Величие средневековья как монолитной, но вместе с тем разомкнутой и в прошлое и в будущее эпохи в истории человечества определяется прежде всего величием его духовной культуры. Преимущество «вненаходимости» (по выражению М. М. Бахтина) дает возможность проникновения в образ мышления и мировидение средневекового человека, в его многозначное, противоречивое и разнородное культурное сознание.
Уже Гете понимал неимоверную сложность общения с удаленной во времени культурой, неотделимой от своей социально-психологической почвы, и задолго до А. Франса высказывал скептическое отношение к возможностям осмысленно-цельной реконструкции прошлого:

«...Не трогайте далекой старины.
Нам не сломить ее семи печатей.
А то, что духом времени зовут,
Есть дух профессоров и их понятий,
Который эти господа некстати
За истинную древность выдают...
По мненью некоторых, наши предки
Не люди были, а марионетки (1)».

До сих пор многие исследователи богатой и многослойной средневековой культуры исходят из того, что люди во все времена якобы мыслили одинаково, и неизбежно переносят на чуждую эпоху во всей ее неповторимости привычные для нас понятия. Отсюда модернизаторское или схематичное толкование культуры западноевропейского средневековья в советской медиевистике вплоть до 1960-х гг. Внимание акцентировалось на экономической жизни общества, за социологическими абстракциями исчезали мыслящие и чувствующие люди, которые закладывали основы нашей цивилизации, создатели шедевров философской мысли, литературы, искусства. Все достижения русской дореволюционной философии культуры, касающиеся средневековья, были преданы забвению или осуждены с вульгарно-социологических позиций «единственно правильного учения». Стоит возвратиться на 70 лет назад и вспомнить тезис Н. А. Бердяева, хотя бы для понимания культурного «языка» («кода») человека средневековья: «Все материальное создается духовным, символизирует духовное и не может быть рассматриваемо как самостоятельная реальность» (2). И если на Западе в течение последних четырех-пяти десятилетий достигнуты впечатляющие успехи в разработке всех аспектов средневековой культуры Западной Европы (например, капитальные труды представителей «школы Анналов»), то в отечественной науке интерес к историко-культурным исследованиям явно запоздал. Преобладавший в советской историографии «классовый подход» к проблемам религиозности, лежавшей в основе средневековой картины мира, практически парализовал целое научное направление. На культуру средних веков смотрели с позиций собственного мнимого превосходства, а между тем, как справедливо замечает автор рецензируемой книги: «Не судить, но понимать — таков девиз историка вообще и в особенности историка конца XX в.» (с. 9).
Для понимания средневековья и его культуры в их собственных категориях и представлениях, для обрисовки универсальных свойств этой огромной эпохи особое значение приобрели труды известного советского медиевиста А. Я. Гуревича. Увидевшие свет в течение двух последних десятилетий, они получили международное признание и были переведены на многие языки. В послесловии к рецензируемой монографии сам автор остановился на эволюции своих научных интересов и методики исследований, на пройденном пути — от изучении социальных отношений и экономической жизни в их самодовлеющей обособленности к изучению средневековой ментальности, массового сознания, культуры «безмолвствующего большинства», т. е. необразованных простолюдинов, чуждых латинской учености. Поскольку в любой науке искать надо там, где есть неизведанное, А. Я. Гуревич ставил перед собой в какой-то мере сверхзадачу. Извлекать информацию о специфике народной фольклорной культуры, как убеждает опыт современной историографии, необычайно сложно, ибо в памятниках письменной традиции она находила лишь косвенное отражение, подвергаясь воздействию церковного мировоззрения. Создание целостной картины «низовых» форм средневековой культуры, ее семиотики — системы знаковых средств, при помощи которых она себя выражала, возможно только при тесном сотрудничестве историков, лингвистов, археологов, этнографов, требует междисциплинарного подхода, совместных усилий целых научных коллективов.
В контексте общей проблематики массового сознания средневековья (причем оно требует расчленения, ибо неодинаково у крестьян, горожан, рыцарей, духовенства)  значение работ А. Я. Гуревича трудно переоценить. Это относится и к рецензируемой, своего рода итоговой книге — серии очерков, объединенных сквозной идеей. Привлекая в качестве исторических источников такие сочинения, как жития святых, описания странствий души по загробному миру, проповеди с их «примерами», «покаянные книги» — пособия для исповедников, т. е. адресованные широким массам жанры среднелатинской словесности с ярко выраженной дидактической направленностью, А. Я. Гуревич ведет их «опрос» в определенном, необычном для традиционной медиевистики направлении. «Исследователь знает, что намеченный при отправлении маршрут не будет выдержан с абсолютной точностью. Но без маршрута ему грозит вечно блуждать наугад» (3).