аристократическую школу для мальчиков, где их
учили хорошим манерам и иностранным
языкам, танцам и фехтованию, езде на лошади и придворному этикету.
Позаботившись о судьбе сына, Констанции можно
было подумать и о себе. Однако —
странное дело. Когда она стала по-настоящему свободной и независимой, любовь
перестала привлекать ее. Нет, наверняка, дело было даже не в том, что графиня
Констанция де Бодуэн была слишком свободной и слишком независимой для любви.
Скорее всего, чувства, которые она испытывала по отношению к Витторио, были так
сильны, что она была не способна полюбить с такой же силой кого-то иного.
Впрочем,
никто иной ей и не был интересен — никто из многочисленных виконтов, маркизов,
баронов, графов и даже герцогов, которых она впоследствии встречала при дворе
короля
Франции, не возбуждал в ней ни малейшего интереса.
Все они были какими-то мелкими и ничтожными
по сравнению с Витторио, который
по — прежнему оставался для нее идеалом мужчины. Да, он причинил ей немало
боли, он
заставил ее страдать, но Констанция была благодарна судьбе за то, что та
послала ей такие
муки и такие страдания. Лишь настоящая жизнь, та жизнь, которой всегда мечтала
жить
Констанция, приносит такое. То, на что иным требуется не один десяток лет,
Констанция
смогла испытать в самый короткий срок, который только можно было вообразить.
С возвращением в Париж Констанция Бодуэн
стала вести иную жизнь. По-прежнему
храня в душе верность Витторио, она не видела вокруг никого, кто мог бы даже
внешне
походить на него. Нет, разумеется, ее окружали и красавцы военные, и галантные
придворные, и богатые банкиры, и салонные сердцееды, но никто из них не
интересовал
Констанцию, поселившуюся в снятом ею шикарном особняке на Вандомской площади.
Рядом с особняком, принадлежавшим Констанции, на Вандомской площади стоял
великолепный дом, в котором проживал Бодар Сен-Жам. В то время он был казначеем
морского ведомства. Это было еще за несколько лет до тех событий, которые в
корне
изменили жизнь Франции и всей Европы.
О том, что же произошло с тех пор, как народ
Парижа штурмом взял Бастилию, и до
того времени, как наш путешественник-американец мистер Пенн оказался в Париже
во
второй раз, он совершенно спокойно мог узнать из сообщений европейских газет и
рассказов непосредственных участников событий. Однако с него вполне достаточно
было
представления бродячего театра на Вандомской площади — да, да, той самой
Вандомской
площади, где стоял особняк графини Констанции де Бодуэн. Правда, сама она все
равно
ничего не могла бы увидеть из окон своего особняка, поскольку в последние
несколько
месяцев жила во дворце Тюилрьи вместе с королевой Марией-Антуанеттой. Однако об
этом, уважаемые читатели, вы узнаете немного позже. А сейчас обратимся взорами
к тому
незамысловатому деревянному сооружению, внешне напоминавшему невысокую
пирамиду на широком дощатом помосте, вокруг которой толпилась куча зевак и
поодаль
которого, приказав своему кучеру-почтарю остановиться, приоткрыл дверь кареты
наш
путешественник. В руках его по-прежнему были дорожный блокнот для записей и
карандаш. Напряженно вслушиваясь в громкий голос, разносившийся над Вандомской
площадью, мистер Пенн время от времени делал пометки на страницах блокнота. —
Дамы
и господа, добро пожаловать в «Новый мир»! Граждане и гражданки, подходите, не
стесняйтесь! Вы все увидите картины этого «Нового мира», изображенные
талантливыми
художниками, такими, какие они были на самом деле. Вы увидите то, что
происходило
два года назад, то, что случилось в прошлом году и то, что происходит сейчас.
Вам
непременно понравится то, что вы увидите.
Мистер Пенн отложил блокнот и карандаш,
пошире приоткрыл дверцу кареты и, встав
на подножку, направил свой взор в ту сторону, где на широком деревянном
помосте, возле
пирамиды с невысокой лестницей, под звуки бубнов и тимпанов плясали актеры
бродячей
труппы. Костюмы их были столь же поношены и неказисты, как и возвышавшееся
рядом
сооружение, освещенное изнутри таинственным светом волшебного фонаря, а потому
привлекавшее внимание в надвигавшихся сумерках.