— Но что же делать, если
она сама напоминает о себе.
Констанция, усмехнувшись, осмотрела
Александра с ног до головы. Потертый мундир,
не очень-то новый плащ, лишь только шпага сверкала новым посеребренным эфесом.
Если вы не послушаете меня, шевалье, и
поддавшись на уговоры виконта Лабрюйера
похитите Колетту, то знайте — ни вы, ни она никогда не будете счастливы.
Пишите, мадемуазель, — голос Александра
дрожал.
Нет, я не могу взять на свою душу такой грех,
— Констанция скомкала начатое письмо.
Что вы делаете, мадемуазель?
Я всего лишь пекусь о вашем счастье.
Вы не имеете права так поступать!
Это решать мне, шевалье. Ну что ж, вы решили
убить меня, так убивайте, — и
Констанция запрокинула голову.
Ее длинная стройная шея напряглась, а чтобы
усилить впечатление, мадемуазель
Аламбер раздвинула ворот платья.
— Колите, шевалье, если вам
приятен вид моей крови.
И тут Констанция не на шутку перепугалась:
подрагивающий клинок впился ей в горло.
Она вскрикнула и отпрянула. Александр Шенье выронил шпагу из рук.
Констанция с ужасом прислушивалась к боли, а
затем прикоснувшись пальцами к шее,
поднесла их к глазам: кровь текла по ее руке.
— Простите меня,
мадемуазель, — бросился на колени Александр Шенье, — на меня
нашло какое-то затмение, простите!
Констанция приложила платок к ране.
— Бедный мальчик, вы,
наверное, в самом деле влюблены до умопомешательства. Ну
что вам такого мог сказать виконт Лабрюйер? За что вы хотели убить меня?
В глазах молодого человека стояли слезы. Он
готов был отдать все, лишь бы только
вернуть время назад, лишь бы только не текла кровь по белоснежной шее
Констанции
Аламбер.
— Он сказал, что вы
принуждаете Колетту выйти замуж за Эмиля де Мориво.
— Ее принуждает мать, —
ласково ответила Констанция, — и Колетта сама не решится
ее ослушаться.
— Но как же быть с нашей
любовью?
Уголки плотно сжатых губ Констанции
дернулись.
— В слове «муж», дорогой мой, не звучит
любовь, а вот в слове «любовник» оно
присутствует. Подобное никогда не приходило вам в голову, шевалье?
— Простите меня, —
Александр Шенье прикрыл глаза и из-под опущенных век
показались слезы.
— Вам стыдно? — спросила
Констанция.
— Мне стыдно, мадемуазель,
за свой поступок, но я все равно добьюсь своего, Колетта
будет моей женой.
— Ну что ж, — вздохнула
Констанция, — тогда мне придется прибегнуть к крайнему
средству. Ведь вы считаете Анри Лабрюйера своим другом?
— Он очень много сделал для
меня.
— А вам не показалось
странным, шевалье, что до поры до времени он молчал и только
сейчас решился открыть вам глаза на мое так называемое коварство?
— Мадемуазель, прошу вас,
расскажите мне все иначе я начну теряться в догадках и не
пойму, кто мне друг, а кто мне враг.
— Хорошо, шевалье, но прошу
ничему не удивляться. Многое из услышанного вами
покажется странным и даже непристойным, но вы сами просили меня рассказать все,
ведь,
не зная правды, невозможно принимать правильные решения. Вы со мной согласны,
шевалье?
— Да, мадемуазель.