При выявлении «психологического инструментария», не вполне осознанных умственных установок, привычек сознания и аффектов рядового человека средневековья, далекого от сверхсложных теологических представлений духовной элиты, религиозно-философских систем видных мыслителей эпохи, А. Я. Гуревич по-новому и гораздо тоньше, чем историки официального направления, воссоздает глубинные аспекты миропонимания создателей древних текстов, о которых они могли только невольно «проговориться».
Об актуальности изучения духовного мира, механизма сознания безымянных носителей культуры — людей из разных слоев феодального общества, вплоть до низов, лишенных возможности самостоятельно выразить свои взгляды и настроения, свидетельствует и новейшая западная историография; нельзя не признать, что и в отечественной науке центр тяжести перемещается в область углубленного и всестороннего изучения многогранной духовной культуры прошлых эпох, отраженной во всех сторонах человеческой деятельности (исследования С. С. Аверинцева, Л. М. Баткина, М. М. Бахтина, Вяч. Вс. Иванова, Д. С. Лихачева, А. Ф. Лосева, Ю. М. Лотмана, Л. Е. Пинского, Б. А. Успенского и др.). Филигранность интерпретации произведений, умение воспроизвести позицию древнего автора, понять его «духовное послание», проникнуть в иной, чем наш, современный склад ума — все это вместе взятое позволяет думать, что наконец-то в русской науке начинается возрождение высокой духовности, невозможной в рамках тоталитарного режима. Не подгонка фактов под диктуемые свыше идеологические установки, а объяснение их в контексте миропонимания ушедших поколений открывает новые пути к познанию культуры средневекового общества. «Нет ничего абсолютно мертвого: у каждого смысла будет свой праздник возрождения» (М. М. Бахтин) (4).
В любой рецензии пересказ содержания разбираемой работы, на мой взгляд, занятие праздное, гораздо продуктивнее кратко остановиться на нескольких узловых проблемах, имеющих принципиальный характер. Три хронологических среза («Начало средних веков», «Тринадцатый век» «Позднее средневековье») определяют структуру книги. Традиции, преемственность, характерные ля средневековой (особенно архаической крестьянской) культуры и проходящие сквозь все века, сочетаются с новациями, разрушающими константы сознания в готическую эпоху.
Категории раннесредневековой народной культуры, господствующая система ценностей еще носят переходный характер. Вся длительная эпоха проходит под знаком борьбы христианства с язычеческими обычаями, борьбы, достигающей особой остроты. Однако следует заметить, что такие черты, обусловленные аграрным характером общества, как неразрывная связь человека с природой — его естественной средой, циклическое восприятие времени, подчиненного природным ритмам, идея аналогии вселенной-макрокосма и человека-микрокосма, существенны не только для мировосприятия варварского общества, они сохранялись в крестьянской среде вплоть до XX в. Столь же долго просуществовали магическое отношение к миру, и не только среди сельского населения, а также культ святых с их чудесами, практически неискоренимый и бытовавший в самых примитивных «полуязыческих» формах. Важно, что осуждаемые церковью разнообразные суеверия и религиозно-магическая обрядность были присущи как германским, романским, кельтским, так и славянским этническим образованиям, что позволяет проникнуть в сущность «двоеверия», к примеру, восточных славян. Раздел «Народная магия и церковный ритуал» в части III («Позднее средневековье») по своему содержанию ближе к части I — здесь, пожалуй, порядок изложения не совсем продуман.
В центре внимания автора — XIII столетие; этому периоду посвящена самая большая по объему часть книги. Выделяя XIII в., А. Я. Гуревич исходит из датировки (или времени записи) анализируемых памятников, но здесь при таком подходе можно усмотреть некое противоречие. Записанные в ХIII в. скандинавские саги отражают гораздо более архаичное мировоззрение, чем культурный универсум века готических соборов и религиозно-философских энциклопедий. «Понятийный „инструментарий" саги — миф и судьба в их языческой интерпретации» (с. 114). Сознание, ориентированное на миф и предание, не может отказаться от циклического времени и генеалогического принципа его исчисления, хотя с XIII в. уже «предпринимаются попытки перебросить „мостик времени" от эпической старины к современности» (с. 68), т. е. к историческому времени. В целом же мир саг все же принадлежит раннему средневековью, их дух имеет мало общего с христианством: скандинавов новой религии долго не удавалось осилить традиционные верования, и они оказались в высшей степени питательной средой, в которой расцвела эддическая и скальдическая поэзия, родившаяся почти полностью на языческой системе мифологических представлений» (с. 99). О неравномерности культурного развития в разных европейских регионах свидетельствуют и христианские культурные пласты «Песни о Нибелунгах». В период подъема рыцарской культуры и деятельной жизни городов германский эпос, выражавший умонастроения рыцарства, вобрал в себя мифологические представления варварской эпохи. Герои эпоса живут в разных, часто фиктивных мирах, не соответствующих, если взять их в отдельности, сложной и многообразной действительности. Их восприятие времени и пространства («хронотоп») архаично: эпическое время не пересекается с хронологией истории и реальными, а не легендарными странами. Доля фантсмагоричности определяется степенью исключительной сосредоточенности на одной идее, вытесняющей все остальные,— идее всевластной судьбы, типичной для варварского социума.