Русские ночи ( о Балах)

[La Mecha]

нна Колесникова. «Бал в России с 18 до начала 20 века».


«лово «бал» - французское, впервые засвидетельствовано в русском языке у князя Куракина в 1705 году. Французское существительное «bal» происходит от старофранцузского «baller» - танцевать.​

Танец, по природе своей, пишет И. Хейзинга – игра.

«Более того, танец... представляет собой одну из самых чистых и совершенных форм игры».​ Э. Берн указывает на то, что «повседневная жизнь предоставляет очень мало возможностей для человеческой близости. Поэтому в социальной жизни весьма значительную роль составляют игры».
Бальные танцы по существу являются сексуальными играми.

Традиция светских балов в Европе начинает формироваться к 14 веку, во времена Марии Медичи балы приобретают большую популярность, а со времен правления Людовика 14 становятся неотъемлемой частью придворных празднеств.​ В России, благодаря преобразованиям Петра 1, был отменен ранее соблюдавшийся запрет на танцы в рамках светского общения.​ Христианская религия, с ее догматом греховности плоти, публично произносила анафему танцу.
Представления о собраниях темных сил непременно включали танцевальный элемент (Вальпургиева ночь в «Фаусте» Гете). Танец приобрел демонологическое значение, стал восприниматься как дьявольское орудие обольщения. Метафорически саму смерть представляли через танцевальные образы: широкое распространение в 15 веке после эпидемии чумы в Европе получила легенда о «пляске смерти».​ Возрождение несколько смягчило отношение к танцу, некоторые представители его даже отнесли его к божественной области (Фра Беато Анджелико, Данте), изображая хороводы ангелов. ​

В России аскетические догмы о греховности танца еще глубже проникли в общественное сознание. Только при Петре 1 бальная культура становится составляющей жизни россиян. Общественные собрания – ассамблеи – Петр 1 начал устраивать в начале 18 века.​ …
В последующие эпохи негативное отношение к бальной культуре в России будет сохраняться.​ Уже в 20 веке лирико-трагическую сущность бала ощущал Б.Л. Пастернак, озаглавив два своих стихотворения «Вальс со слезой» и «Вальс с чертовщиной».

* * *

Только заслышу польку вдали,
Кажется, вижу в замочною скважину:
Лампы задули, сдвинули стулья,
Пчелками кверху порх фитили,
Масок и ряженых движется улей.
Это за щелкой елку зажгли.

Великолепие выше сил
Туши и сепии и белил,
Синих, пунцовых и золотых
Львов и танцоров, львиц и франтих.
Реянье блузок, пенье дверей,
Рев карапузов, смех матерей.
Финики, книги, игры, нуга,
Иглы, ковриги, скачки, бега.

В этой зловещей сладкой тайге
Люди и вещи на равной ноге.
Этого бора вкусный цукат
К шапок разбору рвут нарасхват.
Душно от лакомств. Елка в поту
Клеем и лаком пьет темноту.

Все разметала, всем истекла,
Вся из металла и из стекла.
Искрится сало, брызжет смола
Звездами в залу и зеркала
И догорает дотла. Мгла.
Мало-помалу толпою усталой
Гости выходят из-за стола.

Шали, и боты, и башлыки.
Вечно куда-нибудь их занапастишь.
Ставни, ворота и дверь на крюки,
В верхнюю комнату форточку настежь.
Улицы зимней синий испуг.

Время пред третьими петухами.
И возникающий в форточной раме
Дух сквозняка, задувающий пламя,
Свечка за свечкой явственно вслух:
Фук. Фук. Фук. Фук.


У В.Ф. Одоевского бал превращается в подлинную пляску смерти: «Свечи нагорели и меркнут в удушливом паре. Если сквозь колеблющийся туман всмотреться в толпу, то иногда кажется, что пляшут не люди…, пляшут скелеты, постукивая друг о друга костями («Бал»).​ Напряжение нарастает, инфернальное начало бала просматривается все сильнее… Апофеозом в русской литературе становится «Великий бал у сатаны» из романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита».





Иллюстрация Д.А. Шмаринова к роману Л.Н. Толстого "Война и мир"

[La Mecha]

"ассказы бабушки, из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные ее внуком Д. Благово".

(Бабушка - Елизавета Петровна Янькова, рожд. 1768 г.).​

"... ы отправились в собрание с сестрой Екатериной Александровной Архаровой. Бал был самый блестящий и такой парадный, каких в теперешнее время и быть не может: дамы и девицы все в платьях или в золотых и серебряных , или шитых золотом , серебром, камений на всех премножество; и мужчины тоже в шитых кафтанах с кружевами, с каменьями. Пускали в собрание по билетам самое лучшее общество, но было много.​ Императрица тоже была в серебряном платье, невелика ростом, но так величественна и вместе милостива во всем, что и представить себе трудно.​ Пели: "Славься сим, Екатерина! Славься, нежная к нам мать!" Мне пришлось танцевать неподалеку от императрицы, и я вдоволь на нее нагляделась. Когда приходилось кланяться во время миновета, то все обращались лицом к императрице, и кланялись ей, а танцующие стояли так, чтобы не обращаться к ней спиною. Блестящий был праздник.

В 1818 году когда двор был в Москве, Апраксины давали бал, и вся царская фамилия и какие-то принцы иностранные были на этом празднике, и званых гостей, было , я думаю, 800 ежели не 1000 человек. Ужин был приготовлен в манеже, который был для этого вечера весь заставлен растениями и цветами, было несколько клумб, между ними были дорожки. На возвышении в несколько ступенек приготовлен стол для государя, императрицы, двух великих князей и принцев, а направо для и налево, вдоль всего манежа, множество маленьких столов для прочих гостей.
Государь вел к ужину хозяйку дома, а великие князья и принцы вели дочерей и невестку, молодую Апраксину, Софью Петровну, урожденную графиню Толстую, дочь графа Петра Александровича, бывшего одно время послом при Бонапарте.

Графиня Марья Алексеевна , жена его, была урожденная княжна Голицына... Молодая Апраксина была прекрасная собой: свежа и румяна, совершенная роза. На ней была белая атласная юбка в клетку, шитая бусами, а на тех местах, где клетки пересекались, крупные солитеры, лиф бархатный, ярко-красный, также шитый бусами и солитерами... Во время бала вдовствующей императрице было угодно обойти всю залу и приветствовать дам и девиц милостивым словом.

За ужином мне пришлось сидеть неподалеку от царского стола, и, хотя не все было слышно, что там говорили, но все видно, что делалось. ... Дворянское собрание в наше время было вполне дворянским, потому что старшины зорко смотрели за тем, чтобы не было какой примеси, и члены, привозившие с собою посетителей и посетительниц, должны были отвечать за них и не только ручаться, что привезенные ими точно дворяне и дворянки, но и под опасением попасть на черную доску и чрез то навсегда лишиться права бывать в Собрании.​ Купечество с их женами и дочерьми, и то только почетное, было допускаемо в виде исключения как зрители в какие-нибудь торжественные дни, или во время царских приездов, но не смешивалось с дворянством: стой себе за колоннами да смотри издали.

Я помню по рассказам, что покойная матушка езжала на куртаги, которые были учреждены в Москве: барыни собирались с работами, а барышни танцевали; мужчины и старухи играли в карты, и, по желанию императрицы для того, чтобы не было роскоши в туалетах, для дам были придуманы мундирные платья по губерниям, и какой губернии был муж, такого цвета и платье у жены.

У матушки было платье: юбка была атласная , а сверху вроде казакина или сюртучка довольно длинного, из стамеди стального цвета с красною шелковою оторочкой и на красной подкладке.

Съезжались обыкновенно в 6 часов, потому что обедали рано, и в 12 все разъезжались по домам. Танцующих бывало немного, потому что менуэт был танец премудреный: поминутно то и дело, что или присядь, или поклонись, и то осторожно, а иначе, пожалуй, или с кем-нибудь лбом стукнешься, или толкнешь в спину; мало этого, береги свой хвост, чтобы его не оборвали, и смотри, чтобы самой не попасть в чужой хвост и не запутаться. Танцевали только умевшие хорошо танцевать, и почти наперечет знали тех, кто хорошо танцует. Тогда и в танцах было много учтивости и уважения к дамам".

[La Mecha]

"Благородное собрание было посещаемо, дамские туалеты всегда очень хороши и несравненно богаче, чем теперь, потому что замужние женщины носили материи, затканные серебром, золотом, и цельные глазетные. Мужчины... продолжали носить французские кафтаны различных цветов, довольно ярких иногда - атласные, объяринные, гродетуровые и бархатные , шитые шелками, блестками, и серебром, и золотом; всегда шелковые чулки и башмаки: явиться в сапогах на бал никто и не посмел бы - это много придавало щеголеватости. Кроме того, пудра всех красила, а женщины и девицы вдобавок еще румянились, стало быть желтых и зеленых лиц не бывало.

Некоторые девицы сурьмили себе брови и белились, но это не было одобряемо в порядочном обществе, а обтирать себе лицо и шею пудрой считалось необходимым. Теперь многие даже и не поймут, что такое красные каблуки (les talons rouge). Красные каблуки означали знатное происхождение, эту моду переняли мы, разумеется, у французов, там, при версальском дворе, вошло в обычай для высшего дворянства ходить на красных каблуках.

Княжна Прасковья Михайловна Долгорукова до старости своей все ходила на красных каблуках и продолжала ездить в двухместной карете, которая имела вид веера (en forme d' eventail). Княжна была... самая последняя в Москве старожилка, которая, имея от роду почти девяносто лет (она умерла в 1844 году), все еще одевалась , как при императрице Екатерине II. Батюшка до кончины своей носил французский кафтан синего цвета, всегда белое жабо, белый пикейный камзол, чулки и башмаки.
Он носил парик и пудрился. ... После двенадцатого года ... платья были совсем некрасивые - очень узенькие, пояс под мышками, спереди нога видна по щиколотку, а сзади у платья хвост. Потом платья совсем окургузили, и вся нога стала видна. Много видала я этих дурачеств: застала фижмы , les paniers, носили под юбками нечто вроде кринолина, мушки, и пережила отвратительные моды 1800 и 1815 годов, когда все подражали французам, а французы старались на свой лад переиначить одежды римлян, туники то есть, с позволения сказать, чуть не просто рубашки.

При императоре Павле никто не смел и подумать о том, чтобы без пудры носить волосы или надеть то уродливое платье, которое тогда уже начинали носить во Франции.
Сказывали, кто-то попался ему в Петербурге в новомодном платье. Государь ехал, приказал остановиться и позвал модника.
У того от страха и ноги не идут, верно почуял, в чем дело. Государь приказал ему повернуться, и так как был в веселом расположении духа, то расхохотался и сказал своему адъютанту: "Смотри, какое чучело!"​
Потом спросил франта: "Что ты - русский?
- Точно так, Ваше величество, - отвечает тот, ни жив, ни мертв.
- Русский - и носишь такую дрянь, да ты знаешь ли , что на тебе? Республиканское платье! Пошел домой, и чтоб этого платья и следов не было, слышишь... а то я тебя в казенное платье одену - понял?
А в другой раз велел кого-то посадить на гауптвахту".



Константин Сомов

[La Mecha]

В.Н. Головина. "Мемуары":


Э.-Л. Виже-Лебрен. Портрет В. Головиной


"шестнадцать я получила шифр фрейлины. Почти каждый день я была при дворе. По воскресеньям бывало собрание "Большого Эрмитажа", на которое допускались дипломатический корпус и особы первых двух классов, мужчины и женщины. Собирались в гостиной, где появлялась Императрица и поддерживала разговор.


В.Л. Боровиковский. Екатерина II на прогулке в царскосельском парке.


По понедельникам бывал был и ужин у Великого Князя Павла. По вторникам я была дежурной. Мы проводили вместе с подругой часть вечера в бриллиантовой комнате, названной так потому, что там хранились драгоценности и, между ними, корона, скипетр и держава. Императрица играла в карты со старыми придворными. Две фрейлины сидели у стола, и дежурные придворные занимали их. По четвергам было собрание "Малого Эрмитажа", с балом, спектаклем и ужином, иностранные министры не бывали на этих собраниях, но остальные посетители были те же, что и по воскресеньям, кроме того, в виде милости, допускались некоторые дамы. По пятницам я была дежурной.

По субботам наследник трона давал великолепный праздник. Приезжали прямо в театр, и, когда появлялись их Императорские Величества, начинался спектакль; после спектакля очень оживленный бал продолжался до ужина, посередине залы ставили большой стол, а в ложах - маленькие, Великий Князь и Княгиня ужинали, прохаживаясь между гостями и разговаривая с ними. После ужина опять начинался бал и кончался очень поздно. Разъезжались с факелами, что производило прелестный эффект на скованной льдом Неве. Эта эпоха была самой блестящей в жизни двора и столицы: все гармонировало.


А. Бенуа. Парад при Павле I.

Город был полон знати. Каждый день можно было встретить человек тридцать-сорок у Голицына, у Разумовского, у первого министра Панина, где часто бывали Великий Князь и Княгиня, у графа Чернышева, и у вице-канцлера, графа Остермана. ... Крепость Измаил была взята приступом, и кампания была окончена. Князь Потемкин давал в городе праздники, один другого прекраснее, но ни один из них не был таким изысканным и новым, как праздник в Таврическом дворце. Он был устроен в огромной молдавской зале, где двойной ряд колонн почти составлял круг. Два портика разделяли его посередине, и между ними был зимний сад, великолепно освещенный скрытыми лампами. Там было много деревьев и цветов. Главный свет падал с круглого потолка, посередине которого находился вензель Императрицы, сделанный из стразов. Этот вензель был освещен скрытым источником света и ослепительно блистал. Кадриль по крайней мере в пятьдесят пар открыла бал. Здесь находились все, что было лучшего в столице. Присутствие Императрицы немало содействовало очаровательности праздника.

Однажды в отеле Шаро я встретила графа Кобенцль, австрийского посланника. Он приехал приглашать на большой бал в посольстве - я также была приглашена - и предупредил нас, что там будет присутствовать как новая, так и старинная французская аристократия. Я отправилась на бал вместе со своими друзьями. Выйдя из кареты, мы были встречены всеми чинами посольства. Посланник ...ввел нас в бальный зал. Довольно много было места для танцев, и музыка была расположена амфитеатром у одной из стен.

На некотором расстоянии человек отбивал такт и кричал фигуры кадрили. Разговаривая с Жюстиной де Турцель, я вдруг почувствовала, что ко мне прислонилось что-то очень мягкое. Я обернулась и увидела женщину в летах, причесанную и одетую с претензией на моду. На ней было черное бархатное платье и большое количество бриллиантов. Она толкала меня своим животом и кричала:
- Ах! Госпожа президентша! Госпожа сенаторша там в углу! Как она прекрасна! Вчера я была у нее. Как она благовоспитанна! Ну, поглядите же, как она на меня приятно смотрит!

И она кланялась, сложив губы сердечком и выпучив глаза.
- Это госпожа Николь, - сказал мне один из присутствующих, - два года тому назад она держала гостиницу, а теперь ее муж назначен президентом.
- А эта молодая женщина, которая довольно недурно танцует?
- Это госпожа Мишель, ее муж был знаменитым убийцей во время террора. Теперь он стал сенатором по протекции Камбасереса.

Между необычайными лицами особенно выделялась г-жа Люкчезина, жена прусского посланника. Она была высокого роста, брюнетка, с простым видом. У нее грубые черты лица, и манеры пошлые и резкие. Ее ресницы накрашены черным, и все лицо наштукатурено, как у статуи. По мере того, как ей становилось жарко, краски на ее лице расплывались , и к концу вечера она была похожа на размалеванную палитру. Она обожала семью Бонапарта.

Она танцевала гопсер с Ланским, моим соотечественником, который для потехи старался растрясти ее как следует. Она... сдерживала дыхание из уважения к сестре первого консула, г-же Мюрат. Приглашать к ужину явились расшитые золотом метрдотели. Мы были приглашены к столу номер один, предназначенному для аристократии прежней Франции. Зал был очень обширен, наш стол находился посередине, окруженный другими, и мы как бы царили над остальным обществом. Генералы, сенаторы, все власти прохаживались вокруг нас. Я не могла вдосталь налюбоваться на яркую демаркационную линию между прошлым и новым обществом, а также на то, как дамы нового правительства старались подражать манерам старинной аристократии, тогда как последняя, казалось, совсем не замечала их существования".

[La Mecha]

Художник Алексеев Н.М. Портрет А.О. Смирновой-Россет

оссет-Смирнова А.О.
«Дневник. Воспоминания. Баденский роман»:

«аконец настал великий день.
Наша зала была освещена сальными свечами, а на этот случай купили стеклянные рожки. Три звонка – и вошла государыня со своей свитой. Она была декольте, на шее у нее всегда было три нитки крупного жемчуга, она ходила на высоких каблуках и переваливалась, и была очень крепко зашнурована. С ней была мадам Каталани, в оранжевом платье и пунцовая роза в волосах… Освещение было ослепительное.

Два звонка – и в залу впорхнуло прелестное существо. Эта молодая дама была одета в голубое платье и по бокам приколоты маленькими букетами мелкие roses pourprees (красные розы), такие же розы украшали ее маленькую головку. За ней почти бежал высокий веселый молодой человек, который держал в руках соболью палантину и говорил: «Charlotte, Charlotte, votre palatine!» (« Шарлотта, Шарлотта, Ваша палантина!»)

Дамы сказали: «Это великая княгиня Александра Федоровна и великий князь Николай Павлович!»

… Государыня часто посылала нам гостинцы: когда привозили с Дона первую и лучшую паюсную икру, и для нас была доля. На святой и на масленицу мы катались в придворных каретах, и в каждом кармане был фунт конфет. В лазарет для выздоравливающих из дворца привозили то, что прописывал доктор Рейнбот – виноград, желе.

На Страстной неделе государыня прислала мне желтый, разубранный букетами хвост, вышитый серебром, и юбку, всю вышитую серебром, а Эйлер – голубой дымковый, весь вышитый серебряными цветами, и такую же юбку…
Выход еще не начинался, государь шел под руку с императрицей, оба кланялись на все стороны. Камер-паж нес длинный хвост, другой шел за государем, потому что в церкви он держал шпагу государя, за ними шли вдовствующая императрица с великим князем Михаилом Павловичем, и за ними шли камер-пажи, потом вся свита, прямо в большую залу, потом в маленькую белую залу, затем в залу с портретами фельдмаршалов, в белую залу, где были собраны обоего пола знатные особы.

Меня поразила своею красотою и туалетом графиня Моркова, рожденная Гагарина. У нее была лента святого Георгия. В церкви я стояла возле Стефани (Радзивилл – курсив мой), которая была покрыта бриллиантами и в великолепном кремовом платье. У обеих государынь были бриллиантовые диадемы на голове, тогда не было еще русского платья и кокошников, и носили платье времен Екатерины: придворное платье. Впереди шли грузинские царевны, а Елена Павловна сидела в жемчуге. Стефани меня рассмешила и сказала: «Посмотри, ее жемчуг так натянут, что ее задушит».

…Мне писала моя Стефани, а я пока жила в Таврическом дворце, с княгиней Ливен и Авдотьей Михайловной Луниной. Императрица мне сама рассказывала: «Вы знаете, как матушка строга к этикету. Я должна была надеть розовое платье и послала записку императору, говоря ему, что не могу надеть красную ленту на розовое платье и надену голубую ленту. Не подумав, он отослал ее матушке, которая мне написала: «Вы наденете вашу красную ленту, как можно позволять себе такие фривольности!» Но я все-таки спокойно отказалась надеть розовое платье».

После коронации все поехали в Царское село. Я танцевала с маркизом де Табэ, который мне сказал: «Je suis pour m’interesser aux femmes et a la mode, mais ce sont yeux que je ne daia a Paris» («Я стар, чтобы интересоваться женщинами и модой, но таких глаз не видел и в Париже!»).

Двор переехал в Зимний дворец, и в городе были маленькие вечера… Первый был у Лизаветы Михайловны Хитровой. Она жила во втором этаже посльской квартиры, приемы ее были очень приятные. Стефани и я, мы были званы на этот вечер. В углу, между многими мужчинами, стоял Пушкин. Я сказала в мазурке Стефани: «Выбери Пушкина». Она пошла. Он небрежно прошелся с ней по зале, потом и я его выбрала. Он и со мной очень небрежно прошелся, не сказав ни слова.

У Потоцкого были балы и вечера. У него я в первый раз видела Елизавету Ксаверьевну Воронцову в розовом атласном платье. Тогда носили cordelierе (цепь из драгоценных камней), ее cordeliere была из самых крупных бриллиантов. Она танцевала мазурку на удивление всем с Потоцким. Шик в мазурке состоит в том, что кавалер даму брал себе на грудь, тут же ударяя себя почти в центр тяжести (чтоб не сказать задницу), летит на другой конец залы и говорит: «Мазуречка, пани», а дама ему: «Мазуречка, пан Храббе».



… Легкость была удивительная, когда танцевали попарно, а не спокойно, как теперь, и зрители всегда били в ладоши…
На вечерах Потоцкого были швейцары со шпагами, официантов можно было принять за светских франтов, ливрейные были только в большой прихожей, меблированной как салон: было зеркало, стояли кресла, и каждая шуба под номером. Все это на английскую ногу. Пушкин всегда был приглашен на эти вечера, и говорил, что любителям счастье, все подавали охлажденным, и можно называть то то, то другое, и желтенькие соленые яблоки, и морошку, любимую Пушкиным, брусника и брусничная вода, клюквенный морс и клюква, кофе с мороженым, печения, даже коржики, а пирожным конца не было.

В воскресенье у императрицы были вечера на сто персон и салонные игры, «кошки и мышки». Я отличалась в этой игре, убегала в другую комнату, куда рвался Потоцкий, я от него опять в коридор, и кончалось, когда он говорил: «Je ne puis plus» (Больше не могу»).

… Мы отправились к Карамзиным на вечер… Я знала, что они будут танцевать с тапером. Все кавалеры были заняты, один Пушкин стоял у двери и предложил мне танцевать с ним мазурку. Мы разговорились, и он мне сказал: «Как Вы хорошо говорите по-русски».
- Еще бы, мы в институте всегда говорили по-русски, нас наказывали, когда мы в дежурный день говорили по-французски. А на немецкий махнули рукой.
- Но Вы итальянка?
- Нет, я не принадлежу ни к какой национальности: мой отец был француз, моя бабушка – грузинка, а дед – пруссак, но я православная и по сердцу – русская… Плетнев нам читал Вашего «Евгения Онегина», мы были в восторге, но когда он сказал: панталоны, фрак, жилет, мы сказали: какой, однако, Пушкин, indecent (непристойный).
Он разразился громким веселым смехом, свойственным только ему. Про него Брюллов говорил: «Когда Пушкин смеется, у него даже кишки видны».

К концу года Петербург проснулся: начали давать маленькие вечера. Первый танцевальный был у Элизы Хитровой.
Она приехала из-за границы с дочерью, графиней Тизенгаузен, за которую будто сватался прусский король. Элиза гнусила, была в белом платье, очень декольте: ее пухленькие плечи вылезали из платья; на указательном пальце она носила Георгиевскую ленту, и часы фельдмаршала Кутузова и говорила: «Он носил это под Бородино». Пушкин была на этом вечере и стоял в уголке за другими кавалерами. Мы все были в черных платьях. Я сказала Стефани: «Мне ужасно хочется танцевать с Пушкиным». «Хорошо, я его выберу в мазурке, - и точно подошла к нему. Он бросил шляпу и пошел за ней. Танцевать он не умел. Потом я его выбрала…

Элиза пошла в гостиную, грациозно легла на кушетку и позвала Пушкина. Всем известны стихи Пушкина:

Нынче Лиза en-gala,
У австрийского посла,
Не по-прежнему мила!
Но по-прежнему гола.

К ней ходил Вигель, на которого Пушкин сочинял стихи. Этот Вигель оставил записки, которые напечатали с пропусками, не знаю, почему, у него желчь без злобы, и протест против западного напускного образования.
Сей Вигель… украсил русскую литературу портретами, хотя в карикатурном виде».

[La Mecha]

Художник Уильям Генри Пауэлл. Портрет Александра Дюма

лександр Дюма.
«читель фехтования или полтора года в Санкт-Петербурге»:


«Наступил Новый год. В день Нового года царь принимает у себя свой народ – около двадцати тысяч приглашенных являются на бал в Зимний дворец. В девять часов вечера двери дворца открываются, и его залы тут же наполняются самой разнообразной публикой, тогда как в течение всего года он доступен только для высшей аристократии.

Уже около получаса находились мы в зале дворца…, когда раздались звуки полонеза и среди приглашенных пронесся шепот: «Государь, государь!»
В дверях появляется его величество с супругой английского посла. За ним следует весь двор. Публика расступается, и в образовавшееся пространство устремляются танцующие. Перед моими глазами проносится поток бриллиантов, перьев, бархата, духов.

В то время, как народ заполняет залы дворца, государь и государыня, окруженные великими князьями и великими княгинями, принимают обычно в Георгиевском зале дипломатический корпус. По окончании этого приему двери Георгиевского зала распахиваются, начинает играть музыка, и император под руку с супругой французского, австрийского, испанского или какого-нибудь другого посла входит в зал. И тотчас же приглашенные расступаются, точно отхлынувшие волны Чермного моря, и император проходит среди них.

В десять часов вечера, когда дворец был полностью освещен, туда пригласили всех лиц, имевших билеты на бал. Я был в числе этих счастливцев и вслед за ними поспешил в Эрмитаж. У дверей его стояло двенадцать негров, одетых в богатые восточные костюмы; они сдерживали напор толпы и проверяли пригласительные билеты. Войдя в театр Эрмитажа, я подумал, что попал во дворец фей. Представьте себе огромную залу, потолок и все стены которой убраны хрустальными украшениями самых различных форм. За этими украшениями скрыты от восьми до девяти тысяч разноцветных лампионов, свет которых дробится, преломляясь в кристалле, и заливает чудесную декорацию – сады, боскеты, присовокупите к этому дивную музыку, и вам покажется, что вы находитесь в искрящемся тысячью огней волшебном дворце.

В одиннадцать часов вечера музыка и трубы возвестили о прибытии императора. Тотчас же все великие князья и княгини, послы с женами, фрейлины и придворные чины сели за стол, находившийся в центре помещения, прочие же гости, среди которых было около шестисот человек из высшей знати, разместились за двумя другими столами. Один только государь не садился: он обходил столы и обращался то к одному, то к другому гостю, который отвечал ему, сидя, как того требовал этикет.
Не могу передать того впечатления, которое произвели на всех присутствующих император, великие князья и блестящий двор в золоте, шелках, бриллиантах. Что до меня, то я никогда не видел ничего подобного. Я бывал на наших французских придворных балах и должен сказать, вопреки своему патриотизму, что русские балы значительно превосходят их своим блеском.

По окончании банкета все отправились в Георгиевский зал, танцы снова начались здесь полонезом, который по-прежнему возглавлял государь. Вскоре после этого он уехал. Приглашенные стали постепенно расходиться. Во дворце было двадцать градусов тепла, а на дворе – столько же мороза. Таким образом, разница в температуре достигала сорока градусов».

[La Mecha]

стольф де Кюстин.
оссия в 1839 г.

"озвращаюсь, однако, к описанию торжественных празднеств, на которых я теперь каждый вечер присутствую. У нас балы лишены всякой красочности благодаря мрачному, черному цвету мужских нарядов, тогда как здесь блестящие, разнообразные мундиры русских офицеров придают особый блеск петербургским салонам. В России великолепие драгоценных дамских украшений гармонирует с золотом военных мундиров, и кавалеры, танцуя со своими дамами, не имеют вида аптекарских учеников или конторских клерков.



Внешний фасад Михайловского дворца со стороны сада украшен во всю длину итальянским портиком. Вчера воспользовались 26-градусной жарой, чтобы эффектно иллюминировать колоннаду галереи группами оригинальных лампионов: они были сделаны из бумаги в форме тюльпанов, лир, ваз. Это было ново и довольно красиво. Великая княгиня Елена для каждого устраиваемого ею празднества придумывает, как мне передавали, что-нибудь новое, оригинальное, никому не знакомое.



И на этот раз свет отдельных групп цветных лампионов живописно отражался на колоннах дворца и на деревьях сада, в глубине которого несколько военных оркестров исполняли симфоническую музыку. Группы деревьев, освещенные сверху прикрытым светом, производили чарующее впечатление, так как ничего не может быть фантастичнее ярко освещенной зелени на фоне тихой, прекрасной ночи. Большая галерея, предназначенная для танцев, была декорирована с исключительной роскошью. Полторы тысячи кадок и горшков с редчайшими цветами образовали благоухающий боскет.



В конце залы, в густой тени экзотических растений, виднелся бассейн, из которого беспрерывно вырывалась струя фонтана. Брызги воды, освещенные яркими огнями, сверкали как алмазные пылинки и освежали воздух. Роскошные пальмы, банановые деревья и всевозможные другие тропические растения, корни которых скрыты были под ковром зелени, казалось, росли на родной почве, и чудилось, будто кортеж танцующих пар какой-то чудодейственной силой был перенесен с дикого сквера в далекий тропический лес.

Невольно грезилось наяву, так все кругом дышало не только роскошью, но и поэзией. Блеск волшебной залы во сто крат увеличивался благодаря обилию огромных зеркал, каких я нигде не видал ранее. Эти зеркала, охваченные золочеными рамами, закрывали широкие простенки между окнами, заполняли также противоположную сторону залы, занимающей в длину почти половину всего дворца, и отражали свет бесчисленного количества свечей, горевших в богатейших люстрах.

Трудно представить себе великолепие этой картины. Совершенно терялось представление о том, где ты находишься. Исчезали всякие границы, все было полно света, золота, цветов, отражений и чарующей, волшебной иллюзии. Движение толпы и сама толпа увеличивались до бесконечности, каждое лицо становилось сотней лиц. Этот дворец как бы создан для празднества, и казалось, что после бала вместе с танцующими парами исчезнет и эта волшебная зала. Я никогда не видел ничего более красивого. Но самый бал походил на все другие и далеко не соответствовал исключительной роскоши залы. Здесь не было ничего яркого, захватывающего, никаких зрелищ, сюрпризов, балетных представлений.



Танцевали беспрерывно полонезы, вальсы и какие-то контрдансы, именуемые на русско-французском наречии кадрилью. Даже мазурку танцуют в Петербурге менее весело и грациозно, чем на ее родине, в Варшаве. Русской важности никак не ужиться с бойкими, полными самозабвенного пыла истинно польскими танцами. После каждого полонеза императрица присаживалась отдохнуть в душистой сени галереи, которую я вам описал; там она укрывалась от жары; в эту летнюю грозовую ночь в иллюминированном саду было так же душно, как во дворце. Во время празднества я на досуге сравнивал две наши страны, и наблюдения мои оказались не в пользу Франции.

Демократия по долгу своему разрушает упорядоченность большого собрания людей; празднику же в Михайловском замке особую красоту придавали всевозможные почести и хлопоты, предметом которых была государыня.
Для изысканных развлечений королева необходима; но равенство имеет столько других преимуществ, что ради него можно и пожертвовать роскошью удовольствий; именно так и поступаем мы во Франции - похвальное бескорыстие; боюсь только, как бы наши потомки, когда настанет их черед наслаждаться усовершенствованиями, какие уготовили им чересчур великодушные предки, не пришли к иному мнению. Кто знает, не скажут ли про нас эти поколения, очнувшись от заблуждений: "Поддавшись ложному красноречию, они сделались тайными фанатиками и обрекли нас на явное Ничтожество"?

[La Mecha]

Цитируется по книге «Друзья Пушкина». Переписка, Воспоминания, Дневники; Составление, биографические очерки и прим. В.В. Кунина, М, 1986 г.

« Елизаветой Михайловной Хитрово (урожденная княжна Кутузова) и Екатериной Федоровной (Тизенгаузен - дочерью Е.М. Хитрово - курсив мой) …вскоре после своего приезда в Петербург весной 1827 г.
1830 год петербургская знать открывала костюмированным балом в Аничковом дворце.
Каждая «маска» должны была обратиться к императорской чете со стихами, специально приготовленными по этому случаю. Фрейлина Тизенгаузен выбрала для бала костюм циклопа и попросила А.С. Пушкина помочь со стихами.
Пушкин ответил довольно церемонным письмом в блестящем французском эпистолярном стиле, которым, по отзывам самих французов, он владел неподражаемо, и русским стихотворением «Циклоп»:

Язык и ум теряя разом,
Гляжу на вас единым глазом,
Единый глаз в главе моей.
Когда б судьбы того хотели,
Когда б имел я сто очей,
То все бы сто на вас глядели.

Стихотворение, произнесенное Е.Ф. Тизенгаузен, и сама она, наряженная циклопом, имели шумный успех».


Художник Орест Кипренский. Портрет Анны Олениной

нна Алексеевна Оленина: «Однажды на балу у графини Тизенгаузен-Хитровой Анета увидела самого интересного человека своего времени и выдающегося на поприще литературы: это был знаменитый поэт Пушкин. Бог, даровав ему гений единственный, не наградил его привлекательной наружностью. Лицо его было выразительно, конечно, но некоторая злобы и насмешливость затмевали тот ум, который был виден в голубых, или, лучше сказать, стеклянных глазах его. Арапский профиль, заимствованный от поколения матери, не украшал лица его.

Да и прибавьте к этому ужасные бакенбарды, растрепанные волосы, ногти, как когти, маленький рост, жеманство в манерах, дерзкий взор на женщин, которых он отличал своей любовью, странность нрава природного и принужденного и неограниченное самолюбие – вот все достоинства телесные и душевные, которые свет придавал русскому поэту 19 столетия. Говорили еще, что он дурной сын, но в семейных делах невозможно все знать, что он распутный человек, но, впрочем, вся молодежь такова.

Итак, все, что Анета могла сказать после короткого знакомства, есть то, что он умен, иногда любезен, очень ревнив, несносно и неделикатен. Среди особенностей поэта была та, что он питал страсть к маленьким ножкам, о которых он в одной из своих поэм признавался, что предпочитает их даже красоте. Анета соединяла с посредственной внешностью две вещи: у нее были глаза, которые порой бывали хороши, порой глупы. Но ее нога была действительно очень мала, и почти никто из подруг не мог надеть ее туфель.


Орест Кипренский

Пушкин заметил это преимущество, и его жадные глаза следили по блестящему паркету за ножками молодой Олениной. Он только что вернулся из шестилетней ссылки. Все - мужчины и женщины – старались оказывать ему внимание, которое всегда питают к гению. Анета знала его, когда была еще ребенком. Она тоже захотела отличить знаменитого поэта: она подошла и выбрала его на один из танцев; боясь, что она будет осмеяна им, заставила ее опустить глаза и покраснеть, подходя к нему. Небрежность, с которой он спросил у нее, где ее место, задела ее.

Предположение, что Пушкин может принять ее за дуру, оскорбило ее, но она ответила просто и за весь остальной вечер уже не решалась выбрать его. Но тогда он, в свою очередь, подошел выбрать ее исполнить фигуру, и она увидела его, приближающегося к ней.
Она подала ему руку, отвернув голову и улыбаясь, потому что это была честь, которой многие завидовали».

П.М. Устимович: «Кружок Олениных состоял с одной стороны, из представителей высшей аристократии – и писателей, художников, музыкантов – с другой, никакого раздвоения в этом кружке не было, все жили дружно, весело, душа в душу, особенно весело проводил время оленинский кружок в Приютине – так называлась дача около Петербурга, за Охтой, дача эта отличалась прекрасным местоположением: барский дом стоял здесь над самою рекою и прудом, окаймленным дремучими лесами.

Из забав здесь особенно в ходу игра в шарады, которая в даровитой семье оленинского кружка являлась особенно интересною, особенно уморителен был в этой игру Крылов, когда он изображал героев своих басен. Между играми тут же часто читали молодые писатели свои произведения, а М.И. Глинка разыгрывал свои произведения. Семнадцати лет Анна Алексеевна была назначена фрейлиною к императрице Марии Федоровне и Елизавете Алексеевне; при дворе она считалась одною из выдающихся красавиц, выделяясь, кроме того, блестящим и игривым умом и особенною любовью ко всему изящному».

А.С. Пушкин (о А.О. Россет-Смирновой):

В тревоге пестрой и бесплодной
Большого света и двора
Ты сохранила взгляд холодный,
Простое сердце, ум свободный,
И правды пламень благородный,
И, как дитя, была добра.
Смеялась над толпою вздорной,
Судила здраво и светло,
И шутки, злости самой черной,
Писала прямо набело.

.О. Россет-Смирнова (Рассказы о Пушкине, записанные Я.П. Полонским): «Раз я созналась Пушкину, что мало читаю. Он мне говорит: «Послушайте скажу и я вам по секрету, что я читать терпеть не могу, многого не читал, о чем говорю. Чужой ум меня стесняет. Я такого мнения, что на свете дураков нет. У всякого есть ум, мне не скучно ни с кем, начиная с будочника и до царя».
И действительно, он мог со всеми весело проводить время. Иногда с лакеями беседовал…»


Акварель Петра Соколова. Портрет А.О. Россет-Смирновой

А.В. Мещерский: «А.О. Смирнова была небольшого роста, брюнетка, с непотухающей искрой остроумия в ее черных и добрых глазах. Высокое положение в свете и изящество ее манер не помешали многим находить, что наружностью она похожа на красивую и молодую цыганку».

Я.П. Полонский: «Я застал Смирнову далеко уже не первой молодости… Сухое бледное лицо ее, черные строгие глаза и правильный тонкий профиль… сохраняли еще следы прежней молодой красоты. Мне казалась она больной, нервной, беспрестанно собирающейся умереть женщиной… Иногда при гостях она вдруг как бы оживала… Самым добродушным тоном она говорила колкости – но так, что сердиться на нее никто не мог. Я не раз удивлялся ей, в особенности, ее колоссальной памяти – выучиться по-гречески ей ничего не стоило…

Я уважал ее за ум, но… не очень любил ее. Из-под маски простоты и демократизма просвечивался аристократизм самого утонченного и вонючего свойства, под видом кротости скрывался нравственный деспотизм, не терпящий свободомыслия… Несмотря на эти недостатки, я все готов был простить Смирновой за ее ум, правда, парадоксальный, но все-таки ум, за ее колоссальную память. Чего она не знала? На каких языках не говорила?»

[La Mecha]

Портрет Анны Федоровны Тютчевой


нна Федоровна Тютчева.

«оспоминания»:


«Я была на балу у графини Орловой – Давыдовой; не принадлежа к числу барышень, имеющих успех, к тому же застенчивая и робкая, я танцевала мало и старалась скрываться в укромных уголках, любуясь оттуда блеском и движением бального зала – препровождение времени, в котором я часто находила удовольствие, несмотря на малый успех в свете.

Так я однажды сидела на одном из диванчиков бального зала, скромная и одинокая, когда молодая дама села на другой конец диванчика. На ней был прелестный туалет из голубого крепа с кружевами, который оттенял необычайную белизну ее лица и ее изящество. Я долго и с удовольствием любовалась ею. В ней было что-то исключительно молодое и воздушное – то обаяние, которое больше всего меня привлекает в женской красоте.
Когда она удалилась, я спросила у одной своей знакомой:
«Скажите, кто эта очаровательная особа в голубом, которая здесь сидела?»

Она ответила мне презрительно: «Откуда вы, моя милая? Ведь это цесаревна».


Художник Кристина Робертсон. Портрет Великой княгини Марии Александровны

Молодая принцесса была привезена в Россию, где … приняла православие и венчалась, когда наследнику исполнилось 21-22 года, а ей еще не было 17 лет.
Она мне рассказывала, что скромная и в высшей степени сдержанная, она вначале испытывала только ужас перед той блестящей судьбой, которая столько неожиданно открывалась перед ней.
Выросшая в уединении и даже в некотором небрежении в маленьком замке Югендгейм, где ей редко приходилось видеть даже отца, она была более испугана, чем ослеплена, когда внезапно была перенесена ко двору, самому пышному, самому блестящему и самому светскому из всех европейских дворов…


Художник К. Робертсон. Портрет цесаревны Марии Александровны.

Она была необычайно изящна – тем совершено особым изяществом, которое можно найти на старых немецких картинах, в мадоннах Альбрехта Дюрера, соединяющих некоторую строгость и сухость форм со своеобразной грацией в движении и позе, благодаря чему во всем их существе чувствуется неуловимая прелесть и как бы проблеск души сквозь оболочку тела.
Это одухотворенное и целомудренное изящество идеальной отвлеченности.
Душа великой княгини была из тех, которые принадлежат монастырю.
… Во всем ее существе была какая-то интимная прелесть, тем более обаятельная, что она не обладала даром широко расточаться…

… На днях у цесаревны был большой бал, очень роскошный. Странное чувство я испытываю на балах и вообще в свете. Когда я нахожусь среди этой блестящей толпы, нарядной и оживленной, среди улыбок и банальных фраз, среди кружев и цветов, скрывающих под собой неизвестных и малопонятных мне людей, ибо даже близкие знакомые принимают на балу такой неестественный вид, что трудно их узнать, - мною овладевает какая-то тоска, чувство пустоты и одиночества, и никогда я так живо не ощущаю ничтожество и несовершенство жизни, как в такие минуты.

Впрочем, я люблю это чувство, я люблю свет, чтобы его ненавидеть, люблю ощущать, как звучат самые глубокие и самые грустные струны моей души от соприкосновения со всей этой суетой. В жизни совершенно ровной душа становится слишком ясной, слишком покойной и многого уже не чувствует так глубоко. Пребывать в скорбях порою полезно.

Самодержавие, конечно, прекрасная вещь: утверждают, что это – воплощение на земле Божественной власти; это могло быть правдой, если бы к всемогуществу самодержавие могло присоединять всеведение, но так как, в конце концов, самодержец только человек, подверженный ошибкам и слабостям, власть в его руках становится опасной силой.
Рассуждая так, я считаю себя в то же время очень неблагодарной: здесь все так добры ко мне.

… Император Николай Павлович питал к своей жене, этому хрупкому, безответственному и изящному созданию, страстное и деспотическое обожание сильной натуры к существу слабому, единственным властителем и законодателем которого он себя чувствует. Для него это была прелестная птичка, которую он держал взаперти в золотой и украшенной драгоценными каменьями клетке, которую он кормил нектаром и амброзией, убаюкивал мелодиями и ароматами, но крылья которой он без сожаления обрезал бы, если бы она захотела вырваться из золоченых решеток своей клетки.


Художник А. Малюков. Портрет императрицы Александры Федоровны (супруги царя Николая I)

Но в своей волшебной темнице птичка не вспоминала даже о своих крылышках. Для императрицы фантастический мир, которым окружило ее поклонение всемогущего супруга, мир великолепных дворцов, роскошных садов, веселых вилл, мир зрелищ и феерических балов заполнял весь горизонт, и она не подозревала, что за этим горизонтом, за фантасмагорией бриллиантов и жемчугов, драгоценностей, цветов, шелка, кружев и блестящих безделушек существует реальный мир, существует нищая, невежественная, наполовину варварская Россия, которая требовала бы от своей государыни сердца, активности и суровой энергии сестры милосердия, готовой прийти на помощь ее многочисленным нуждам.

Александра Федоровна была добра, у нее всегда была улыбка и доброе слово для тех, кто к ней подходил, но эта улыбка и это доброе слово никогда не выходили за пределы небольшого круга тех, кого судьба к ней приблизила, Александра Федоровна не имела ни для кого ни сурового взгляда, ни недоброжелательного жеста, ни сурового осуждения.

Когда Александра Федоровна слышала о несчастии, она охотно отдавала свое золото, если только что-нибудь оставалось у ее секретаря после расплаты по громадным счетам модных магазинов, но она принадлежала к числу тех принцесс, которые способны были бы наивно спросить, почему народ не ест пирожных, если у него нет хлеба... Культ, которым император Николай, а по его примеру и вся царская семья, окружили ее, создал вокруг нее настоящий престиж.


Художник М. Зичи

…Сегодня, когда я пришла на вечер, императрица (Мария Александровна – курсив мой) подала мне маленький футляр со своим шифром из бриллиантов, на который я имею право, как фрейлина царствующей императрицы.
Во время вечера говорили о коронации, которая обыкновенно бывает шесть месяцев спустя после восшествия на престол, и император сказал: «На этот раз ее придется отложить на год или два, я не хочу короноваться, пока не будет окончена война».

Много говорят о молодой императрице (Марии Александровне – курсив мой), об ее уме и той роли, которую она призвана сыграть…
Нужно очень мало знать императрицу, чтобы приписывать ей какое бы то ни было сходство с Екатериной 2. Императрица, несомненно, очень умна; ум ее очень тонкий, очень проницательный, но между ее умом и умом Екатерины 2 совершенно нет ничего общего.

Екатерина 2 была не столько умной женщиной, сколько гениальным мужчиной, она была призвана к тому, чтобы влиять на людей, направлять их, управлять ими, чтобы всегда проявлять себя во вне и искать во внешней и чисто земной жизни удовлетворение своему огромному честолюбию.
Императрица Мария Александровна не обладает ни одним из качеств и ни одним из недостатков Екатерины. Она создана гораздо более для внутренней жизни, душевной и умственной, чем для активной деятельности и для внешних проявлений. Честолюбие свое она обращает не на искание власти или политического влияния, но на развитие своего внутреннего существа…
Сегодня праздновали день рождения императрицы. Ей минул 31 год.


Художник М. Зичи

Среди великолепных подарков, полученных ею от государя. есть между прочим браслет, в который вправлена большая жемчужина с портретом Николая, затем довольно удачный портрет масляными красками маленькой великой княжны, написанный Макаровым.
Малютка выучила наизусть маленькое четверостишие по-английски и очень мило произнесла его. По-моему, злоупотребляют впечатлительностью этого ребенка; ей только год и восемь месяцев, а ее превращают в предмет забавы для отца, который души в ней не чает.

Обедню служили в большой домовой церкви Петергофского дворца, а затем состоялся парадный выход и принесение поздравлений.
Я была шокирована тем, как в этом случае держали себя фрейлины.
К несчастью, дурной тон распущенности и излишней непринужденности все больше и больше распространяется со времени смерти Николая Павловича, строгий взгляд которого внушал уважение к дисциплине и выдержке дамам и кавалерам свиты не менее, чем солдатам его полков.


Художник М. Зичи

Наше общество очень нуждается во внешней сдержке, так как оно утратило инстинктивное чувство декорума, которым отличаются примитивные расы, и не достигло еще той степени культуры, при которой вежливость и хороший тон вытекают из утонченной душевной жизни, как из естественного источника. Эти мысли пришли мне в голову в то время, как я наблюдала величественную внешность княгини Чавчавадзе, которая только что провела несколько лет в плену у Шамиля.

Она принадлежит к кавказскому дворянскому роду и обладает самыми аристократическими манерами, какие только можно себе представить. Старая княгиня Воронцова также отличается умением себя держать. Она принадлежит к тому поколения, в котором еще живы традиции этикета старого двора. Но в настоящее время наши элегантные дамы стараются подражать тону гризеток с подмостков Французского театра.

Меня буквально тошнит, когда, как сегодня, я попадаю в общество великих князей – младших братьев государя и молодых фрейлин императрицы-матери.
Со стороны молодых великих князей крики, жестикуляция, пошлые, хотя и невинные шутки, а со стороны дам смешки и жеманство субреток, фамильярная распущенность, наполовину бессознательная, от которой делается прямо-таки тошно. Мое лицо, боюсь, слишком часто выдает испытываемое мною впечатление, так как я чувствую, что меня неохотно принимают в этом кружке, в котором я сама чувствую себя неловко, и в который мое присутствие вносит также невольно неловкость.


Художник М. Зичи.

… Состоялся народный бал, на который допускаются все классы общества в национальных костюмах и где императрица и великие княжны появляются в сарафанах, сверкающих драгоценными каменьями.
На великой княгине Марии Николаевне был золотой парчовый сарафан, голубая бархатная душегрейка, отделанная бахромой из жемчуга и бриллиантовая ривьера; на императрице – золотая парчовая душегрейка, шитая изумрудами и рубинами, и юбка из серебряной парчи, шитой золотом. На великой княгине Александре Иосифовне был костюм наполовину польский, отороченный мехом, оттенявший поразительно ее красоту.

Бал в Дворянском собрании. Огромная толпа. На мне было платье из белого тюля, отделанное нарциссами идеальной свежести. Едва я сделала шагов двадцать в толпе, как от них осталось одна бесформенная масса.

Бал у английского посла, лорд Грэнвилла. Для танцев была устроена палатка, довольно просторная, но в ней все-таки было тесно, вследствие большого скопления народа. Съехался весь город с предместьями. По словам самого посланника, на балу появилось с полсотни человек, которых он не приглашал.
Таково чувство собственного достоинства наших милых соотечественников! Надо сказать, что во время коронации не приходилось гордиться нравами нашего милого общества, оно выказало печальное неумение вести себя и владеть собой.

Бал лорда Грэнвилла не стоил того, чтобы стремится на него с таким азартом.
Во-первых, давка в танцевальном зале была так велика, что после первой же кадрили пропало все мое мужество, и я искала убежища в соседнем салоне. Кроме того, с люстр струился дождь растопленного воска. Смешно было видеть, как люди, которым на лицо или на плечи падала эта жгучая роса, подпрыгивали, делая страшные гримасы. Освежающих напитков совсем не было.
Буфет, очень небольшой и наскоро сервированный, до такой степени был осажден толпой, что не было никакой возможности добыть даже стакан лимонада. За ужином дело обстояло еще хуже. Приборов хватило только на половину приглашенных; остальная половина ворча сидела с пустым желудком в соседних салонах. Отсутствие ужина было очень чувствительным ударом для русских патриотов; все те, которых война не сделала врагами Альбиона, стали таковыми по этому поводу.

… Сегодня вечером давался бал для гусаров, праздник которых бывает 6-го числа. Все дамы были в белом и красном, в платьях, более или менее походивших на гусарский мундир. Я не танцевала и беседовала с несколькими кавалерами, князем Багратионом, адъютантом государя и умным малым, Кушелевым, также адъютантом и большим поклонником вертящихся столов, явления, которое он объясняет магнетическим действием, но не действием духов. Кстати, Юм написал Бобринскому, то он потерял свою способность и что нового года он не в состоянии будет давать сеансов. Духи покинули его.
Пока находишься под впечатлением его чудес, склонен им верить, но стоит только выспаться, чтобы убедиться, что тут ничего нет.


Художник М. Зичи

Одно из лиц, которых я люблю видеть на балу, это – княгиня Дадиани Мингрельская, веселая толстушка, по-видимому, вполне примирившаяся с потерей своей короны и наслаждающаяся прелестями развращенной цивилизации 19 века. Петербургские салоны заставили ее позабыть свои чудные кавказские горы, и она весело расточает те полмиллиона, которые ей выплачивает правительство взамен утраченного величия. В общем, бал не доставил мне удовольствия».

[La Mecha]

. Баратынский.

Бал

Глухая полночь.
Строем длинным,
Осеребренные луной,
Стоят кареты на Тверской
Пред домом пышным и старинным.

Пылает тысячью огней
Обширный зал; с высоких хоров
Ревут смычки; толпа гостей;
Гул танца с гулом разговоров.
В роскошных перьях и цветах,
С улыбкой мертвой на устах,
Обыкновенной рамой бала,
Старушки светские сидят
И на блестящий вихорь зала
С тупым вниманием глядят.

Кружатся дамы молодые,
Не чувствуют себя самих;
Драгими камнями у них
Горят уборы головные;
По их плечам полунагим
Златые локоны летают;
Одежды легкие, как дым,
Их легкий стан обозначают.

Вокруг пленительных харит
И суетится и кипит
Толпа поклонников ревнивых;
Толкует, ловит каждый взгляд;
Шутя, несчастных и счастливых
Вертушки милые творят.

В движенье все.
Горя добиться
Вниманья лестного красы,
Гусар крутит свои усы,
Писатель чопорно острится,
И оба правы: говорят,
Что в то же время можно дамам,
Меняя слева взгляд на взгляд,
Смеяться справа эпиграммам.

Меж тем и в лентах и в звездах,
Порою с картами в руках,
Выходят важные бояры,
Встав из-за ломберных столов,
Взглянуть на мчащиеся пары
Под гул порывистый смычков.


Художник Вильгельм Гаус


.Ф. Одоевский

"усские ночи"

"Мазурка кончилась. Ростислав уже насмотрелся на белые, роскошные плечи своей дамы и счел на них все фиолетовые жилки, надышался ее воздухом, наговорился с нею обо всем, о чем можно наговориться в мазурке, например обо всех тех домах, где они должны были встречаться в продолжение недели, и, неблагодарный, чувствовал лишь жар и усталость; он подошел к окошку, с наслаждением впивал тот особенный запах, который производится трескучим морозом, и с чрезвычайным любопытством рассматривал свои часы; было два часа за полночь.

Между тем на дворе все белело и кружилось в какой-то темной, бездонной пучине, выл северный ветер, хлопьями пушило окна и разрисовывало их своенравными узорами.

Чудное зрелище! за окном пирует дикая природа, холодом, бурею, смертью грозит человеку, - здесь, через два вершка, блестящие люстры, хрупкие вазы, весенние цветы, все удобства, все прихоти восточного неба, климат Италии, полунагие женщины, равнодушная насмешка над угрозами природы, - и Ростислав невольно поблагодарил в глубине души того умного человека, который выдумал строить дома, вставлять рамы и топить печи.



​ ... Бал разгорался час от часу сильнее; тонкий чад волновался над бесчисленными тускнеющими свечами; сквозь него трепетали штофные занавесы,мраморные вазы, золотые кисти, барельефы, колонны, картины; от обнаженной груди красавиц поднимался знойный воздух, и часто, когда пары, будто бы вырвавшиеся из рук чародея, в быстром кружении промелькали перед глазами, - вас, как в безводных степях Аравии, обдавал горячий, удушающий ветер; час от часу скорее развивались душистые локоны; смятая дымка небрежнее свертывалась на распаленные плечи; быстрее бился пульс; чаще встречались руки, близились вспыхивающие лица; томнее делались взоры, слышнее смех и шопот; старики поднимались с мест своих, расправляли бессильные члены, и в полупотухших, остолбенелых глазах мешалась горькая зависть с горьким воспоминанием прошедшего, - и все вертелось, прыгало, бесновалось в сладострастном безумии...

На небольшом возвышении с визгом скользили смычки по натянутым струнам; трепетал могильный голос валторн, и однообразные звуки литавр отзывались насмешливым хохотом. Седой капельмейстер, с улыбкой на лице, вне себя от восторга, беспрестанно учащал размер и взором, телодвижениями возбуждал утомленных музыкантов. Долго за рассвет длился бал; долго поднятые с постели житейскими заботами останавливались посмотреть на мелькающие тени в светлых окошках. Закруженный, усталый, истерзанный его мучительным весельем, я выскочил на улицу из душных комнат и впивал в себя свежий воздух; утренний благовест терялся в глуме разъезжающихся экипажей; предо мною были растворенные двери храма".

[La Mecha]

* *​ *

огда зимними вечерами метель свивает за окнами белые клубы дыма, хочется зажечь свечи и смотреть в зеркальную глубь. В тонком золотом сиянии встают картины прошлого, картины блистательной эпохи.

Тогда, в эти вьюжные, полные тревоги, вечера, ярко освещались огромные, пышные дворцы, расцветали под северным небом городские особняки, и праздная шумная толпа дам и расфранченных кавалеров вливалась в бальные залы.
В коридорах трепетали густые бархатные тени, радужные искры вспыхивали в хрустальных гроздьях светильников, и ослепительный блеск драгоценностей, казалось, освещал все вокруг.
От изобилия цвета и света, от звуков музыки кружилась голова. Самый воздух лоснился от роскоши.
Дамы, в бальных платьях, причудливые, словно райские птицы, порхали среди черно-белых, одетых в строгие фраки мужчин. В дамских прическах огнями сверкали шпильки и гребни.
Мужчины собирались небольшими группами, иногда выходя из большой залы в более камерные бильярдную или курительную.
Порой вихрь музыки подхватывал присутствующих, и они уносились в танце.
Полонез, мазурка, полька, вальс сменяли друг друга.
А в тихих уединенных комнатах малиновые оттоманки манили к отдыху, и, опускаясь на мягкое сукно, можно было услышать отдаленный гул бала, приглушенный звук множества скользящих по паркету шагов, тонкий шелест бальных платьев, треск разворачивающихся вееров…
Веера были самые выдающиеся: собранные из тонких перламутровых пластин, черепаховые, вырезанные из слоновой кости, с натянутой на планки тканью, расписанной в китайском стиле.
Самыми эффектными были веера из страусовых перьев – черные, белые, нежно-розовые – они были усыпаны стразами и напоминали восточные опахала.

Тонкий запах духов, пудры, дорогой кожи, привезенных из Ниццы фиалок, орхидей и ванили, экзотический аромат сигарного дыма из курительной комнаты смешивались, создавая атмосферу праздника, наполняя все существо радостным ожиданием, предощущением тайны, которая должна раскрыться сердцу, как цветок раскрывает свои лепестки навстречу сиянию утра.

… Блики света скользили по платью серо-лилового оттенка, легкий шелк словно поскрипывал при каждом шаге, отдаваясь в разгоряченном мозгу мелодией мятежного и счастливого торжества.
Платье было прямого фасона, чуть расширенное книзу, наподобие колокола, сверху шелковой ткани – тончайший газ, с бледным, в нежную синь падающим, отливом павлиньего пера… На груди был приколот маленький букет фиалок.
Духи с выраженным тоном померанцевых цветов… Пышные волосы уложены в высокую прическу и украшены крупной шпилькой с топазами прозрачно-голубого цвета. Перчатки из бархатной серо-розовой кожи, с сизыми перламутровыми пуговицами, нежно и плотно охватывали руки до локтей.
Еще были туфли – цвета увядшей розы (когда серый оттенок плавно перетекает в дымно-розовый), мягкие, атласные, на низких выгнутых каблуках.

Этот бал был самым счастливым событием моей жизни – там произошла Встреча.
Она воскресла в памяти из множества событий радостных и печальных, из сонма пролетевших лет…
Это время казалось таким прочным, таким вечным.
А впереди была война, революция, другая война, еще более страшная и разрушительная, и блокада, и послевоенная разруха, и полуночный великолепный Санкт-Петербург сделался Петроградом, но этого превращения я, по счастью, уже не увидела.

Тогда, под свинцово-синим огромным небом, полным метания черных ветвей, среди узорочья оград, у недвижной черноты Невы, скованной гранитом набережной, в неверном свете фонарей, бросающих на снег желтые блики, пришло ко мне недолгое, но такое пронзительное - счастье.
И город остался в памяти – вмерз в нее, как вмерзают в лед последние осенние листья, и когда разбиваешь этот лед каблуком, со звонким треском, лист лежит во льду – нетронутый, влажный, позолоченный уходящим солнцем.

Ветры времени стирают следы прошлого, но, по-прежнему шуршит листва в аллеях Летнего Сада, и статуи еще «помнят меня молодой» (А. Ахматова), и в темной воде петербургских рек дробится отражение дворцовых фасадов, и над осенней негой Царского Села пролетают на Юг журавли.

И лучше всего сказал о величественном городе поэт А.С. Пушкин:

Город пышный, город бедный,
Дух неволи, стройный вид,
Цвет небес зелено-бледный,
Скука, холод и гранит…
Все же мне вас жаль немножко,
Потому что здесь порой,
Ходит маленькая ножка,
Вьется локон золотой.



© Юлия Архирий (La Mecha)

[La Mecha]

.Ф. Каменская (Толстая), 1817-1898 г.г.
оспоминания.

"Осень 1825 года прошла у нас в доме довольно тихо. Наша поездка в Гапсаль стоила папеньке доволь­
но дорого, и потому он поприжался немного до новых получений, но зимой ему захотелось отпраздновать но­воселье, чтобы повеселить свою молодежь и добрых знакомых. Тогда он объявил дядям и теткам, моим, что устроит у нас маскарад. Радость была великая! Сейчас же, под предводительством папеньки, вся семья наша принялась за дело. Он начал придумывать, кого как нарядить, и рисовал костюмы, а дамы по его рисункам шили их очень хорошо и верно; дяди мои тоже что-то мазали и клеили...

Отец и нас не забыл: Лизаньке сделали костюм французской пейзанки, а мне шот­ландский — клетчатую юбочку и берет с петушьими крашеными перьями. Отец мой работал больше всех и другим помогал, и сам готовил к этому дню много новых, своей работы, интересных фокусов, которые он умел так ловко и занимательно показывать... Так как все эти приготовления делались дома и своими руками, то хлопот у всех было «полон рот». И даже все комнаты наши сделались непроходимыми. Наконец, желанный день маскарада настал: квартиру нашу ярко осветили, мы все — большие и малые — нарядились и ждали гостей. Скоро набралось к нам мно­жество масок. По словам теток, многих из них пригласил сам папенька, многие назвались сами, а были, говорят, и такие, которые под прикрытием масок приехали не­званые...



Маскарад начался в зале танцами. Танцующие дамы состояли больше из классных дам и пепиньерок.
Смольного монастыря, с которыми тетки мои подружи­лись, потому что второй брат их, Федор Федорович
Дудин, был преподавателем русского языка в Смольном и недавно женился на одной из классных дам, Надежде Александровне Храповицкой; чрез нее и завязалось это новое знакомство. В то время из молоденьких пепиньерок особенно хорошеньких собой было две: Машенька Ашемберг, которая, еще учась в Смольном, от головных болей поседела вся добела; с розанами в густых серебряных волосах 18-ти летняя красоточка, в костюме маркизы, была очень оригинальна. Да еще, юный пред­мет всеобщих поклонений, Тереза Гармсен кидалась всем в глаза своею цветущею красотою. Впоследствии Тереза Ивановна была замужем за Николаем Ивановичем Юханцевым. Да и много еще хорошеньких личек украшали собой наш маскарад.
Дяди и тетки мои оделись королями и дамами четырех мастей карт, спины их были покрыты какой-то
материей, разрисованной под карточный крап; необыкно­венно хороши и верны вышли их костюмы.

Гости наши тоже прекрасно были замаскированы: только папенька остался в своей черной бархатной блузе с ременным поясом.

В восьмом часу все уже были в сборе. В приемной из передней в залу стоял хор военных музыкантов и,
по сигналу отца моего, грянул польский, и все замас­кированные из залы поплыли парами по всем нашим
комнатам. Вид польского был прелестный!
После удачных фокусов занялись музыкой. Известная в то время пианистка Филипова играла на фортепиано,
какие-то певцы пели... и наконец в середину залы вышли три аркадских пастушка и прекрасно сыграли трио на кларнетах. Эти три виртуоза были: Бестужев, Рылеев и Верстовский. Бедный папенька тогда и не подозревал, чем эти пастушки окажутся впоследствии... "

[La Mecha]

.В. Голицын.

«ои воспоминания»

«Кроме студентов, на балах появлялись и штатские,… из числа чиновников генерал-губернатора и губернатора: многолетний неизменный дирижер балов А.Б. Нейгардт, затем очень образованный и даже ученый Александр Эммануилович Дмитриев-Мамонов, сын художника, А.М. Жеребцов, …с французским выговором Струков, рыжий Муравьев, молодой профессор физики кн. Б.Б. Голицын, сделавшийся впоследствии знаменитостью и тогда только женившийся на девице Хитрово.

Из выезжавших девиц я больше всего танцевал с Н.А. Челищевой (потом Приклонской), и с гр. А.В. Гудович (потом Голицыной), у них же я часто бывал в приемные дни, и у них же бывали маленькие вечеринки с чаем и разговорами.

Далее я был довольно близок с С.Н. Араповой (потом Менгден), племянницей богачки Веригиной, которая давала великолепные балы в своем доме в конце Большой Никитской, сестры Гагарины были некрасивыми, но очень любезными девицами, постоянно принимавшими у себя на Новинском бульваре…

В январе 1893 года мне неожиданно пришлось побывать впервые в Петербурге, в качестве представителя семьи на свадьбе троюродной сестры моей матери кн. Елизаветы Семеновны Абамелек-Лазаревой, выходившей замуж за гр. Андрея Олсуфьева.

Тетушка О.Н. Хвощинская (потом Булыгина) свела меня к старухе Елизавете Христофоровне Абамелек-Лазаревой, удивительно милой и ласковой, и к ее сестре гр. Анне Христофоровне Деляновой, жене министра, державшей, как тогда говорили, дипломатический салон; она была типичной строй армянкой, перекроенной на иностранный лад, принимала после 5 часов, разряженная, сильно надушенная, за что ее прозвали le sachet.

С дядей Иваном Михайловичем я тоже завтракал у его друзей богачей Нечаевых, в их роскошном особняке с зимним садом на Сергиевской, это были две не очень пригожие старые девы, и брат Юрий Степанович Нечаев - Мальцев, известный меценат, построивший с Москве Музей изящных искусств; все трое были большими оригиналами, ослепленными богатством, … неожиданно свалившимся им на старости лет.
Эти старые девы любили молодиться, ходили всегда в одинаковых, довольно ярких шелковых платьях и принимали у себя весь светский Петербург.

Церемония венчания в присутствии массы званых гостей происходила в церкви дворца великого князя Сергея Александровича, на углу Невского и Фонтанки, … а затем мы с тетушкой ездили провожать на вокзал молодых, уезжавших за границу, молодая – милейшая особа, одна из трех сестер Абамелек, говорят, без большой любви выходила замуж, она раньше мечтала сделаться женой моего однофамильца-католика Голицына, но мать из-за его вероисповедания не разрешила этого брака.

Два вечера мы были с тетушкой во французском театре, … в субботу там собирался весь бомонд, в боковой ложе сидели Александр III, императрица и некоторые из членов царской семьи, это все было очень интересно.
По вечерам я слушал пение моей тетушки, у которой был чудесный бархатный контральто, пела она дивно итальянские романсы … и разные русские.

…Я вернулся в Москву с массой впечатлений и застал там сессию Дворянского собрания,
на которое я смотрел с хор, тогда же был и дворянский бал, платный, но с продажей билетов через предводителей с большим разбором. До поста продолжалась светская сутолока с ее флиртами, интригами и прочими атрибутами в сущности пустой жизни.

…Светская жизнь... мало отличалась от предыдущей, новостью для Москвы была … серия балов у великого князя Сергей Александровича в генерал-губернаторском доме (ныне Моссовет) в большой белой зале.


Великая Княгиня Елизавета Федоровна и Великий Князь Сергей Александрович

По своей должности великий князь считал себя обязанным приглашать на свои балы много народу и в качестве кавалеров там по наряду появлялись офицеры Московского гарнизона… Иногда на балы приезжало несколько преображенцев, бывших однополчан великого князя и других гвардейцев, среди них я помню прославившегося потом Трепова.


Великая Княгиня Елизавета Федоровна

Около девяти вечера вереница карет или ландо с ливрейными лакеями на козлах возле кучера, а также сани собственные или извозчичьи подъезжали к подъезду генерал-губернаторского дома, и через обширную переднюю, пройдя раздевальню слева, входили гости: дамы в платьях декольте, в прическах, сооруженных парикмахерами, и в белых туфлях, а мужчины во фраках мундирных или просто черных с «шапо-клак» в руке, а военные в парадной форме, студенты – в мундирах.

Приостановившись на минуту у большого зеркала внизу, вся эта публика шествовала вверх по широкой лестнице, на каждой из трех или четырех ступенях которой с обеих сторон стояли лакеи в расшитых фраках с белыми отворотами и аксельбантами, в белых чулках и башмаках.
На верхней площадке гостей встречали многочисленные представители великого князя – управляющий двором, адъютанты, чиновники особых поручений – и приглашали всех в аванзалу и в большую залу, а более почетных в красную гостиную.



Ровно в 9 часов отворялись двери из внутренних покоев и появлялись хозяева: великий князь в синем гусарском мундире, а великая княгиня – всегда очень изящная и красивая, но с оттенком грусти на лице – была одета в белое платье с большим количеством бриллиантов и жемчуга в волосах и вокруг шеи.
Хозяева подходили к более почетным гостям и любезно разговаривали с ними стоя, публике же в аванзале посылался общий поклон из дверей.



Через несколько минут с хор залы, где помещался струнный оркестр под дирижерством известного Рябова или один из военных оркестров, раздавались звуки вальса и по команде дирижера бала адъютанта В.Ф. Джунковского начинались танцы с достаточным оживлением, тем более, что в зале было очень прохладно.
Освещалась зала люстрами со стеариновыми свечами, позднее появилось электричество.

За вальсом, а то и заранее, на предыдущих вечерах, кавалеры занимались приглашением дам на большие танцы, причем пользующиеся успехом обычно уже оказывались приглашенными, а не пользующиеся успехом обречены были либо не танцевать, либо танцевать с мало знакомым кавалером, которого им представлял дирижер, хозяева дома тоже принимали участие в танцах.
Вальс быстро сменялся первой кадрилью, причем ввиду множества танцующих – насчитывалось значительно более ста пар – фигуры кадрили танцевали поочередно вдоль и поперек залы, проделывая все ее пять фигур по установленным правилам, а шестая представляла собой грандиозное столпотворение всех танцующих, это было гордостью дирижера, изощрявшего в этой фигуре свою фантазию.

Кадрилей полагалось четыре, а в промежутках опять были вальсы в два или три па. В эти промежутки танцующие шли в атаку многочисленных буфетов в смежных комнатах, где в глыбах льда стояли крюшоны с шампанским, разные прохладительные напитки, подавался чай, фрукты, конфеты, мороженое, моченая морошка и т.д.
Публика, чувствуя жажду от усиленных телодвижений, с жадностью бросалась на буфеты, и кавалеры угощали своих дам и сами угощались.

Должен, однако, сказать, что в таком важном доме, как генерал-губернаторский, да и в других домах, я не видел, чтобы кто-либо напивался пьяным, да и вообще, к чести наших молодых людей, скажу, что они, за самыми редкими исключениями на балах вели себя очень прилично.

После кадрилей начиналась мазурка, все садились парочками вдоль стены залы иногда в два ряда, и тут дирижер опять-таки проявлял свою фантазию, придумывая разные фигуры, оживлявшиеся разносимыми в корзинах цветами и на подушках бантиками, лентами и разными безделушками, которыми кавалеры и дамы украшали друг друга, причем у всех, и у дам особенно, всегда замечалось известное соревнование в успехе, измерявшееся количеством полученных лент, или цветов, или бантиков, приколотых к отворотам фраков или мундиров.
Положительно, взрослые обращались в детей, до того их радовали все эти безделушки, тщательно сберегавшиеся потом дома.
Не имевшие же успеха дамы или девицы сидели, пригорюнившись, прикусив губы от досады. Мазурка продолжалась не менее часа и заканчивалась сидячим ужином за маленькими столами, которые были заранее приготовлены в смежных с залой комнатах.

Хотя некоторые гости – из престарелых дам и мужчин – и уезжали до ужина, тем не менее, ужинала у великого князя не она сотня гостей, а потому качество блюд на таких больших балах было неважным; правда, большинство их подавалось в холодном виде, как-то: нарочно охлажденный бульон, холодная рыба и мороженое, но одно блюдо всегда было якобы горячим.



За ужином разливали вино двух-трех сортов и всегда шампанское, русское, а иногда и французское. Молодежь обычно ужинала в своей компании, сговорившись, занимали столы заранее, на что, впрочем, старшие иногда косо глядели, у каждого прибора лежало меню, напечатанное на картоне с великокняжеским вензелем.
Эти меню покрывались подписями сидящих за столом или изречениями к случаю и тоже хранились, в том числе и у меня.
Наиболее почетные гости из властей, а также иностранные консулы сидели за большим столом под председательством великой княгини, а ее муж расхаживал по комнатам, любезничая с гостями, и садился, где ему было приятно; это было подражание тому, что делал царь в Зимнем дворце.
После ужина танцевали еще котильон опять с разными фигурами и бантиками, в зале было свободнее и менее чопорно, и дирижер старался изо всех сил перетомить публику. В это время особенно комично было смотреть на сидевших вдоль стен матерей и отцов и других так называемых капронов, возивших на балы своих дочерей или родственниц-девиц и буквально засыпавших в поздние ночные часы; иногда они, видно, силились между собою разговаривать, но тщетно.

Моя мать, тогда, да и долго позднее, очень моложавая, всегда танцевала наравне с нами большие танцы, но не вальс. Около двух часов ночи кончались великокняжеские балы, в частных же домах они кончались намного позднее и иногда мы с них возвращались, когда было совсем светло, правда, что и начинались они не ранее 10 часов вечера.
В таких домах вечера были гораздо малолюднее, чем у великого князя, и собирались там люди более знакомые между собой, причем танцевали под фортепьяно, мастерски в ту эпоху играли тапер Лабади или Петров, и дирижировал обычно строгий и неутомимый А.Б. Нейгардт.

В эту мою вторую студенческую зиму в Москве прибавился к уже перечисленным дом важной и внушавшей всем страх кн. Марии Александровны Мещерской, рожденной гр. Паниной, жившей в конце Большой Никитской возле университета; она вывозила двух младших дочерей.
Затем стала принимать хорошенькая Мария Александровна Егорова, рожденная Судиенко, за которой усиленно ухаживал мой дядя Михаил Михайлович.
Часто бывали вечера у Н.А. Веригиной, о которой я уже говорил; между прочим, она устроила у себя очень красивый костюмированный бал, причем во избежание излишней роскоши костюмы велено было шить из бумажных материй, что, впрочем, не лишало их изящества и разнообразия; была организована кадриль из 4-х пар в костюмах немыслимых, в которой участвовали мои брат и сестра.

Меня, как неважно танцующего, в эту кадриль забраковали, и я ограничился тем, что надел фрак с короткими штанами и длинными чулками и жабо из кружев на шею.
Моя мать была удивительно красива в тонком бархатном платье с большим белым тюрбаном на голове; у меня сохранилась ее фотография в этом наряде.
В таком же, но светлом платье была на балу великая княгиня Елизавета Федоровна.



На этом же балу блистали две красавицы из купеческого мира, с которым тогда еще дворянство мало общалось - то были ныне здравствующие М.К. Морозова и Е.К. Вострякова.
Из того же общества на некоторых балах стали появляться очень красивые и много принимавшие у себя Л.Г. Щукина и З.Г. Морозова.
Я, впрочем, ни у кого из них не бывал, находя, что и так круг моего знакомства был достаточно велик. Да и кроме того я как-то конфузился общества молодых дам, всегда окруженных целым роем поклонников. Зимний сезон кончался … в последний день масленицы обычно у великого князя, но на сей раз в Нескучном дворце, куда московское общество съезжалось по невероятным ухабам и снегам Замоскворечья.

На этих балах народу было всегда меньше, и они были очень веселые; танцы начинались в 2-3 часа дня, прерывались обедом с блинами и продолжались с расчетом закончиться к 12 часам ночи, т.е. к началу Великого Поста.
Блины, впрочем, мы получали абсолютно холодными, по-видимому, их пекли с утра, а может, и накануне.
… Эти удовольствия я искренне любил."

[Galina]

Волшебница La Mecha
благодарим Вас за столь познавательные и прекрасно иллюстрированные рассказы о балах!

Постараемся дополнить в меру своих сил

[Galina]

Великий Князь ГАВРИИЛ КОНСТАНТИНОВИЧ

В МРАМОРНОМ ДВОРЦЕ

ИЗ ХРОНИКИ НАШЕЙ СЕМЬИ


Портрет князя Гавриила Константиновича

имой 1913 года праздновалось трехсотлетие царствования Дома Романовых. По этому случаю было много торжеств. В первый день торжеств, перед выходом, когда все Семейство собралось в комнатах Государя и Государыни, Борис Владимирович спросил Государя, можем ли мы носить только что утвержденный знак в память юбилея. Государь сказал, что можем. Знак этот был в виде герба Романовых, окруженный венком. Я стоял рядом с Борисом и слышал как Государь сказал, что получил множество телеграмм из всевозможных углов России, от совершенно незнакомых ему людей. Мне кажется, что Государь сам отвечал на все эти телеграммы.
Очень было интересно смотреть на принесение поздравлений их величествам свитой, придворными и разными депутациями. Поздравление происходило в зале рядом с Малахитовой гостиной. Семейство стояло за Государем и Государынями. Мы делились друг с другом впечатлениями. Поздравляющих было очень много; каждый из них подходил сначала к Императрице Александре Федоровне, делая поклон, целовал ей руку и снова делал поклон. Затем он таким же образом подходил к Императрице Марии Федоровне и затем уже к Государю. Александра Федоровна сидела, но Мария Федоровна все время стояла.
В один из дней юбилейных торжеств была торжественная обедня в Казанском соборе в присутствии их величеств. Обедня была архиерейская и потому продолжалась очень долго.
Великая княгиня Мария Павловна приехала в Казанский собор вместе с великой княгиней Марией Александровной, герцогиней Кобург-Готской, прибывшей из Германии на юбилей. Она была единственной дочерью Императора Александра II. Они приехали в парадной карете цугом с форейторами. Выезд был русский. Форейторы были одеты, как кучер, который сидел на больших малиновых с золотом козлах. Мария Павловна придерживалась старых традиций и в такой торжественный день, как юбилей Дома Романовых, пожелала выехать цугом. Мне это очень понравилось.
По случаю юбилея Дома Романовых был парадный спектакль в Мариинском театре. Публика была допущена только по приглашениям, театр был полон. Флигель-адъютантам, как, например, Багратиону, пришлось сидеть где-то на самом верху. Их величества и Семейство подъезжали к боковому подъезду и собирались в аванложе. Дяденька приехал с Татианой: он вывозил ее на придворные торжества, потому что муж ее, не будучи «высочайшей особой», не мог сидеть в царской ложе и участвовать в высочайших выходах, вместе с ней. Камер-пажи со своим ротным командиром стояли подле аванложи, в ожидании выхода Государя, Государынь и великих княгинь, чтобы следовать за ними. Государь, Государыни и старшие члены Семейства сидели на этот раз в большой центральной ложе. Остальные заняли обе боковые царские ложи. Шла опера Глинки «Жизнь за Царя». В первой паре мазурки, во втором действии, танцевала Кшесинская. По случаю юбилея было разрешено в последнем действии изобразить царя Михаила Федоровича, — вообще же царей и цариц запрещено было изображать на сцене. Михаила Федоровича изображал известный на всю Россию тенор Леонид Собинов. Роль его была безмолвная. Он только прошел по сцене в крестном ходе.
По случаю Романовского юбилея петербургское дворянство дало большой бал в Дворянском собрании. На балу были их величества со старшими великими княжнами, вся Императорская Фамилия и масса приглашенных. Бал начался с полонеза. Государь шел с женой петербургского губернского предводителя дворянства Сомовой, а Государыня — с Сомовым. За ними шли великие князья с женами петербургских дворян и великие княгини с петербургскими дворянами.
Когда Государь и Государыня вошли в залу, заиграл кантату большой струнный оркестр графа А. Шереметева, под его личным управлением. Странно было видеть свитского генерала на месте дирижера, с дирижерской палочкой в руке.
Бал открыла великая княжна Ольга Николаевна со светлейшим князем Салтыковым; говорят, что он, танцуя забыл снять шашку. Я тоже танцовал и, между прочим, с одной из великих княжен. Бал был очень красивый и оживленный, но менее красивый, чем дворянский бал в Москве, той же весной. Государь и Государыня с великими княжнами уехали до ужина.