ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
Гурнеманц
Кряжи косные, грозные, мощные -
А в ложбине - распятье и хижина;
Одиночество; бденье всенощное;
Время долгое, неподвижное.
Только звезды взойдут и закатятся
За волнами предгорий зеленых;
Только в чуткую полночь прокатится
Смутный грохот лавин отдаленных.
* * *
Вспыхнули серые скалы багрянцем,
Воздух над быстрой рекой посвежел.
Долго на теплой скамье с Гурнеманцем
Слушал, молчал и дивился Рожэ.
К синему краю старинных поверий
Вел его тихою речью старик:
Люди - не люди там, звери - не звери;
Каждый живущий - глубок и велик.
Званные к новому существованью
Вещею верой в то, чего нет,
Странные образы смутных преданий
Встали со дна незапамятных лет;
То, что давно утеряли народы
В бурных волнах несмолкающих смут;
То, что таинственно в роды и роды
Иноки избранные передают.
... - В полночь ушел от Пилата
В горестный путь свой Иосиф,
Под безутешною тьмою
К Лобному месту спеша;
Вынул он жгучие гвозди,
В чашу хрустальную бросив...
Чашу держал он у раны,
Плача, молясь, не дыша.
Капля за каплей стекала...
Капля за каплей горела...
Тишь гробовая настала
В мире, в саду и в раю...
Чаша наполнилась кровью,
Тихо тяжелое тело
С помощью жен опустил он
На плащаницу свою.
И в недоступной пустыне,
Жаром Египта сожженной,
Долго берег он святыню -
Кровь и святое копье.
Смерть не коснулась... И первым
В плоти своей просветленной
Был он восхищен на небо,
В вечное всебытие.
Чашу на пламенных крыльях
Подняли ввысь серафимы -
Выше великого солнца,
В первые небеса;
В строгом священнослуженье
Пали пред ней херувимы...
Неисчислимые хоры
Слили свои голоса!
Верь, что вселенная - тело
Перворожденного Сына,
Распятого в страданье,
В множественности воль;
Вот отчего кровь Грааля -
Корень и цвет мирозданья,
Жизни предвечной основа,
Духа блаженная боль.
- Прости, прости, отец святой...
Мой ум - ленивый и простой,
Он не готов еще принять
Сказаний древних благодать...
- Не бойся! Вести о Боге
Последним приемлет ум.
Падут они семенем строгим
На самое дно твоих дум.
Еще не расцветшие злаки
Созреют в прахе души,
В Богохранимом мраке,
В благоговейной тиши.
Рожэ обернулся
и взглядом слегка
Коснулся лучистых очей старика;
В стоянье в часы многотрудного бденья,
Что видели эти глаза наяву,
Какие светила, какие виденья
Наполнили светом их синеву?..
И понял Рожэ: до последнего дна
Душа его вещему взору видна.
- Но, отец... гордыню, страсть, бессилье
Мне ли духом слабым побороть?..
Гурнеманц, ведь только эта лилия
Озаряет душу мне и плоть!
Тает все: страданье, вожделенье,
Кровь утихла, сердце в чистоте,
В ликовании, в благоговении
Перед той, чье имя на щите!
Не средь мира, мареву подобного,
Не на узком жизненном мосту,
В полноте свершения загробного
Я улыбку Дамы обрету! -
- Но скажешь ли, сын мой, в раю:
"Вот она, это - я, это - он?"
Только в нашем ущербном краю
Так душа именует сквозь сон.
Дух дробится, как капли дождя,
В этот мир разделенный сходя,
Как единая влага - в росе...
Но сольемся мы в Господе - все!
За ясные дни, проведенные в келье,
Рожэ наблюдал, что приходят сюда,
Оставив соху, и топор, и стада,
Крестьянин, пастух, дровосек из ущелья;
А раз, на закате, в бревенчатый дом
Поспешно проехал по светлой поляне
С бровями орлиными, в черной сутане
Угрюмый аббат на коне вороном.
И все уходили в селенья по склонам,
Как будто им чудо узреть довелось:
С прекрасной улыбкой, с лицом просветленным
С сияющим взглядом, блестящим от слез.
- Кто же ты, мне Господом указанный?..
Верно, вправду жизнь твоя тиха!
Верно, путь, тобою не рассказанный
Никому, и правда, без греха?
О, какая печаль замерцала во взоре!
Как странно от этой печальной тоски!
Иль память о юности, память о горе,
О страстных падениях сжала виски?..
- Пойми благодать благодати:
Когда я тебе иль народу
Молитвой, советом, словами
Дарю чуть брезжущий свет, -
То - льются духовные воды
С источника на Монсальвате,
Поток изливается свыше;
Моей же заслуги - нет.
Вот слушай: уже миновало
Четыре десятилетья,
Когда от распутья усталый
Вот в этот заброшенный дом
Забрел я, охотясь... Синий
Простор и рыбацкую сеть я
Увидел, как видишь ты ныне.
Быть может, все было кругом
Живее и радостней: ельник,
Овечий - вон там - водопой...
А жил здесь дряхлый отшельник,
Молчальник... полуслепой...
Он замолк. Увлажнила роса
Мох и доску ветхой скамьи;
С каждым мигом полней небеса
Письмена чертили свои;
Неотрывно смотрел Гурнеманц
В их темнеющую бирюзу...
Ночь вступала в права -
и туман
Целый мир окутал внизу, -
- Аммарэт - было имя отшельника.
Уже многие, многие годы
Дальше этих утесов и пчельника
Не ступал он. И смертные воды
Уже пели псалом, призывающий
Прочь от суши, к свободе безбрежной,
Как прибой, ввечеру прибывающий,
Заливающий камень прибрежный...
А в долинах садами, деревьями
Расцветало счастье в народе:
Дни безбурные... Лица безгневные,
Жизнь, забывшая о непогоде.
Но не мнили, не знали, не ведали,
Что живет здесь бедно и глухо,
Ослепительными победами
Прославленный в царстве духа;
Что имеющий невод да пасеку,
Богоданною властью молитвы
Отвращает усобицы, засуху,
Гнев бургграфов... грозные битвы...
Друг мой! Друг мой! Одно лицезренье
Вот такого, как он, человека,
Тьме кромешной дает озарение,
Незакатывающееся до века!
Если ты над душой моей черною
Видишь всходы, горящие светом, -
Не моя в них заслуга: то зерна,
Посеянные
Аммарэтом.
- Сорок лет назад... Теперь святится
Он, наверное, по всей стране...
Где ж могила чудная таится?
Дай над нею помолиться мне.
- У него могилы нет.
- Как, нет могилы?
Ни креста, ни склепа - ничего?
Иль, быть может, ангельские силы
Смерть не допускают до него?
- Друг! На это не будет ответа:
На ответ мне власть не дана:
Пусть вокруг судьбы Аммарэта
Будут сумерки и тишина.
Да и что расскажут слова?..
Попрощаемся. Но сперва
Дай мне крест твой нательный на память,
А себе этот, медный, возьми:
Знай, что полными терний тропами
Поведет он тебя меж людьми.
Но креста драгоценнее нет.
Его раньше носил Аммарэт.
