Длиннее дни, алей рассвет,
Нежнее пенье птицы дальней,
Май наступил, спешу я вслед
За сладостной любовью дальней.
Желаньем я раздавлен, смят,
И мне милее зимний хлад,
Чем пенье птиц и маки в поле.
Я верой в будущность согрет,
Ведь встречусь я с любовью дальней,
Но после блага жду я бед,
Ведь благо - это призрак дальний.
Стать пилигримом буду рад,
Чтоб на меня был брошен взгляд,
Прекраснейший в земной юдоли.
Услышать на мольбу в ответ
Жду, что готов приют мне дальний
Я мог бы, если б не запрет,
Быть рядом с ней и в дали дальней
Польются наши речи в лад
И близь и даль соединят,
Даря усладу после боли.
Печаль и радость тех бесед
Храню в разлуке с дамой дальней,
Хотя и нет таких примет,
Что я отправлюсь в край тот дальний.
Меж нами тысячи лежат
Шагов, дорог, земель, преград...
Да будет все по божьей воле!
Даю безбрачия обет,
Коль не увижусь с Дамой дальней,
Ее милей и краше нет
Ни в ближней нам земле, ни в дальней.
Достоинств куртуазных клад
Сокрыт в ней - в честь ее я рад
У сарацинов жить в неволе.
С творцом, создавшим тьму и свет,
Любви не позабывшим дальней,
Я в сердце заключил завет,
Чтоб дал свиданье с дамой дальней,
Чтоб стали комната и сад
Роскошней каменных палат
Того кто нынче на престоле.
Мой только тот правдив портрет,
Где я стремлюсь к любови дальней,
Сравню ль восторги всех побед
С усладою любови дальней,
Но стать горчайшей из утрат -
Ибо я крестным был заклят -
Ей предстоит. О, злая доля!
О, сладость горькая утрат!
Будь крестный мой врагом заклят!
Страсть без ответа - что за доля!
Эти удивительно нежные и прекрасные слова, пронизанные светлой печалью и чистой любовью были написаны в 12 веке провансальским трубадуром Джауфре, правителем Блай, что лежит на северо-запад от Бордо, и посвящены прекрасной графини из далёкого города Триполи, что на Ливанском берегу.
Рыцари-паломники, посетившие Утремер, и возвратившиеся домой, в родную Францию, рассказывали о необычайной красоте графини. И не только о красоте, но и о благородстве, доброте и многих других добродетелях. Слушая эти рассказы Джауфре полюбил прекрасную даму и изливал свои чувства в грустных и возвышенных песнях о Дальней Любви. Любви идеальной, чистой, благородной, недосягаемой.
Ему напели в уши про нее,
Про Мелисинду сказочную эту.
С каким они усердьем неуместным
Хвалили дочь великого Раймунда
И Годиерны! Слушать - просто бред!
Чего-чего они не говорили:
"Цветок далекой Азии роскошный,
Звезда небес!" Чего они не пели!
Особенно один, с безумным взглядом...
Он, помню я, наговорил такого,
Что, встав из-за стола, наш милый принц,
Поэт, влюбленный в тень и шорох ветра,
Провозгласил ее своею дамой
И с той поры остался верен ей,
О ней мечтая, для нее рифмуя...
И так себя настроил за два года,
Что наконец, день за день угасая
И близкий свой предчувствуя конец,
Решил пуститься в путь за сине море
К неведомой своей "Принцессе Грезе",
Не в силах умереть, не увидав
Хотя на миг ее!..
Проходило время и образ Прекрасной Далёкой Дамы все сильнее завладевал сердцем трубадура, пока, наконец, в 1146 году он взял крест и вместе с другими крестоносцами, участниками II Крестового похода, отправился в Антиохию, чтобы увидеть свою возлюбленную. Путь в Утремер был по Средиземному морю и на корабле Джауфре тяжело заболел и когда парусник причалил в Триполи, где жила графиня, рыцарь был уже при смерти. Прекрасной графине сообщили об умирающем поэте и его безнадежной любви, и она пришла к его ложу. Умирая у нее на руках, Джауфре благодарил Бога за то, что тот позволил ему перед смертью взглянуть на его далекую прекрасную возлюбленную.
Трубадур был похоронен в Триполи с большими почестями, а благородная графиня постриглась в монахини.
История умалчивает имя возлюбленной Джауфре благородной дамы, но исследователи предполагают, что это была
Мелисента – старшая дочь Балдуина II Иерусалимского, ставшая впоследствии королевой Иерусалима, или Ходиерна Триполийская – третья дочь Балдуина II Иерусалимского, и впоследствии супруга Раймонда II Триполийского, или, возможно, четвёртая дочь Балдуина - Иовета, принявшая постриг.
Такова то ли быль, то ли легенда, рассказываемая в средневековом жизнеописании трубадура Джауфре Рюделя.
В Ливане рассветное солнце
над морем алеющим брезжит.
Корабль крестоносный несется
от кипрского побережья.
Плывет под его парусами
Рюдель Джауфре, что из Блайи,
и Триполи ищет глазами,
в жару лихорадки пылая.
И славным встречает напевом
он Азии берег печальный:
"Любовь моя дальняя, где Вы?
Как сердцу без Вас тяжело!"
И мечется серая чайка,
внимая той жалобе чудной,
и солнце над мачтами судна,
тоскуя, за тучи зашло.
Корабль паруса убирает
и в тихом порту пристает.
Сеньора Бертран оставляет
и к холму, задумчив, идет.
Обвязанный траурной лентой
щит Блайи гласит о беде.
Он в замок спешит: – Мелисента,
графиня прекрасная, где?
Я прибыл с любовным посланьем,
я прибыл со скорбною вестью,
я прибыл, правителю Блайи,
сеньору Рюделю служа.
О Вас он слагал свои песни,
о Вас понаслышке лишь зная.
Он в Триполи. Он, умирая,
приветствует Вас, госпожа! –
На оруженосца младая
графиня взглянула с печалью
и лик свой, поспешно вставая,
укрыла за черной вуалью.
– Но где Джауфре умирает?
Пойдемте скорее к нему! –
воспетая так отвечает
впервые певцу своему.
Лежал он в беседке у моря
и, силясь мученье развеять,
свое упованье и горе
в изысканный слог облекал:
– Господь, пожелавший содеять
любовь мою столь безнадежной,
дозволь, чтоб к руке ее нежной
с последним я вдохом припал! –
А та, о которой молил он,
ведомая верным Бертраном,
уже на пороге застыла,
с прискорбьем внимая сим странным
речам. И, дрожащею дланью
вуаль отведя от чела,
конец положила страданью,
сказав: – Джауфре, я пришла.
Вгляделся, вздыхая протяжно,
поэт в госпожу, что есть мочи,
привставши с усилием тяжким
на пышных ливанских коврах:
– Не эти ли дивные очи
любовь мне давно обещала?
Не к этому ль лику, бывало,
тянулся я в смутных мечтах? –
Подобно луне, что ночами
сквозь тучи проглянет нежданно
и мир осияет лучами
цветущий и благоуханный,
пред взором певца восхищенным
предстала красы безмятежность,
и в сердце, на смерть осужденном,
небесная вспыхнула нежность.
– Что жизнь, Мелисента, земная?
Лишь сон, лишь короткая сказка.
И только любовь пребывает
нетленной вовек. Посему
утешит болящего ласка.
В изгнании новом Вас жду я.
А ныне прошу поцелуя
и дух свой вверяю ему. –
И донна над бледным влюбленным
склонилась, к груди прижимая,
и трижды к устам воспаленным
любовно прильнула устами.
А солнце, с небес ниспадая,
над мертвым поэтом сияло
и светлыми донны играло
распущенными волосами.
|
