая звезду,
Народоводители - ангелов сонмы
Нисходят в долины по синему льду.
Но сон Джеронима незряч: в сновиденье
Доходит лишь отзвук церковного бденья,
Он слышит торжественный зов Парсифаля
Пророка, священника и короля:
- О, кровь Иисуса!
О, солнце Грааля!
Тобою да правится мир и земля!
Но сумрак сгущается... Глуше пенье...
И тает мерцающее сновиденье.
Вновь глыбы тяжелые яви печальной
Да своды угрюмые опочивальни.
И прямо во взор, увлажненный от сна, -
Тусклая у горизонта луна.
