себе пару красных башмачков. Они
получились грубыми, но девочка их любила.
Надевая их, она чувствовала себя богатой,
несмотря на то что ей каждый день дотемна
приходилось искать себе пропитание в
глухом лесу.

Но однажды, когда она, одетая в лохмотья и
обутая в красные башмачки, шла по дороге,
рядом остановилась раззолоченная карета.
Ехавшая в ней старая дама сказала, что
возьмет девочку к себе домой и станет
воспитывать как собственную дочь. И они
поехали туда, где жила эта богатая старая
дама. Там девочку умыли и причесали, дали
ей чистое белое белье, нарядное шерстяное
платье, белые чулочки и блестящие черные
башмачки. Когда девочка спросила, что
стало с ее старой одеждой, и особенно с
красными башмачками, старая дама сказала,
что одежда была такая грязная, а башмаки
такие неуклюжие, что их бросили в огонь, и
они сгорели дотла.

Девочка опечалилась: пусть теперь она
живет в богатстве, все равно скромные
красные башмачки, которые она смастерила
своими руками, были самым большим
счастьем в ее жизни. Теперь ей приходилось
все время сидеть не двигаясь, ходить не
подпрыгивая, молчать, пока к ней не
обратятся, и постепенно в душе ее стал
разгораться тайный огонь. Она все сильнее
тосковала по своим красным башмачкам.

Когда девочка подросла, накануне Дня
избиения младенцев, на который была
назначена конфирмация, старая дама
повела ее к калеке-сапожнику, чтобы по
этому случаю заказать пару новых
башмаков. У сапожника на витрине стояла
пара красных башмачков из тончайшей
кожи. Они были чудо как хороши, просто
сияли красотой. И хотя это было немыслимо

- надеть в церковь красные башмачки, -
девочка,    послушавшись    своего

изголодавшегося сердечка, выбрала
красные. Глаза у старой дамы были такие
слабые, что она не разглядела, какого цвета
башмачки. Старый сапожник подмигнул
девочке и завернул покупку.