Тем не менее, страстный лорд Шантосе не мог остановиться. Золото было необходимо ему для удовольствий, и у него не было иного способа, кроме сверхъестественного, дабы добыть новое богатство. Врач вряд ли успел проделать и двадцать лье своего путешествия, когда Жиль предпринял новую попытку заставить дьявола раскрыть искусство производства золота. С этой целью он отправился в лес в одиночку, но все его заклинания не возымели действия. Вельзевул заупрямился и не появился. Твердый в своем намерении по возможности подчинить его, Жиль излил свои чувства итальянскому алхимику Прелати. Этот последний предложил взяться за это дело при условии, что де Рэ не станет вмешиваться в заклинания и, кроме того, согласится снабдить его всеми амулетами и талисманами, которые могут потребоваться. Помимо этого он собирался вскрыть на руке вену и своей кровью подписать договор, по которому он обязывался во всем служить воле дьявола и предлагал ему в жертву сердце, легкие, руки, глаза и кровь младенца. Алчный маньяк не колебался, сразу же приняв предложенные ему отвратительные условия. Следующей ночью Прелати вышел один и через три или четыре часа вернулся к Жилю, который в беспокойстве ожидал его. Прелати сообщил ему, что видел дьявола в облике красивого юноши лет двадцати. Затем он сказал, что дьявол пожелал, чтобы при следующих призывах его именовали Барроном, и показал Прелати огромное количество золотых слитков, схороненных под большим дубом в соседнем лесу, и все они – а их было столько, сколько он пожелает – перейдут в собственность маршала де Рэ, если он будет непреклонен и не нарушит условий договора. После этого Прелати показал ему маленькую шкатулку с черным порошком, который превращал железо в золото; но – коль скоро этот процесс был очень трудоемким – он посоветовал удовлетвориться теми слитками, что они найдут под дубом, которые будут более, чем достаточными для удовлетворения всех желаний, которые только могут родиться в самом необузданном воображении. Однако, на протяжении семи раз по семь недель они не должны делать попытки найти золото, иначе за все свои труды они не найдут ничего, кроме аспидного сланца и камней. Жиль выказал величайшее недовольство и досаду и сказал вдруг, что он не может ждать так долго; если дьявол не поторопится, Прелати может сказать ему, что с маршалом де Рэ шутки плохи и он отказывается от любого общения с дьяволом в дальнейшем. В конце концов Прелати уговорил его подождать семь раз по семь дней. Затем в полночь они – с кирками и лопатами – отправились копать под дубом, где не нашли никакой награды, кроме кусков сланца, покрытых иероглифами. Теперь настала очередь Прелати гневаться, и он громко ругался, говоря, что дьявол – не более, чем лжец и мошенник. Маршал от всего сердца присоединился к его мнению, тем не менее, он легко поддался уговорам хитроумного итальянца сделать еще одну попытку. В то же время Прелати пообещал следующей ночью попытаться узнать причину, по которой дьявол нарушил свое слово. Таким образом он снова ушел один, а по возвращении доложил своему покровителю, что видел Баррона, который был чрезвычайно разгневан тем, что они не выждали должного времени, чтобы прийти за слитками. Баррон сказал также, что вряд ли маршал де Рэ дождется от него милостей, поскольку он узнал, что он маршал задумывает паломничество в Святую Землю для искупления своих грехов. Несомненно, итальянец подозревал это, благодаря некоторым неосторожным высказываниям своего покровителя, поскольку де Рэ откровенно признавался, что бывали моменты, когда он – уставший от мира и его суеты и тщеславия – думал посвятить себя служению Господу.
Подобным образом итальянец месяц за месяцем соблазнял своего легковерного и преступного господина, вытягивая из него все имевшиеся у него ценности и ожидая лишь подходящего случая, чтобы скрыться со своей добычей. Но для них обоих приближался день расплаты. Маленькие дети продолжали исчезать самым таинственным образом и слухи, обвиняющие в этом владельца Шантосе, стали столь упорными и явными, что Церковь была вынуждена вмешаться. Епископ Нанта направил рекламацию герцогу Бретани, в которой говорилось, что, если не будет проведено расследование по поводу обвинений против маршала де Рэ, разразится публичный скандал. Посему де Рэ был арестован в собственном замке вместе со своим сообщником Прелати, и в ожидании суда брошен в темницу в Нанте.
Судьями были назначены Епископ Нантский и Канцлер Бретани, Наместник Инквизиции во Франции и прославленный Пьер л’Опиталь (Pierre l’Hopital) – Президент Провинциального Парламента. Против него были выдвинуты обвинения в колдовстве, содомии и убийстве. В первый день суда Жиль повел себя с исключительной наглостью. Он оскорбил судей, назвав их нечестивцами, виновными в симонии, и сказав, что скорее уж он, как собака, будет без суда повешен за шею, чем признает себя виновным или невиновным перед столь презренными негодяями. Но по ходу процесса самоуверенность покинула его и он – перед  неопровержимой очевидностью всех преступлений, в которых его обвиняли – был признан виновным. Было доказано, что он получал нездоровое удовольствие от нанесения ударов жертвам своего сладострастия и от наблюдения за трепетом их плоти и угасанием света их глаз, когда они испускали последний вздох. Признание Прелати уже ознакомило судей с его кошмарным помешательством, и сам Жиль подтвердил это перед смертью. За три года из деревень вокруг двух его замков – Шантосе и Машекуль – пропало около ста детей, бòльшая часть из которых (если не все они) была принесена в жертву сладострастию или же алчности этого чудовища. Он полагал, что подобным образом сумеет завоевать дружбу дьявола и наградой за это будет тайна философского камня.
Оба – и Жиль, и Прелати – были приговорены к сожжению заживо. На месте казни они притворились раскаявшимися и набожными. Жиль с нежностью обнял Прелати со словами: «Прощай, друг Франсис! Мы никогда больше не встретимся в этом мире, но возложим надежды на Господа; мы увидимся в Раю». Принимая во внимание высокое положение и связи, наказание маршалу было смягчено до такой степени, что его не сожгли заживо, как Прелати. Сначала его удавили и лишь затем бросили тело в огонь; тело его – наполовину сгоревшее – было передано родственникам для погребения, в то время как тело итальянца было сожжено до тла, а пепел развеян по ветру.