Старая графиня де Бодуэн повернула голову в
сторону своей невестки и презрительно
надменно усмехнулась. А затем быстро встала на ступеньку, забралась в карету и,
захлопнув за собой дверь, громко крикнула:
— Пошел! Пошел!
Кучер, натянув вожжи, щелкнул кнутом и
четверка лошадей быстро выехала со двора.
— Стойте! Стойте! —
иступленно закричала молодая графиня, бросаясь вдогонку.
Но было уже поздно. Она увидела, как
мелькнуло лицо старой графини де Бодуэн за
стеклом и Констанции ничего не оставалось, как стоя посреди двора, заломив
руки,
горестно зарыдать.
Констанция, охваченная горем, не заметила,
что на крыльце стоял облаченный в
черную сутану священник. Это был один из тех двоих священников, которые
пытались
уговорить Констанциюотдаться королю. Этот священник приходился дальним
родственником де Бодуэнам.
— Поди сюда, дочь моя, я
тебе кое-что объясню.
— Нет! — воскликнула
Констанция, но подошла к священнику.
— Дитя мое, ты должна
смирить гордыню.
— Нет! Нет! — иступленно
вскрикнула Констанция, сбрасывая руку священника со
своего плеча. — Этого никогда не будет! Никогда!
— Вот видишь, у тебя
забрали сына, — немного каркающим, дребезжащим голосом
заговорил священник.
— За что?! Почему?! — сама
себе задавала вопрос Констанция, хотя прекрасно знала
ответ.
— А потому, дитя мое, что все мы принадлежим
королю — я, ты, твой сын, твой муж,
графиня, министры, военачальники, епископы. — все. Все мы принадлежим только
королю Пьемонта Витторио. И если кто-то из подданных ведет себя плохо, это
отражается
на всех нас.
— Но ведь у меня есть муж,
граф де Бодуэн, ваш внучатый племянник, святой отец!
— И он принадлежит королю
Витторио, как все мы.
— Я принадлежу ему, я перед
алтарем клялась в верности!
— Это ничего не значит,
дитя мое, мы все должны думать о короле. Ты своим
упорством, дитя мое, довела короля почти до безумия. Он уехал, покинув двор, он
никого
не принимает, забросил все государственные дела. И страдает не только он, а все
мы, все
королевство, все подданные — тысячи людей, — нравоучительно склоняясь к
Констанции
все ниже и ниже, бубнил старый священник.
— И что же я должна делать?
— Ты должна утешить короля,
только ты сможешь это сделать, больше никто.
— Ну почему я?
— Король желает этого.
— Мало ли чего он еще может пожелать? Может
быть, ему захочется, чтобы у него
вместо свечей во дворце горела луна?
— Нет, дитя мое, он желает
реального.
— Но святой отец, как вы
можете это говорить?
Морщинистое лицо дрогнуло, глубоко посаженные
глаза сверкнули под густыми
бровями, а крючковатый нос стал похож на клюв птицы.
Я все понимаю, дитя мое, но этого, наверное,
желает бог.
— И вы, вы, священник,
можете говорить подобное?
— Да, могу, дитя мое.
Священник положил руку на плечо Констанции и,
склонившись к самой ее голове,
зашептал:
— Тебе, дитя мое, уже отпущены все грехи, те,
которые ты совершила, совершаешь и
которые совершишь. Милость божья безгранична и всепрощение его безмерно.