ПЕСНЬ ПЕРВАЯ.
Лилия Богоматери
Ты, чьим легким стопам пьедесталами
Служат узкие шпили соборов,
Над зубцами дворцов, над кварталами
Осенившие каменный город!
Охрани под свистящими вьюгами,
Защити, как детей, Мадонна,
Выходящих без лат, без кольчуги
На дорогу печали бездонной!
* * *
Апрельские сумерки. Стихли капели;
Над плавным Дюбисом лиловая мгла
Туманом клубится...
Трижды пропели
Над сумрачным мюнстером колокола.
В сыреющих нишах мерцают из мрака
То свечи, то блики на каменных раках,
И вянущий запах весенних венков
У статуй пророков и учеников.
В высоких пролетах спокойно и гордо
Умолкло дыханье органных аккордов
И древней латыни размеренный стих
Последним отзвучьем мистерии стих.
Поблекли глаза от бесслезного плача,
От серых бессонниц и черного сна:
Глаза под ресницами строгими пряча,
С колен поднимается молча она.
Стан тонок. Потрепан от бдений бесплодных
Сафьянный молитвенник в пальцах холодных,
Но светлые косы блестят, как лучи,
На траурной робе из черной парчи.
Выходит с придворными.
И под порталом
Встречает, как ласкою, взглядом усталым
Мольбы, причитанья, ладони калек:
На паперти этой - их дом и ночлег.
Здесь только тупая кромешная мука,
Здесь только страданье: ни зло, ни добро...
И вот опускается в каждую руку
Чеканное золото и серебро.
И каждому в горести неутолимой
Ответную просьбу шепчет свою:
- Молись о Господнем рабе Джерониме,
Изведавшем плен в недоступном краю!
И снова, и снова с губ тонких, с губ бледных
Слетает одно, все одно, как свозь сон...
Вдруг стихла -
плечи в рубище бедном,
Ряса, опущенный капюшон.
Стихла... И затрепетала всем телом,
Всем сердцем, всем чувством, как птица, как лань,
Метнулась вперед, снизу хотела
Взглянуть в глаза под грубую ткань -
Нет! Не проникнуть к очам озаренным
Под запыленным в миру капюшоном, -
Только - как вздох из впалой груди:
Слово чуть слышное:
"Иди".
В тот вечер, ни часа не медля боле,
Как узник, услышавший весть о воле,
К ветру прислушивающийся настороже,
Она призвала
вассала Рожэ.
- Рожэ! Долгожданный час настал!
Друг наш явился, как обещал! -
Невольно Рожэ стиснул эфес.
- Да охранит нас покров чудес! -
За храбрость в грядущем бескровном бою
Она протянула руку свою:
Рука была белая, точно пена,
Юная, гибкая, как лоза...
Он взял эту руку, встав на колено,
Не смея, не смея взглянуть в глаза!
Назначен был выход из Безансона
На полночь следующую. Никто:
Ни духовник, ни наследник трона,
Ни брат - не должны были знать про то.
Но кто же останется править? Кому же
На время вручит она власть королей?..
Она оставит письмо! Брат мужа
Прочтет его пусть через десять дней.
Рожэ удалился.
И ночь прошла,
Свежа по-весеннему и светла.
Едва рассвело, в конюшне темной
Стремянный ему коня оседлал.
Сзади остался и мост подъемный,
И зеленеющий старый вал.
По росам апрельским он выехал в поле,
В широкие пашни, навстречу дню:
Лучи его, пламенные до боли,
Ударили прямо в глаза коню -
И заиграли на остром копье,
На лужах, алеющих в колее.
Все тише стлалась тропа, безмолвней,
И на дубовой опушке, в тени
Листвы молодой открылась часовня:
Он знал ее в юности. В старые дни,
Перед походом в пески Сальватэрры,
Под меч настигающих магометан,
Он здесь преклонялся с незыблемой верой,
И вера хранила от смертных ран.
Здесь, переборами лат звеня,
Сошел он с коня.
Две стертых ступени. Сумрак. Прохлада.
Усталое благоуханье, покой...
Пред изваяньем Мадонны - лампада,
Затепленная благочестивой рукой.
Привыкший к крикам, к воплям, к крови,
Смотрел он, остановясь вдалеке,
На пряди волос, на печальные брови,
На мрамор цветов в благосклонной руке.
А там, позади, над дорогой, над лугом
Ликующий жаворонок звенел,
Он с солнцем небесным встречался, как с другом,
Он пел, замирая от счастья, - все пел.
И пали колени на светлую паперть,
Склонилось чело на холодный порог...
- Помоги мне, Заступница-Матерь,
Ты прибежище всех одиноких!
Но достигну ли речью простою,
Долетит ли к Тебе мой зов,
Ты, вершина под белой фатою
Непорочных, чистых снегов!
Дева! Радость моя! Вечно - Дева!
Ясный свет чистоты голубиной!..
Ты стояла у крестного древа,
Ты взирала на мертвого Сына.
Ты, хранящая темную сушу,
Океан и звездную твердь,
Оружье прошло Твою душу,
Ибо Сын Твой - изведал смерть. -
Он поднял лицо. В усах его сизых
Слеза заблестела, как капля росы,
И чудилось: верой одет, будто ризой,
Он жизнь перед Девой кладет на весы.
- Вот я здесь, пред Тобой, без покрова!
Мое сердце Ты ведаешь, Дева,
Как жестоко оно, как сурово
В мраке ревности, гордости, гнева!
Только помыслы кружат пустые,
Как ветер в сухом камыше...
Опусти ж Свои очи благие
К этой черствой, мертвой душе!
Вот он, меч мой, что в год посвященья,
В Благовещенье, перед Тобою
Окропил водою священник
Для победы, для правого боя...
И, неся в отдаленные страны
Непорочное имя Твое
Я прекраснейшей из христианок
Посвятил его острие!..
Он смолк. Тишина становилась суровой,
Но там, в глубине алтаря, вдалеке,
Чуть дрогнули тихо печальные брови
И лилия в благосклонной руке.
- Госпожа моя! Щит мой! Ограда!
Здесь, в душе, как в поруганном храме,
Лишь одна не погасла лампада,
Луч один: любовь к моей даме.
Без нее мне - все слепо, все глухо!
Без нее мне - кромешная ночь!..
Разреши же мне в подвиге духа
Ей, чистейшей из чистых, помочь!
Вот духовной, невидимой брани
Приближается срок молимый,
И Тебе я смиренной данью
Возвращаю меч мой любимый!
Охрани ж нас двоих, безоружных,
С вышины Твоих алтарей,
О, надежда средь гибели вьюжной,
Голубая Звезда Морей!
Все стихло кругом. В полусумраке храма
Замедлило время ток вечной реки...
И с призрачным шелестом плавно на мрамор
Упал благосклонный цветок из руки.
Он взял его.
Белый и благоуханный,
Гость дальних миров на стебле золотом,
На сердце он лег под кольчугою бранной,
Сплетясь лепестками с нательным крестом.
И встав,
Рожэ положил перед Девой,
Меж трех, пастухами затепленных свеч,
Оружие благочестивого гнева,
Свой добрый, в сраженьях зазубренный меч.
И вновь за холодным гранитом порога
Пустынно по-прежнему стлалась дорога,
И вновь, поднимаясь в небесный предел,
Ликующий жаворонок звенел.
