Сразу после этого нотариус приводит отчет о слушании, проведенном Папой в Пуатье, во время которого он допросил несколько десятков тамплиеров в период с 28 июня по 1 июля 1308 года;  текст с их показаниями был сначала стенографически записан в нескольких брошюрах (примерно по 8 листов каждая; так называемые peciae), из которых затем была составлена черновая копия документа (minuta – то есть «черновик», примечание переводчика), на основе которой позднее был написан торжественный оригинал, составленный со всевозможной пышностью.
Работавший над 48-м авиньонским реестром нотариус переписал пуатьерское расследование, воспользовавшись черновыми брошюрами, и каждый раз, переходя к новой брошюре, он отмечал номер этой pecia, к переписыванию которой приступал; это позволяет нам выяснить размер черновика (документа довольно «скоропортящегося», который, как правило, быстро разрушался) и – самое главное – доказывает, что в работе по переписыванию 48-го авиньонского реестрасуществует прямая связь между отчетом и оригиналами, на которых он базируется: речь идет о необходимой предусмотрительности, поскольку брошюры относятся к той фазе процесса, которую мы могли бы сопоставить  с современным слушанием дела в суде, и Папе нужны были точные ссылки, которые позволяли бы немедленно находить нужный оригинал.
Отчет 48-го авиньонского реестра повествует не о письме, а о так называемой cedula («записка» - лат., примечание переводчика) – то есть о небольшом документе, кратком и скромном, который затем приобрел торжественность, благодаря печати Великого Магистра; не существует никаких замечаний, которые бы подтверждали какую бы то ни было связь между этим документом и реестром, напротив – дотошный папский нотариус уточняет, что это была quadam cedula (то есть – «некая записка» - лат.), подчеркивая тем самым, что  у него нет ее перед глазами, и до него дошло лишь известие о ней. В остальном эти заметки поверхностны: если бы у Филиппа Красивого было признание, сочиненное и подписанное Великим Магистром (я имею в виду подлинник, который можно было открыто предъявить, не боясь обвинений в подделке), он бы незамедлительно отослал его Папе, тем самым сразу же подтолкнув процесс к его неизбежному завершению. В Папскую Канцелярию приходило множество фальшивок, иногда даже великолепно выполненных (в основном – из старых налоговых концессий, которые пытались обновить подобным образом); уже Иннокентий III выявил многие ключевые моменты, по которым можно было опознать фальшивку, и – хронологически – уже в начале Треченто в среде чиновников созрели надежные методы экспертизы, позволявшие выявлять поддельные бумаги. То ли Филипп Красивый не осмелился представить понтифику столь непрезентабельный документ, опасаясь, что он мог лишить всякой ценности и все остальные его утверждения, то ли сам Папа решил не придавать ему никакого значения в актах своего расследования. Факт остается фактом: таинственное признание, подписанное де Моле (документ, который мог стать мощным орудием королевской стратегии), нигде не было зарегистрировано: после его прочтения Ногаре 25 октября оно исчезает в никуда, и на всем протяжении процесса о нем больше не произнесут ни слова.
Что же было в этой таинственной записке? Обычно этот термин – cedula – используется в отношении некоего предварительного и неформального документа, записки, который – в данном специфическом контексте – спокойно мог бы указывать на текст показаний, полученных где-то в другом месте, а не на официальном слушании. И вот здесь-то возникает сильное желание поверить в то, что это было признание, вырванное у Великого Магистра недостойными способами, написанное впопыхах, где пришлось, а затем  торжественно «украшенное» магистерской серебряной печатью, чтобы придать ему налет законности. Подобные заключения нуждаются в подтверждениях, но неизбежно возникают серьезные подозрения по поводу этого предположительного письма, подписанного Жаком де Моле, - этого  запасного козыря королевской стратегии, который, однако же, адвокаты Филиппа Красивого не позаботились передать Папе; отталкиваясь от того, что нам известно, единственным, кто непосредственно имел с ним дело, был Гийом де Ногаре.