обычай, требующий совпадения в пространстве места, где похоронено тело, и места, где ставится
памятник. Возникновение семейных усыпальниц — последний эпизод весьма длинной истории.

Первоначально культовое назначение часовни не ассоциировалось в сознании людей с погребением.
Однако донаторы постепенно привыкли требовать одновременно со служением заупокойных месс и
разрешением разместить в часовне надгробие и эпитафию также права быть там же и похороненными,
уже не в земле, а под полом. Большие феодальные и королевские династии были, несомненно,
первыми, кто предпочел традиционно престижному захоронению «у святых», например в хоре церкви,
погребение в отведенном для них пространстве боковых капелл. В XVI в. эти знатные семьи
стремились украсить «свою» часовню, выделить ее, сделать более грандиозной, как это удалось
семейству Боргезе в церкви Санта Мария Маджоре в Риме. Они старались также обособить свою
часовню-усыпальницу от самой церкви, так, однако, чтобы между ними оставалась связь, необходимая
для циркуляции сакрального. Подобная «приватизация» побудила также использовать для погребения
часовни замков, как это произошло, скажем, в замке рода Ла Тремуай в Ниоре. Однако пример этих
больших и могущественных семей не вызвал подражания. Господствующая практика осталась такой
же, как в XIV в.: местом семейного погребения становились боковые капеллы монастырских или
приходских церквей. В семьях, принадлежавших к высшим слоям общества, этот обычай был в XVII —
начале XVIII в. общепринятым.

В одном документе, датированном 8 мая 1603 г., церковные власти Сен-Жерве разрешают
королевскому советнику Этьенну Пюже пристроить к церкви со стороны кладбища часовню указанных
размеров «с целью погребения», для чего должен был быть вырыт подпол, «дабы там предать
погребению тело его, его жены и детей». Часовня должна также сообщаться с церковью, чтобы оттуда
можно было слышать мессу, но запираться на ключ, который будет храниться у донатора и его
наследников [217].

Иногда, если у семьи уже было погребение в другом месте, часовня возводилась для того, чтобы члены
семьи могли там находиться во время богослужений. Но чаще всего функция частной молельни
совмещалась с функцией усыпальницы, и это было явлением новым и примечательным. В тех случаях,
когда у родственников умершего не было настоящей часовни, со стенами и деревянной загородкой,
они хотели иметь хотя бы свою скамью на могиле и, как в завещании 1622 г., на колонне над скамьей
каменную эпитафию [218]. Возникала как бы миниатюрная часовня, только без стен, образуемая
надгробием, скамьей и табличкой на колонне.

Бывало и так, что одну и ту же часовню приходилось разделять нескольким семьям. Во всяком случае,
отныне живые и мертвые из одного семейства пребывали вместе в замкнутом, но сообщающемся с
церковью пространстве часовни, от которой у них был ключ и куда только они могли входить, как в
свой собственный дом. В часовне мог быть витраж, пожертвованный ими в церковь, на котором один
из них был изображен в молитвенной позе, на коленях. Пол часовни был покрыт надгробными
плитами, а стены табличками, барельефами, надписями, иллюстрирующими словом и пластическим
образом историю их рода. Они могли одновременно находиться и в церкви, где слушали мессу, и как
бы у себя, со своими умершими.

Но и умершие получали свое, только им отведенное, пространство, составлявшее подземную часть
мира живых: подпол часовни. По мере того как живые начинали все больше заботиться о физическом
сохранении тела усопшего, эти подземелья благоустраивались, выкладывались цементными плитами,
дабы избежать соприкосновения с грунтом. В XVIII в. один из прихожан церкви Сен-Жан-анГрев
получил от церковных властей разрешение перенести тело своего отца, умершего в деревне, в «один из
склепов под часовней причастия, четвертой и последней у двери, дабы пребывать там вечно». Тому же
прихожанину предоставлялось право поместить в часовне наверху эпитафию. То был новый тип
погребения, свидетельствовавший о новом, более характерном для нашего современного общества,
отношении к умершим.

Уроки воображаемого музея надгробий