Впрочем, мудрость может быть связана именно с противоестественным соитием. Во всяком случае именно с этим действием, правда, инцестуальным, связывалось в античном мире представление об экстраординарной божественной мудрости (68). Эта последняя и инцест совпадают не только для мага и колдуна, но и,— что особенно важно для нашей тематики,— для ремесленника. Как пишет в связи с темой противоестественной связи—сверхъестественного знания С. С. Аверинцев, «для архаического сознания всякое ремесло есть колдовство, и мастер — скромный, но легитимный собрат мага: оба "знают слово", оба проникли в особые секреты, неведомые профанам, оба умеют обходиться с демоническими силами» (69). К этому тонкому наблюдению хочется сделать только одно замечание. Мне кажется, что ремесленник был не таким уж «скромным собратом» волшебника. По мнению того же автора, в архаических культурах «рукомесло, работа с вещами есть, очевидно, дело космической важности» (70).
В эпоху варварства кузнец-змееборец мог выступать в роли божественного мастера, культурного героя, дающего блага людям (71). Змееборчество оборачивается космотворчеством, ибо хтонические существа являют собой силы хаоса и борьба с ними есть борьба за правильное устройство мира (72). Так, упоминавшийся выше поединок Тора с Мировым Змеем оказывается добыванием земли из Океана. Даже инструменты кузнеца — это символы мировых стихий. Шар самого Солнца поддерживается кузнечными мехами (73). После сказанного совсем не удивительно, что отделив день от ночи, дав миру время, скандинавские боги начинают заниматься кузнечным делом (74), что строя Асгард — жилище богов, они возвели сначала святилище богов, потом святилище богинь, а затем кузницу (75). И как богини ничем не ниже богов (76), так и кузница ничем не ниже святилища. Ибо дело кузнецов сродни делу богов — уничтожать чудовищ, организовывать мир.
Просматривается связь ремесла с иными, тоже боговдохновенными, сферами деятельности — музыкой, пением, стихами. Связь кузнеца со словом видна от архаики до средних веков (77). У древних кельтов бог Луг — кузнец, плотник, колдун, друид, но также поэт и музыкант (78). В средневековой Германии существовали поэты-кузнецы, чьим делом было «verse schmieden» — «ковать стихи» (79). Мотив рукотворного ремесленного изготовления слова не чужд и Данте — «fabbro del parlar materno» — «ковач родного слова» (80). Ремесленная терминология постоянно применяется трубадурами по отношению к своим стихам—«ткать», «ковать», «подтачивать», «очищать от ржавчины», «золотить», «строить» и т. п. (81), но и за сто лет до первого трубадура скальд Эгиль Скаллагримссон говорит то же самое (82).
Кузнец являлся парадигмой мастера вообще. В германских языках «smid», «smidr», «smip» — это «кузнец», но и «мастер», «ремесленник». В тех же языках слова, значащие «мастерство», «умение» (др.-англ. «craeft», др.-верх. нем. «Kraft», др.-сканд. «kraptr», др.-фриз. «kreft», ср. век.-нид. «craft», «cracht»), имеют еще смыслы «сила», «мощь» (83). И это понятно, если вспомнить, что кузнецами были боги, герои — такие, как знаменитый Виланд-Вёлунд, вообще сверхъестественные существа, великаны и карлики (84). У кельтов кузнецы почитались самыми могущественными колдунами, равными друидам (85); у древних скандинавов и англо-саксов приравнивались к скальдам и жрецам; у валлийцев имели право сидеть рядом со жрецами в присутствии короля (86). За кузнецов полагалась более высокая, чем за обычного человека, пеня, и известен случай возведения кузнеца в графы, правда, в варварском (в данном случае вандальском) королевстве (87). По Баварской Правде, кузница пользовалась особым покровительством наряду с мельницей, церковью и герцогским замком. До конца средневековья и даже позднее кузнец был не только первым парнем и главным мастером на селе, но и знахарем, знакомым со всякими травами и вообще тайнами природы (88).
Но вернемся к исследуемому рецепту. Я предположил, что его можно уподобить ритуалу, воспроизводящему соответствующий змееборческий миф со всеми возможными вариантами. Теперь надо попытаться распространить выявленную схему истолкования рецепта об испанском золоте и на другие рецепты. Столь стройного и законченного сюжета я нигде более не нашел, но, как кажется, многие из рецептов, упомянутых выше, являются частями того же мифа. Стекло в рецепте из «Ключика к живописи» становится небьющимся, побывав в крови дракона, так же как Зигфрид — неуязвимым. Кровь дракона может быть заменена составом, в который входит сок омелы. Омела же играет важную в германской и кельтской мифологии роль — так, дротиком из этого растения был убит светлый бог Бальдр, а в друидическом культе омела связана с магией плодородия и с воинскими обрядами (89).
Что же касается рецептов резки стекла и драгоценных камней, то следует отметить, что последние связаны в мифах со змеями (90), так же как и козлы, в крови или моче которых вымачивается камень.
Особенно важными веществами оказываются моча и экскременты различных существ. Но именно эти вещества, особенно первое, связаны с аграрной магией (91). Эта связь, несомненно, имеет рациональное основание — удобрение почвы. Меня, однако, интересует осмысление этого факта в рамках мифомышления. Вещества же эти понимались как посредники между живым человеческим телом и водой или землей, т. е. между миром живых и миром мертвых, являясь, таким образом, символами «смерти-воскресения», по выражению M. М. Бахтина (92). Здесь уместно вспомнить смерть-воскресение василиска и обращение меди в золото. Для того, чтобы одно вещество стало другим, ему необходимо перестать быть самим собой, умереть и обратиться в прах — землю или экскременты.