созванные для этого, посетили его, как
принято в подобном случае. На исходе третьего дня, когда
наступила ночь, он покинул свое тело» [7].
Впрочем, возможно, что, различая здесь
естественные признаки и сверхъестественные
предзнаменования, мы впадаем в анахронизм. В те времена граница между
естественным и
сверхъестественным была зыбкой. Тем не менее примечательно, что наиболее часто
упоминаемые в
средние века признаки, предвещавшие близкую смерть, мы бы сегодня назвали
именно естественными:
банальная констатация хорошо известных фактов повседневности. Только позднее, в
новые и
новейшие времена, наблюдатели стали подчеркивать чудесный характер предчувствия
смерти, в
которое они, разумеется, больше не верили и которое отныне рассматривалось как
народное суеверие.
Эта оговорка появляется с начала XVII в. в
одном из текстов Жильбера Гримо, который не оспаривает
реальности появлений умерших, но объясняет, почему такие видения внушают многим
страх. «Что еще
увеличивает этот страх, так это вера простонародья, будто такие появления как
бы предвестники
смерти для тех, кто их видит[8]. Итак, это отнюдь не общее мнение и тем более
не мнение людей
образованных — это вера простонародья.
Дихотомия, отделившая litterati, «ученых», от
традиционного общества, отнесла предчувствия смерти в
область народных суеверий. Предчувствия оставались лишь суевериями даже в
глазах тех авторов,
которые считали их поэтичными и относились к ним с почтением. Особенно
показательно в этом
отношении то, как говорит о них Шатобриан в «Гении христианства». Для него
предчувствия скорой
кончины всего лишь прекрасный фольклор. «Смерть, столь поэтичная, ибо прикасается
к вещам
бессмертным, столь таинственная из-за своей тишины, должна иметь тысячу
способов объявить о
своем приходе», но он добавляет: «народу». Какое наивное признание в том, что
образованные классы
уже не воспринимали знаков, предвещающих смерть! В начале XIX в. люди ученые
совершенно не
верили в то, что они сами начали считать живописным и даже восхитительным. В
глазах Шатобриана
все «тысяча способов», которыми смерть могла объявить о своем приходе, имели
характер чуда. «То
смерть давала о себе знать звоном колокола, который начинал бить сам по себе,
то человек, который
должен был умереть, слышал три удара в пол его комнаты».
В действительности, чудесное наследие тех
времен, когда граница между естественным и
сверхъестественным была зыбкой, скрыло от романтиков то, что предзнаменование
смерти было в
Средневековье явлением, прочно укорененным в повседневной жизни. То, что смерть
объявляет о
своем приближении, было абсолютно естественным, даже в тех случаях, когда это
сопровождалось
чудесами.
Один итальянский текст 1490 г. показывает,
насколько открытое признание приближающейся смерти
было спонтанным, естественным, чуждым в своих корнях всему чудесному, как,
впрочем, и
христианскому благочестию. Действие разворачивается в моральном климате, весьма
далеком от того,
какой царит в героическом эпосе Средневековья. В одном из торговых городов
итальянского
Ренессанса, в Сполето, жила некая юная девушка, прелестная и кокетливая,
предававшаяся утехам
своего возраста. Но вот ее сразила болезнь. Стала ли она цепляться за жизнь, не
ведая ожидающей ее
участи? В наше время иное поведение показалось бы чудовищным, а семья, врач и
священник
сговорились бы поддерживать в больном иллюзию выздоровления. Но в XV в. та
девушка сразу
поняла, что кончина ее близка. Она взбунтовалась, но это был не отказ от смерти
(такой мысли не
могло и возникнуть), а вызов Богу. Она приказала нарядить ее в самые богатые
одежды, словно в день
свадьбы, и отдала себя дьяволу. Текст гласит, что она «увидела приближение
смерти» [9].
Случалось и так, что предзнаменование было
чем-то большим, чем просто предупреждение, и до
самого последнего момента все шло именно так, как и предвидел сам умирающий. В
начале XVIII в.
рассказывали истории, вроде той, которая произошла с некоей госпожой де Рерт:
«Ее смерть не менее
удивительна, чем ее жизнь. Она сама велела подготовить ее похороны, убрать дом
черным и заранее
отслужить мессы за упокой ее души — и все это без всяких признаков болезни. А
когда она отдала уже
все необходимые приказания, дабы избавить своего супруга от всех забот,
которыми он был бы
обременен, если бы не подобная предусмотрительность, она умерла в день и час,
какие сама
наметила» [10].
Не все обладали таким ясновидением, но каждый
знал по крайней мере, когда приближался его
смертный час. «Чувствуя приближение смерти...» — повторяет пахарь в басне
Лафонтена. Конечно,
