civitas diaboli, и Иерусалим, воплощающий civitas Dei. Небесный Иерусалим, или "burg Jerusalem", как его на древневерхненемецком назвал Ноткер Санкт-Галленский (ум. в 912), согласно Апокалипсису, есть "великий город", город-государство Божие. Это своего рода урбанистическое видение Рая в противоположность саду Эдем Книги Бытия. Нередко источники именуют монахов "гражданами" или "горожанами" (cives) Небесного Иерусалима, а монастыри порою в топонимике и архитектуре следовали прообразу Иерусалима земного. На массивном западном портале церкви аббатства Корвей, выстроенном в эпоху Каролингов, начертано: "Город этот, Господи, обнеси стенами и да охраняют их Твои ангелы". Этот образ монастыря как Небесного Иерусалима отражал активную сторону монашеского самосознания. Для созерцательной, пассивной деятельности пригодны eremus и solitudo, "уготованные Богом". Но созерцательность не исключает напряженной работы над собой, "взращивания" добродетелей, "выстраивания" себя и строительства, таким образом, Небесного Иерусалима. "Праздность есть враг души", - утверждали "отцы монашества". Неслучайны поэтому и строительные мотивы в дидактической монашеской литературе, изобразительном и прикладном искусстве.
Блаженный Августин, рассуждая в начале V в. о двух civitates, противостоящих друг другу с момента грехопадения прародителей, подразумевал скорее не города, а общности, государства. Недавний конфликт немногих избранных с воплощенным государством Зла - Римской империей - был еще памятен. В высокое же Средневековье, с ростом городов и усилением их политического, экономического и духовного влияния, монашеские теологи стали трактовать противоборство двух civitates как конфликт Небесного Иерусалима или всей совокупности монастырей с реальными городами, частями тела Антихриста или "города дьявола". Эта идеологическая борьба с городами, во многом подготовленная ростом монашеского самосознания в эпоху реформ X-XI вв., была направлена на сохранение монополии монашества в духовной жизни христианского мира. Так, св. Бернард Клервосский (1090-1153) противопоставлял свое мистическое чувственное понимание Бога, достижимое в стенах обители, схоластической философии городских учебных заведений, прежде всего, Парижа, этого нового Вавилона в понимании Бернарда.
Показательны в этом смысле также рассуждения аббата Руперта Дойтского (1120-1130), одного из выдающихся экзегетов и теологов бенедиктинской традиции. Пожар, случившийся в 1129 г. в протогородском поселении, выросшем вблизи аббатства Дойтц, подтолкнул Руперта к написанию небольшого теологического сочинения о городах вообще. С тоской Руперт вспоминает те славные времена, когда его монастырь не имел никакого соприкосновения с миром. Но потом в близлежащем укреплении расположились "чужаки" - extranei, образ жизни которых вызывал праведное негодование аббата. И пожар кажется ему достойной карой, ниспосланной на город свыше. Ведь и первый город в истории человечества основал Каин, первый убийца на земле (Быт. 4, 17). Да и все вообще города никогда не были угодны Богу, а их создатели, согласно Священному Писанию, "тираны". Таковы, например, Нимрод и Ассур, построившие Вавилон и Ниневию и установившие "наигустейший смрад жертвоприношений". "А был ли хоть когда-либо кто-нибудь из всех вообще святых или прославленных мужей, - вопрошает Руперт, - который основал бы земной город или земное укрепление?" Напротив, на фоне градостроительной деятельности "тиранов" "все сильнее и сильнее сияло дело странствующих (peregrini), св. Авраама, Исаака и Якова и других, которые не строили городов или укреплений", но строили "алтари во имя Бога". Отвергая города, они удалились "в хижины, сознавая, что являются всего лишь странниками и чужаками на земле". Мало того, "сыны Израилевы.., некогда сыны странствующих, а именно святых патриархов", руководимые Господом, не прельстились сокровищами Иерихона, но разрушили его до основания, не желая "иметь здесь постоянного города", но ища город "будущий". Судьба других городов Ханаанских, завоеванных Израилем, представлялась Руперту не более завидной. Отвлекаясь от текста Писания, Руперт обращается к недавней истории. В ней он видит немало благочестивых "странников", "помощников в Божьем строительстве", строительстве будущего великого города - Небесного Иерусалима. Таковы, например, кёльнские архиепископы Бруно и Хериберт, основавшие множество монастырей и сокрушившие немало "крепостей". Но для окончательного успеха этого предприятия следует, подобно сынам Израилевым, и впредь "твердой проповедью истины захватывать и разрушать все укрепления (munitiones) лжи и козни неистового заблуждения".
Ж. Ле Гофф, характеризуя XI-XII столетия в истории Западной Европы, говорил об обращении к земному, о переходе "с небес на землю", о новых акцентах в системе ценностных ориентации общества. В XII в. претерпевает существенные изменения и прежний идеал аскетического образа жизни. Наряду с движениями, стремившимися в максимальной степени осуществить идеал пустынножительства, возникают и быстро набирают силу религиозные течения, по новому трактующие взаимоотношения аскета и мира, в частности аскета и города. В городах конца XI-XII в. широкого распространения достигло движение регулярных каноников, окончательно размежевавшихся с монашеством. Для регулярных каноников высшей нравственной ценностью и детерминантой их отношения к миру являлась Caritas - Любовь, питавшая, среди прочего, и мистическое богословие многих