наотрез отказался ложиться в постель и с трудом сидел в кресле возле жарко пылающего
камина. У него постоянно мерзли руки, и хоть комната была жарко натоплена, все равно
его тело пронизывал озноб.

—    Прикрой окно, — просил старый Реньяр, обращаясь к Констанции.

Та смотрела на плотно закрытые рамы и, не решаясь возразить старику, подходила к
ним и делала вид, что закрывает окно.

—    Ну вот, теперь стало теплее, — вздрагивал старик и протягивал озябшие руки к
огню.

Констанции иногда казалось, что он подставляет их слишком близко и его
полупрозрачные старческие руки чуть ли не лижут языки пламени. Тогда она подходила к
Гильому и пыталась занять его каким-нибудь разговором.

На какое-то время старик отвлекался, на его бескровных губах даже появлялась улыбка,
а седая голова мелко тряслась от смеха. И тогда старик начинал вспоминать что-нибудь из
своей жизни. Он рассказывал, как воевал с соседями и почему-то самые страшные
истории, в которых рекой лилась кровь и гибли люди, казались Констанции в рассказах
Гильома смешными. А еще он любил

Рассказывать о том, сколько денег потратил на то, чтобы подкупать судей и солдат.

И в самом деле, когда Гильом рассказывал, то становилось ясно — не так уж страшен
этот старик, хотя и жесток. Куда страшнее люди, за деньги продававшие свою совесть и
честь, которые, находясь на службе у короля, соблазнялись на подкуп и решали дела в
пользу Реньяров.

Гильом ничего не скрывал от Констанции. Он чувствовал, что смерть его близка и
поэтому хотел быть откровенным до конца. Но все-таки, он никак не находил в себе сил
рассказать тайну происхождения Констанции. Он даже сам боялся

Вспоминать о том корабле, подожженном его сыном, и о том сундучке, окованном
медными пластинками, в котором находился пакет, запечатанный королевской печатью, и
книга со страницами, испещренными записями и колонками цифр.

И еще об одном происшествии старался не вспоминать старый Гильом Реньяр. Он так и
не рассказал Констанции о той ночи, когда принял своего сына Виктора за призрака
мертвого короля. Хоть эта история и была не столько страшной, сколько

Смешной.

Сердце Констанции радостно билось, когда Гильом заводил туманный разговор о том,
что, мол, было бы неплохо помириться с соседями. Правда, он не знал, как это сделать, но
уже само появление такой мысли в голове жестокого старика, не могло не радовать
девушку.

—    Мы все время враждовали со всеми, — говорил Гильом, — мы гибли сами и убивали
других. Может, все-таки, стоит остановиться, стоит прекратить эту бессмысленную
вражду? Ведь все равно, воюй мы еще хоть сто лет, мы не сможем вернуть ни земель, ни
богатства.

Но странное дело, лишь только стоило старику завести этот разговор, как чуткое ухо
Констанции улавливало пьяные крики Виктора, Клода, Жака и их приспешников,
пирующих внизу.

Они уже совсем распустились, зная, что отец немощен и вот-вот покинет этот свет. Она
понимала, что старик не сможет их убедить остановить вражду. Виктор вел себя в имении
как полный хозяин, лишь для виду ссылаясь на указания отца. А братья покорно
выполняли все его просьбы и приказы, не находя в себе силы

Противиться.

Вечно пьяные приспешники, которые неизвестно откуда брались в доме Реньяров,
словно какая-то злая невидимая сила толкала их сюда, совсем распоясались. Они
напоминали свору голодных псов, и стоило Виктору только крикнуть, что кто-то ему не
нравится, как те сразу же хватались за оружие и жгли

Дома в окрестных селениях. Среди ночи гремели выстрелы, слышался конский топот.