ПЕРВАЯ РЕЛИКВИЯ
ИЛИ ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ ТУРИНСКОЙ ПЛАЩАНИЦЫ

Яков Кротов

Нужны ли реликвии?

"Реликвия" означает "остаток". Человек с широким взглядом на творение скажет, что христианин не нуждается в реликвиях, остатках, потому что у него есть Целое. Зачем интересоваться пещерой, где родился Иисус, ехать к ней за тридевять земель, коли можно перейти дорогу и в ближайшем храме встретить Иисуса во плоти, — достаточно лишь дождаться таинства Евхаристии, где Христос — весь, целиком? А частью Он — во всем. Вся Земля — реликвия земной жизни Спасителя, каждый человек, каждое мгновение — реликвия Его жизни после Вознесения. От Небесного Иерусалима одинаково близко или далеко и до Назарета, и до Осло.
Только дело именно в том, что для христианина расстояние между духом и материей скорее короче, нежели для человека иной веры. Кто верует в Бога воплощенного, в Бога, воскресшего телесно, в Бога, желающего спасения не только душ, но человека в его целости, тот не может хотя бы чуть-чуть иначе не относиться к материальному миру: с большим уважением, чем, к примеру, древний грек, для которого материальное было синонимом испорченного, второсортного. Для многих материя хороша — хороша как ключ к духовной жизни, как способ воздействовать на дух. Но для христианина и здесь все повернуто необычно: материя хороша не как магический инструмент, она хороша именно потому, что вера в Творца освобождает от зачарованности магией, а вера в Сына Божия есть откровение не только о Боге, но и о материи, которая наконец-то обретает свой смысл и свое настоящее лицо. И этот смысл лучше всего передается словом "память": вот реликвии и есть воплощенная Память, а не "остатки", не "объедки" с барского стола, брошенные нам, грешным людям, для целования. Реликвии есть материя, хранящая в себе память о Боге — а это такое же великое поручение, как поручение клеткам мозга хранить память о мире.
Все знают, что собственности у Христа была немного, — как Он Сам говорил, меньше, чем у лисицы (Мф. 8, 20). Что было носильных вещей, досталось солдатам, Его распинавшим (Ио 19, 24). Крест, гвозди, терновый венец, — всё это даже согласно преданиям не было сохранено учениками, и потому-то когда в четвертом столетии эти реликвии стали искать, подлинность их проверяли чудесами. Но слишком часто за прошедшие века убеждались, что подлинные чудеса совершаются не только от подлинных реликвий. Слава Богу, бывали выздоровления даже от фальшивых реликвий — а только гвоздей из Креста Господня почитали сотни. Возносясь на небо, Господь тоже не оставил ученикам Своих одежд. Что же остаётся? Разве что упоминаемые в Евангелиях погребальные пелены, обматывавшие тело Иисуса (Ио. 20, 7). Однако, все, что соприкасалось с мертвым телом, считалось нечистым (Числ. 19, 11-14). Евангелист упоминает, что обратил внимание на пустые пелены, но не говорит, что стал их трогать или рассматривать, тем более — что взял в руки. В конце концов, ученики потому ведь и шли за Христом, что в Нём открывалась вечная жизнь, впереди было главное — и оглядываться им было ни к чему, даже на вещи, принадлежавшие Христу.
И все же, это лишь общие рассуждения, и здесь возможны любые исключения, хотя для исключений нужно нечто исключительное. Но разве не могло быть, к примеру, такого... Группами и поодиночке расходились из Иерусалима христиане с проповедью о Воскресшем Спасителе. И кто-то из них вполне мог, конечно, нести с собой весьма необычную реликвию, напоминавшую о Христе: кусок льняного полотна длиною более чем в два человеческих роста (4,3 метра), шириною в 1,1 метр, на котором расплывчатые пятна образовывали отпечаток человеческого тела.
Сегодня эту реликвию обычно называют "Туринской плащаницей". Многие люди сомневаются в том, что она действительно связана с Христом. Однако, прежде чем рассказывать о сомнениях, стоит узнать о том, что, собственно, подвергается сомнению: об истории первой (и, может быть, единственной) реликвии, связанной с Христом — о том, каким образом, по представлениям историков, она могла сохраниться на протяжении тысячелетий, о том полудостоверном и совершенно недостоверном, что смешалось в её истории. Даже если Плащаница подложна, знакомство с ее историей не пустая трата времени, — ведь подлинны легенды, мечты и молитвы, связанные с нею и являющиеся частью — и немалой — истории человечества.

Урфа, середина 1 века

Мы хорошо знаем о том, где и как проповедовал Христа апостол Павел: он отправился на север от Иерусалима в Сирию, а потом его путь лежал на северо-запад. Но кто-то из христиан — по преданию, апостол Фаддей — повернул на северо-восток и попал в Осроэнское царство. Столицей этой небольшой страны был город Урфа, существующий и поныне. Как и две тысячи лет назад, Урфа находится недалеко от границы — теперь это граница Турции и Сирии, а во времена Иисуса то была граница Римской империи и Парфянского царства. Римляне и вообще западные народы называли, и по сей день называют Урфу Эдессой — первыми такое название дали ей греки во время царя Александра Македонского в честь македонского города Эдессы. Цари Урфы, традиционно носившие имена "Авгар" ("Хромой") искусной дипломатией сохраняли свою независимость. Более пяти десятилетий престол занимал Авгар Уккама ("Черный"), умерший в 50-м году.
Уже в 3 веке христиане считали, что Авгар Уккама стал христианином. Подтверждений этому никаких нет, а вот против этого свидетельствуют монеты Урфы, на которых в правление этого царя, как и долго еще после него, изображалась тиара осроэнских владык с полумесяцем и тремя звездами, символами божеств местной религии, вполне языческой.
Впрочем, пускай Авгар Уккама и не крестился — вполне возможно, что уже при нём в Урфу, где жили и иудеи, пришли первые проповедники Евангелия, тоже иудеи. Это вполне мог быть и апостол Фаддей, имея которого в Урфе звучало как "Аддай" (правда, все равно неясно, был ли то Фаддей из числа Двенадцати или Семидесяти апостолов). Он мог принести с собой и таинственную Плащаницу, преодолевая глубочайшую иудейскую брезгливость ко всему, связанному с покойниками, потому что на этом полотне сохранился отпечаток тела любимого Господа. Он мог показывать её, оставить кому-то из местных христиан, но при этом, складывая ткань так, чтобы было видно одно лицо и нельзя было догадаться, что речь идет о саване. Шея на полотне отпечаталась очень бледно, и казалось, что лик парит в воздухе сам по себе.

Урфа, 202 год

Более чем через полтора века, в 177 году на престол Осроэнского царства вновь взошёл человек по имени Авгар — Авгар Великий. Если его пращур вряд ли слышал хотя бы имя Иисуса, то новый Авгар прекрасно знал о христианах. Церковь стала религией популярной, правда, все ещё религией меньшинства, но меньшинства не презираемого. Знаменитейший писатель Урфы Вардесан прекрасно знал Евангелия. В Урфу приехал и здесь в 177 году скончался Татиан, написавший популярную книгу, в которой все четыре евангельских рассказа были объединены в последовательное изложение. Христианская община Урфы переписывалась с Римом, защищая восточный способ праздновать Пасху.
Авгар Великий, как и его предшественники, пытался сохранить независимость Осроэны, которой больше всего, как и полтораста лет назад, угрожал Рим. Его легионы уже заняли несколько крепостей на границе с Парфией. Во время очередной борьбы римских полководцев между собою за императорскую власть, осроэнцы вместе с соседями напали на римские укрепления. Но император Септимий Север, победив в междоусобице, в 195 году отправился в поход на Месопотамию, по дороге завоевал и Урфу.
Римский император сперва сверг Авгара с престола и назначил в Урфу прокуратора. Затем, однако, вернул царю престол, но взял его сыновей заложниками в Рим и разместил в городе Новый Парфянский легион. Когда война с Парфией окончилась, Авгара вызвали в Рим, это было около 202 года. И вот, после возвращения из Рима Авгар Великий стал христианином. Так Осроэнское царство стало первым в истории "христианским государством". Из написанной здесь в те годы "Книги законов стран" следует, что Авгар начал жестко преследовать местные языческие обычаи.

Ранняя Церковь и "христианское государство"

Из двадцати веков христианской истории последние пять прошли в спорах о том, было ли ошибкой, изменой Христу создание "христианского государства" Константином Великим в 4 веке или Церкви не следовало идти на союз с государством. Если нас интересует влияние христианства на мир, то обращение Константина бесконечно важнее обращения Авгара. "Христианизация" Римской империи, огромного государства, изменила весь ход истории и мира, и Церкви. Но если нас интересует влияние мира на христианства, если нас интересует принцип отношения к государству, то разницы нет: союз Церкви и государства в крошечном Осроэнском царстве ничем не отличается от союза в Римской империи. Так вот, в начале 2 века, как и в начале 3, христиане вовсе не были против союза с государством. Урфа не была изолирована от других христианских Церквей, и никто нигде не возмутился тем, что христиане согласились стать государственной Церковью, да еще и согласились с гонениями на нехристианские религии. Это было сочтено нормальным. То было совершенно естественно для той эпохи, как и для последующих, — бороться с ложью силой; естественно для всех — и христиан, и язычников. Союз с государством был мечтой, благословением Божиим, а не "падением" с высоты идеала неотмирности. И если кто-то считает ошибкой союз Церкви с государством, — пожалуйста, только не надо в подтверждение такого взгляда ссылаться на христиан первых столетий.

Легенда о Христе и Авгаре

Христианам Урфы не только казалось естественным, что царь их страны стал христианином — им казалось, что так должно бы было быть всегда. И вскоре после обращения Авгара Великого в Урфе родилась легенда о том, что еще Авгар Уккама тяжело болел и искал выздоровления; услыхав о Христе, он послал к Нему гонца Ананию с письмом, прося придти и исцелить себя. Иисус написал ответное письмо, начинающееся словами, тем более похожими на слова Христа, что они лишь разворачивают сказанное им апостолу Фоме (Ио. 20, 29): "Блажен ты, если уверовал в Меня, не видев Меня". Авгар выздоровел, а после Вознесения к нему пришёл апостол Фаддей, и Осроэнское царство стало христианским — и только сын Авгара вернул его к язычеству. В легенду вписали в качестве учеников и преемников Аддая первых епископов Урфы.
Связь царей Урфы со Христом воплотилась в осязаемом образе письма. Все это было тем более понятно и естественно, что предания о чудесных исцелениях царей от болезни физической, символизировавшие их исцеление от духовной слепоты, были обычны в тогдашнем мире; много веков спустя схожие предания сочиняли о крестителе Руси князе Владимире. В конце концов, в реальности духовное и физическое часто (но не всегда) переплетались, и в Новом Завете рассказывается о том, как были наказаны слепотой за неверие отец Иоанна Предтечи Захария и будущий апостол Павел.
Наверное, то, что "письмо Христа" связывало не видевшего Авгара с видевшим Фомой, привело к тому, что чуть позднее, в 230-е годы в Урфе появилось предание о том, будто в городе проповедовал апостол Фома, отправившийся отсюда в Индию и вернувшийся сюда; стали показывать даже гробницу Фомы (о гробнице Фаддея речи не было). Историк конца 3 столетия Евсевий Кесарийский уже писал, что именно Фома послал Фаддея. На сирийском языке, языке Урфы, сочинили в 3 веке "Деяния апостола Фомы", совершенно уже легендарные.

"Письмо Христа" превращают в амулет

Христианским Осроэнское царство оставалось лишь несколько десятилетий; вскоре оно было окончательно присоединено к Римской империи. Память о реальных событиях царствования Авгара Великого истончалась, а вот легенда об Авгаре распространялась всё более и более. Добавили к легенде рассказ о переписке Авгара с римским императором Тиберием, с ассирийским царём Нарсаем, которым он якобы проповедовал о Христе. Переводили легенду на греческий, армянский, арабский, коптский, эфиопский, латинский, англосаксонский, датский, славянский, — в общем, все христианские народы её знали и восторгались тем, что в городским архиве Урфы хранится собственноручное письмо Иисуса Христа (там действительно хранили документ, выдававшийся за подлинник), — как восторгались и многочисленными реликвиями, найденными в 4 столетии в Иерусалиме.
Восторг этот был не таким уж чистосердечным: сомнительное принималось за подлинное не по излишней простоте ума, а, прежде всего, из жажды подкрепить молитву чем-то осязаемым. Эта жажда не в Церкви родилась, она была с человечеством издревле, она вдохновляла первые религиозные обряды, она вдохновляла (и вдохновляет по сей день) веру в магию, амулеты, заклинания. Ни единым словом Христос не предупреждал иудеев, что это плохо или опасно, а ведь у них тоже был обычай, к примеру, вешать у входа в дом свернутый в футляре листок с молитвой, чтобы защититься от беды. Вчерашние язычники, став христианами, продолжали видеть в вещах и словах — только связанных с христианскими святынями — орудие помощи, защиту в этом мире. Текст "Письма Авгару" стал текстом заклинания. К нему присочинили ещё одну фразу (ещё у Евсевия её нет) с обещанием защиты от Иисуса. В земле Египта нашли остатки трёх папирусов с таким текстом письма, сохранилось и пять надписей на камне, причем из них две были оберегами не личными, а общественными. Одна надпись стояла в самой Урфе, другая, сохранившаяся лучше, в македонском городе Филиппы: там, в начале пятого столетия с внешней стороны юго-восточных стен города укрепили плиты с текстом письма, завершающимся словами: "Городу твоему даст то, что никто из врагов твоих да не имеет над ним власти и не будет иметь никогда".

6 век: плащаница появляется в Урфе

В середине 6 века в Урфе внезапно появляется загадочный предмет: кусок материи с изображением Христа. Загадочно то, что появляется он словно ниоткуда. Еще в начале века о нем никто ни в этом городе, ни где-либо на Востоке не слыхал, не упоминает ее писатель из этих мест Иаков Серугский, умерший в 521 году, а уже в середине столетия он хранится в одном из главных храмов Урфы. Никакие комиссии этот предмет не изучали, свидетелей не допрашивали. Впервые он упоминается в рассказе летописца Евагрия Схоластика об осаде Урфы арабами в 544 году: чтобы защитить город, жители выносят из храма на стену и обносят вокруг "боготворенную икону, которую не руки людей создали". "Не руки людей создали" — по-гречески "ахейропоэтос", "нерукотворная", — это слово навсегда вошло в языки самых разных народов вместе с верой в то, что это изображение Христа было создано каким-то сверхъестественным образом.
Появление Плащаницы в Урфе осложнено двумя обстоятельствами. Во-первых, историк Прокопий Кесарийский, рассказывая о той же самой осаде, отнюдь никакого Нерукотворного Образа не упоминает. Его рассказ очаровательно смешивает высокое и низкое: шах Хосров решил-де захватить Урфу, чтобы разоблачить веру в охранительную силу письма Авгара (Прокопий подробно пересказывает легенду, отмечая, что о письме в древнейших вариантах ничего не сказано), осадил город, но тут у него "от простуды распухла щека". Хосров решил просто взять с Урфы выкуп, что, с одной стороны, было некоторым отступлением от первоначального замысла, потому что легендарное письмо обещало, что город не будет подвластен никому, но, с другой стороны, уплата выкупа все же была признанием, пусть временной, но власти шаха над городом. Жители Урфы гордо ответили, что "совершенно не беспокоятся за город", а, впрочем, согласны дать неплохой выкуп, "чтобы он не опустошал окрестности" — такая формулировка позволяла им сохранить и город, и веру в легенду. Патриоты героически устроили сбор средств, и "даже гетеры снимали с себя свои украшения" (судя по этому упоминанию, проститутки великого христианского города не были великими патриотками, и их самоотречение всех поразило). Но патриотический порыв оказался напрасным сквозняком, потому что византийский полководец Вуза категорически запретил платить дань персидскому шаху, — такой поступок противоречил бы внешней политике империи. Поразмыслив, Хосров решил оставить гетерам их украшения и ушел из-под Урфы.
Простуда, проститутки, политика, — все есть в этой истории. Только плащаницы нет, а ведь Прокопий отметил же предание о письме Христа. Одинаково возможно и то, что Евагрий Схоластик просто выдумал рассказ о выносе плащаницы в 544 году, и то, что Прокопий решил не рассказывать, как жители Урфы в отчаянии вытащили на стены какую-то совершенно неслыханную, новую (что само по себе было крайне подозрительно) святыню, и ограничился рассказом о святыне пусть явно подложной (на что он весьма прозрачно намекнул), зато подложной издревле. Второе обстоятельство заключается в том, что появление Плащаницы в городе, который легендой увязывался с Христом, где уже был предмет, якобы полученный прямо от Христа, кажется слишком вероятным совпадением. Легенды ведь всегда искажают действительность — так, может быть, попробовать восстановить реальность, рассуждая логически, разделяя возможно достоверное в легенде от явно недостоверного и домысливая остальное? Как недостоверную, отметем часть предания, рассказывающую о переписке или хотя бы о знакомства Авгара с Иисусом. Как достоверную, оставим часть предания, утверждающую, что один из учеников Иисуса посетил Урфу. Как вероятное, можно предположить, что он принес с собой Плащаницу, но никому не показывал ее, потому что она была предметом погребального обряда, соприкасалась с трупом и потому считалась нечистой, оскверняющей. А потому апостол взял и замуровал Плащаницу в городской стене. Когда же в Эдессе в начале 6 столетия было наводнение, стена обрушилась, тайник открылся, Плащаницу нашли, поразились, преклонились.
Все это, понятно, в высшей степени антинаучно. Если по своему усмотрению сортировать содержание легенд, да еще и приписывать к ним, то история отменяется и начинается роман. Научнее же было бы сказать, что мы просто не знаем (и, видимо, никогда не узнаем), откуда Плащаница взялась в Урфе и где она провела пять столетий. Не знаем — и все. То, что она оказалась в городе, где чтили "письмо Христа", может быть простым совпадением. Может быть, из-за почитания письма ее и доставили в этот город — но в 6 веке. Мы не знаем — и это драгоценное незнание, совершенно не означающее, что Плащаница — подделка. Незнание происхождения есть незнание происхождения, не более и не менее. Однако, поскольку большинство людей научным мышлением не обладает (и даже сами ученые блещут научным мышлением лишь время от времени и не во всём), и противники, и защитники подлинности Плащаницы никак не могут спокойно принять незнание и пытаются либо восстановить подробности первоначальной судьбы Туринской святыни, либо считают отсутствие подробностей доказательством подложности.
Важно другое: при каких бы обстоятельствах ни была обнаружена ткань, она вызвала не только восторг, но и ужас, потому что Богочеловек был на ней голым и мертвым. Омерзение при виде всего, что соприкасалось с трупом, христиане Урфы (все-таки город было куда восточнее Иерусалима, где тогда уже лобызали все, связанное с погребением Иисуса) разделяли с иудеями и зороастрийцами. Однако, восторг пересилил ужас, и, видимо, тогда-то ткань сложили вчетверо и поместили в футляр так, чтобы было видно лишь лицо. В высшей степени примечательно, что в одном из текстов 6 столетия святыня Урфы названа уникальным неологизмом "тетрадиплон" — "сложенная вчетверо", причем безо всяких объяснений.
Плащаница всем своим видом вопила о том, что она была связана с Иисусом, но нашедшие ее люди понимали то, что не понимали, к сожалению, христиане 20 столетия: Плащаница вовсе не подтверждает евангельский рассказ о Страстях, а в чем-то даже и не согласуется с ним. Во-первых, в Иерусалиме к тому времени уже показывали погребальные материи, в которые было обернуто тело Христа, на которых никаких изображений не было. Всякий дубликат мог быть только фальшивкой. Во-вторых, евангелисты о Плащанице ничего не говорят. В -третьих и главных, Евангелие четко заявляет, что тело Иисуса было похоронено по обряду, а следовательно — омыто, Плащаница же всем своим видом этому противоречит. Единственное сравнительно древнее упоминание о чем-то подобном сохранилось в апокрифическом, отверженном Церковью, "Евангелии от евреев", сочиненном во 2 веке: св. Иероним цитировал этот текст, говоривший о том, что Иисус после Воскресения отдал некоему "слуге священника" Свой "синдон" — саван. Чем все это распутывать, было значительно проще придумать легенду о том, что Спаситель послал Авгару не только письмо, но и материю, на которой запечатлел Свой лик: взял, промокнул лицо — и запечатлел. Для тех, кто хочет хорошо думать о человечестве, заметим, что, скорее всего, кстати, ткань складывали одни, а легенду сочиняли другие.
Вслед за появлением Плащаницы, разумеется, были переписаны все легенды о Христе и Авгаре. В середине 6 века уже появляются "Деяния апостола Фаддея", описывающие появление Нерукотворного образа.
Плащаница хранилась в соборе Урфы, справа от алтаря, в особом святилище. Дважды в неделю двери святилища открывались, и паломникам разрешали взглянуть на ларец. Дважды в год Плащаницу торжественно обносили вокруг города. Она явно вытеснила "письмо Христа" в качестве оберега. После окончания процессии Плащаницу вносили в собор и, прежде чем поставить на прежнее место, водружали в алтаре на епископский трон — словно Сам Христос воссел как Судия, грозно глядя на людей (любопытно, что обычно выражение лица отдельно от тела воспринималось как грозное, пугающее; многие иконописцы подчеркивали это в чертах Нерукотворного Образа; современный человек, глядя на лицо Плащаницы, воспринимает его не как Лик Божий, а, прежде всего, как лицо умершего, невинно замученного человека и поэтому не ужасается, а, скорее, умиляется). Ни разу во время процессии ларца с Плащаницей не открывали, и только епископ в последнее мгновение бросал на нее взгляд, омывал водой, а каплями окроплял собравшихся.
Византийские богословы (свв. Иоанн Дамаскин, Феодор Студит), защищая иконопочитание, упоминали святыню Урфы как наглядное свидетельство того, что Иисус не возражал против существования своих изображений. Впрочем, иконоборцы на это ответствовали, что они плащаницу из Урфы очень почитают, но она доказывает как раз обратное: лишь сверхъестественное изображение Христа имеет право на существование, но не сделанное людьми.

Плащаница и Западная Европа в Средние века

Слава о Плащанице распространялась медленно. Епископ Сарагосский Бравлин еще в середине 7 столетия писал, что судьба погребальных тканей неизвестна, хотя высказывал мнение, что подобную реликвию должны были сохранить. В тексте молитвы, написанной тем же епископом, говорилось о том, что "Петр побежал с Иоанном ко гробу и взглянул на недавние следы умершего и воскресшего, сохранившиеся на ткани (vestigia)". Судя по всему, Бравлин не слыхал не только про Плащаницу в Урфе, но и про почитавшуюся в Иерусалиме ткань.
Судьба иерусалимской святыни вообще любопытна. В 670 году франкский епископ Аркульф из Пенриго потерпел кораблекрушение на острове Иона (Гибридский архипелаг у Шотландии). Он уцелел, нашел убежище в монастыре св. Адамнана и рассказал, что недавно был в Иерусалиме и видел ткань, в которую было обернуто тело Иисуса, что недавно же халиф Иерусалима приказал подвергнуть эту ткань "суду огнем" и что ткань эта в метр с небольшим длиной. Ни о каком изображении он не упоминал. Возможно, именно эту ткань в 797 г. прислали в дар св. Карлу Великому. В 877 г. внук Карла, тоже Карл, но Лысый, передал ее королевскому аббатству св Корнелия в Компьене. Здесь ее и спалили во время Великой Французской революции. Правда, в 18 веке о компьенской плащанице писали, что в ней два с половиной метра, так что, возможно, это не та ткань, которую почитали в Иерусалиме в 5-7 веках. Важно понять, что реликвий в Средние Века было невероятно много, и никто не пытался как-то их проинвентаризовать, объяснить существование дублетов, провести хоть какой-то отсев или исследование подлинности. В 1098 году, к примеру, крестоносцы, захватив Антиохию, нашли некую ткань, которую стали почитать как Плащаницу Иисуса. Ее отвезли во Францию, где выставляли то в Кадуине, то в Тулузе. Она сохранилась по сей день; в 1935 г. французский священник-археолог доказал, что она датируется 11 веком и не имеет вообще никакого отношения к христианской истории: обычная арабская (фатимидская) ткань с куфическим орнаментом, в который вплетены строки мусульманских благословений.
Если в Сарагосе или на Гибридах о Плащанице не слыхали еще и через сто лет после ее обнаружения, то в менее провинциальных местах следы знакомства с нею появляются довольно быстро. На Востоке и на Западе появляется множество икон с изображением только лица Христа, причем лик изображается не так, как то было принято ранее, а сходно с Плащаницей. Прежде всего, многие изображения Нерукотворного Образа вообще выполнены в одном, именно — коричневом, цвете, словно подражая цвету изображения, — такая монохромность была в высшей степени необычным явлением. Прямой пробор, длинные волосы, длинный нос, короткая раздвоенная борода, очень своеобразное безволосое пространство под нижней губой, — вот только главные черты, объединяющие разные изображения Нерукотворного Образа. Со временем они стали каноническими для изображений Христа и на других иконах. Папа св. Григорий Великий (ум. 604) еще до восшествия на престол был послом в Константинополе и привез оттуда икону, явно копирующую лик Плащаницы. Она была помещена в часовне Латеранского дворца, копия с нее попала в Англию со св. Августином. Эту икону в 7-9 веках часто обносили вокруг Рима, когда городу угрожали враги.

Плащаница и вера в символ

На Востоке Плащаница была растиражирована в виде Нерукотворного Образа. Если уже "письмо Христа Авгару" было в свое время сделано оберегом, амулетом, то с Нерукотворным Образом то же произошло в несравненно большем размахе, ибо Средневековье несравненно ближе было к язычеству, чем христианская античность. Скифы и франки, ирландцы и русские были куда дальше даже от Ветхого Завета, не говоря уже о Новом. То, что Евангелие было им проповедано и все-таки выжило, прозвучало, что на языческой основе проступили хотя бы слабые пятна христианства, — чудо, несравненное более сверхъестественное, чем изображение на Плащанице. Христианство смиренно согласилось сосуществовать с языческим, магическим взглядом на мир, постаравшись, по мере возможности, выбелить эту магию. Нерукотворный Образ помещали, по древнему языческому обычаю, над воротами — священное место! Носили на шее. Омывали иконы с ним водой и считали эту воду особо чудесной. Все были очень увлечены возможностью получить в руки действенный, источающий силу символ — и очень мало озабочены возможностью что-то при этом не расслышать, исказить, да просто соврать. Поэтому на Западе предание о Плащанице превратилось в предание о Веронике и ее "плате". Самая древняя версия легенды, возникшая в 7-8 веках и вошедшая в короткую латинскую повесть "Смерть Пилата", говорит, что некоей жительнице Иерусалима Веронике захотелось иметь портрет Иисуса, и Спаситель взял у нее канву для вышивания, прижал к Своему лицу и вернул с изображением. В 7 веке была сочинена повесть "Исцеление Тиберия", в которой Веронику отождествили с "кровоточивой" из евангельского рассказа, — может быть, потому, что евангелист упоминает прикосновение этой женщины к одежде Христа. Автор заставил Веронику отправиться в Рим и там чудесной тканью исцелить от проказы императора Тиберия. Но постепенно утвердилась другая версия: во время-де следования Иисуса с крестом по улицам Иерусалима, некая Вероника услышала шум, вышла из любопытства, сжалилась над Страдальцем и дала ему напиться, протянула платок отереть пот. Спаситель вернул ей платок со словами: "Благословенна ты, смелая женщина". На этом платке и остался запечатленным Нерукотворный Образ.
На Западе привилась традиция делить Крестный Путь Христа на 14 эпизодов (остановок, "станций") — эпизод с Вероникой стал шестым, поводом для молитвы и созерцания. Заодно совершенно забыли, что имя "Вероника" — весьма древнее, происходит от названия растения, и стали его истолковывать как слово, образованное от латинского выражения "верум иконум" — "истинный образ": как будто Веронику после происшествия с "платом" переименовали в его честь.
В 1143 году каноник собора св. Петра Бенедикт, описывая праздничную мессу, впервые упомянул святыню, которую в России принято называть "плат Вероники": "Затем Папа проследовал к судариуму Христа, который называют Вероникой, и окадил его". В 8-9 веках в случае опасности папы в процессиях обносили вокруг города икону Нерукотворного Спаса. В 1011 году папа Сергий IV освятил в капелле папы Иоанна VII в соборе св. Петра особый алтарь в честь Судария Господня, — может быть, именно в связи с появлением Плата Вероники. В 1191 году папа Целестин III показывал французскому королю Филиппу Августу "Веронику, то есть ту самую ткань, на которой Иисус Христос запечатлел свой облик, и изображение столь ясно, что лицо Иисуса Христа можно видеть даже до сего дня". Впрочем, в том же веке об этой святыне говорил Петр Маллий, что изображение появилось, когда Иисус отирал лицо от кровавого пота после молитвы в Гефсиманском саду.
В 1207 папа Иннокентий III установил ежегодную процессию с платом от собора св. Петра до госпиталя Святого Духа. "Плат Вероники" торжественно выставлялся в юбилеи (праздничные года, объявлявшиеся папами) 1300 и 1350 годов. А потом он как-то стушевался, и, возможно, это связано с тем, что в конце XIV века в Риме стало известно о существовании подлинной Плащаницы; закрались сомнения. В 1527 году, когда Карл V разграбил Рим, ходили слухи, что пьяные солдаты торговали этой святыней в кабаке.
На самых древних изображения Плата Вероники лик Христа изображен без шеи, спокойным, похожим на лик Плащаницы. Был ли "плат Вероники" иконой, или некоей тканью с изображением? Теперь уже этого не узнать, но наиболее вероятно, что это была еще одна копия с Плащаницы.
Что плохого в почитании Плата Вероники, икон Спаса Нерукотворного? Какое отношение это почитание имеет к вопросу о том, подлинна ли Туринская Плащаница? Люди обретали некоторое утешение, психологическую опору в зримом знаке, успешнее оборонялись от арабов, русских, англичан, немцев, викингов, — все тогда нападали на всех и защищались ото всех.
Ничего плохого в этом нет, кроме одного: мы никогда не поймем глубочайшего скепсиса по отношению к христианским святыням и их почитанию со стороны многих наших современников и на Западе, и в России, если забудем про эту историю. Люди скептически относятся к святыням не потому, что они Богу не верят, а потому, что они боятся верить людям, хорошо помнят (подсознательно, но такая-то память особенно крепкая) как святыни превращались в орудие, в средство, в магический предмет. И можно долго им объяснять, что это было сделано, помимо прочего, для победы над "плохой" магией, в педагогических целях. Но только к каждому объясняльщика не приставишь. Да хотя бы и приставили — объяснений слушать не будут, а будут про себя знать, что христианам палец протяни — они из него сразу амулет сделают.

955 год: перенесение в Константинополь

Неверующие часто смеются над суеверами: мол, молятся на какого-нибудь идола, мажут его медом, а коль просимого не получают, бьют идола палкой. Но так поступают лишь те верующие, кого и верующими-то назвать трудно — хотя понять их очень легко. Такие суеверы поступают вполне научно смотрят на мир и потому всегда изыскивают в нем причинно-следственные связи, — в частности, между событием и своим отношением к Высшему.
Вера же интереснее: она не перестает молиться и тому символу, который то помогает, то не помогает. Так было и с Плащаницей. Когда Урфа успешно оборонялась от римлян или арабов, это приписывали "письму Христа", позднее — Плащанице. Когда же арабы, в конце концов захватили город, никто не разочаровался в этих святынях, их почитали по-прежнему. Так на отношении к реликвии отражается главная особенность верующего: как бы ни складывались его отношения с Богом, он в Бога верует. Иов веровал и тогда, когда бунтовал.
Нельзя сказать, что верующий не замечает: святыня помогает не всегда, Бог не всегда дарует богатство и здоровье. Такое не заметить нельзя, просто тот, кто решит: "Если Бог такой, то я в Него не верю" — тот и есть неверующий, и был неверующим, был верующим не в Бога, а лишь в добро от Бога (или от Божьих святынь). И это не менее умно, чем логика экспериментатора, это не признак избирательной памяти, какого-то сверхрационального или мифологического сознания. Это вполне логичное и научное мышление, только оно шире "науки" как чего-то прикладного, помогающего жить. Истинный ученый знает, что электричество есть даже тогда, когда лампочка не загорается: и он не разочаровывается в электричестве и тогда, когда его бьет током. Истинный ученый, как и истинный верующий лишен эгоцентризма, оглупляющего человека (почему эти две ипостаси легко совмещаются): он помнит, что, хотя человек и центр мироздания, но центров-то таких весьма много, почему отношения каждого человека в отдельности с Богом весьма прихотливы. Бог всегда рад сотворить для меня чудо, но не всегда может это сделать, чтобы не повредить стоящему рядом со мной.
Христиане Урфы продолжали почитать Плащаницу и после завоевания города арабами; только вот христиан здесь становилось все меньше. В 955 году византийский император добился — за очень большой выкуп — перенесения Плащаницы в Константинополь. Причем делалось это не без мысли о возможной практической помощи от Плащаницы. Дело в том, что в Константинополе был тогда не один правитель, а четверо: молодой Константин Порфирогенет, законный наследник престола; престарелый узурпатор престола император Роман, свергнувший отца Константина, но пощадивший наследника и сделавший его своим зятем, и двое сыновей Романа. Кто из троих молодых правителей останется единственным самодержцем, зависело не только от их талантов и дворцовых интриг. Византия недаром претендовала быть преемницей Римской республики (империи тоже): в критическое мгновение истории ее правители не отваживались так идти наперекор желаниям толпы, как это делали до и после тираны многих других стран. И в борьбе за симпатии народа Плащанице была приготовлена особая роль.
Летом 955 года, после уплаты огромных денег за Плащаницу, епископ Самосатский Авраам торжественно перевез ее из Урфы в Константинополь. Он забрал заодно и две копии с плата (неизвестно, на дереве или на ткани), изготовленные христианами-монофизитами и христианами-несторианами, жившими в той же Урфе. Все было устроено так, чтобы святыня прибыла в Константинополь к празднику Успения, 15 августа 955 года.
Очевидец событий, приближенный Константина Порфирогенета, отметил, что Плащаница "лежала на деревянной доске под золотым окладом" (это объясняет, каким образом могли не знать, что Плащаница сложена вчетверо). Но главное, он упомянул, что двое сыновей императора Романа были сильно разочарованы при виде святыни и, более того, свое разочарование высказали: образ показался им слишком туманным. Это легко понять, глядя именно на Туринскую Плащаницу: большинство фотографий усиливают контрастность изображения, а на самом деле пятна действительно чрезвычайно тусклы. Лишь в конце 20 века научились изготавливать репродукции, где точно воспроизведена эта особенность изображения: пятна еле-еле заметны, почти невесомы. Повествователь же саму эту тусклость оценил благочестиво, как доказательство того, что изображение "произведено потом, а не красками".
Несли Плащаницу, "как второй ковчег или даже как нечто еще более драгоценное". Сперва ткань внесли в собор святой Софии, где поставили на трон в алтаре, затем в хризотриклиний - большую приемную палату - царского дворца и поставили на царский трон (главный из четырех). А по городу поползли слухи и о том, что сыновья Романа без всякого благоговения отнеслись к святыне, и о том, что от нее исцелился бесноватый, который воскликнул: "Славься и ликуй, Константинополь, царствуй, Константин Порфирогенет!"
Император Роман официально назначил Константина своим наследником. Недовольные сыновья императора 20 декабря устроили переворот: арестовали отца и сослали его в монастырь. Но горожане осадили дворец, требуя не столько возвращения Романа, сколько воцарения Константина - и добились своего. Константин был провозглашен старшим цезарем. 27 января 956 года он отправил в ссылку обоих детей Романа. Вскоре новоизбранный император (который, кстати, стал крестным отцом святой русской княгини Ольги, причем, возможно, именно в 955 году) подарил монастырю св. Екатерины на Синае икону с изображением Мандилиона (так в Византии стали называть Плащаницу; слово происходит от латинского "мантия", причем пришло оно в греческой через арабский, где звучало как "мандила").

11 век: Плащаницу разворачивают

Плащаницу вместе с прочими наиболее почитаемыми святынями хранили в тщательно охраняемой Фаросской часовне, части громадного императорского дворца. Ее практически не выставляли, поэтому летописцы отметили как нечто необычное торжественный вынос Мандилиона в 1036 и 1058 годах. Считалось, что глядеть на святыню нельзя — страшно. Примечательно, что с 11 века в христианском искусстве появляется совершенно новый сюжет или, точнее, сюжеты — все связанные с изображением мертвого тела Христа, снятого с креста. Ранее Иисуса вообще редко изображали во гробе, а если изображали, то рисовали обернутым, спеленутым в белую материю наподобие мумии (на восточных иконах по сей день именно так изображают душу Матери Божией в момент Успения). Но вот все меняется: рисуют тело у подножия креста, которое Иосиф с Никодимом обертывают в длинный, двойной ширины, как и Плащаница, кусок ткани (фреска 1164 года в македонской церкви в Нереци). Появляются изображения Оплакивания, причем руки Спасителя изображены сложенными точно так же, как на Плащанице (пример тому - мощевик 11 века, хранящийся в эрмитажном Строгановском собрании) - правая рука поверх левой. Появляются, наконец, иконы, которые и по сей день называются в России "плащаницами", по-гречески же "эпитафиями" — иконы на дереве или ткани, нарисованные или вышитые, с изображением умершего Спасителя, которые выносились в Страстную пятницу. И на них руки Спасителя скрещены так же, как на Туринской Плащанице. Позднее это же изображение стали делать на всех антиминсах — платках с вшитыми в них частицами мощей, которые в православных храмах обязательно кладут на престол, чтобы совершить Евхаристию.
В одном все эти изображения разительно отличаются от Плащаницы: Иисус изображен с повязкой вокруг бедер. Изобразить Спасителя обнаженным казалось кощунством. Одновременно в сказаниях о царе Авгаре появляются никогда не бывшие слова о том, что Христос послал в Эдессу-Урфу ткань с отпечатком всего Своего тела. В одной из рукописей 12 века, хранящейся в Ватиканской библиотеке Иисусу приписаны слова: "Если ты действительно хочешь видеть Мое лицо, Я посылаю тебе ткань, на которой, знай, ты увидишь не только Мое лицо, но все Мое тело божественно преображенное".
Естественно, напрашивается вывод, что в Константинополе вскоре после получения Плащаницы ее разворачивали. Возможно, причиной послужило простое любопытство, или, может быть, хотели вынуть из старого футляра, чтобы переложить в новый, — и с удивлением обнаружили подлинные размеры полотна. Понятно, почему открытие не афишировали: ведь это опровергало евангельское сообщение о том, что тело Спасителя было обмыто (в Иерусалиме даже показывали камень, на котором обмывание совершили), опровергало и всю легенду об Авгаре.
В 1201 г. Николай Месарит, хранитель святынь Фаросской часовни, защищая ее от восставшей толпы, сказал: "В этой часовне Христос воскресает вновь", ибо "тут хранится льняная ткань, дешевый и распространенный материал, все еще благоухающая миром, сопротивляющаяся разложению, потому что в нее после Страстей было завернуто таинственное, нагое мертвое Тело". Так знавший о подлинном облике Плащаницы византиец разрешал для себя противоречие между Евангелием и изображением: тело было обвито Плащаницей после снятия с креста, но до омытия тела, до похорон. А через три года Константинополь был завоеван крестоносцами. Плащаница исчезла.

1  2  3  4