совершения традиционного ритуала. Этот пример говорит о том, как опасно видеть в англосаксонской
модели перевернутой смерти просто модель протестантскую, противопоставляя ее модели
католической, более архаичной.

Социальный ареал новой модели так же четко очерчивается, как и ареал географический. Так,
исследование Горера показало, что запрет на траур характерен для среды буржуазии или среднего
класса. В рабочих семьях обычай носить траур и поминать усопшего сохраняется сильнее.
Исследованиями, проведенными в США в начале 70-х гг., установлено: традиционный образ смерти
как покоя, requies, считавшийся уже исчезнувшим, присутствует в сознании еще 54 % опрошенных,
однако в среде американской либеральной интеллигенции старое представление о смерти присуще
лишь 19 %. Другим предметом исследований было активное или пассивное отношение к смерти.

Самые состоятельные и образованные оказались одновременно наиболее активными (они составляют
завещания, склонны страховать свою жизнь), но и наименее озабоченными смертью (сама их
активность позволяет им отстранять от себя мысль о конце). Напротив, низшие классы общества
относятся к смерти пассивно и с традиционной покорностью, но для них смерть остается чем-то, что
постоянно присутствует в их жизни, тяготеет над ними, независимо от того, смиряются ли они с ней
или нет.

Примечательно, что колыбель современной модели смерти совпадает с зоной распространения rural
cemetery, а, напротив, зона урбанизированных кладбищ с монументальными надгробиями оказывается
вместе с тем наиболее консервативной в отношении к смерти и трауру. В предыдущей главе мы
показали, как эта оппозиция двух типов кладбища выражает фундаментальные различия в отношении к
природе. Rural cemetery является свидетельством фактического культа природы, урбанизированное
кладбище — свидетельством фактического безразличия к ней. Неясная, но сильная вера в
преемственность и благость природы пронизывает собой, как мне кажется, религиозную и моральную
практику стран англосаксонской культуры и делает популярной мысль о том, что страдание, болезнь,
смерть должны и могут быть устранены из повседневной жизни.

Корреляцию можно установить также между географией перевернутой смерти и ареалом второй
промышленной революции с ее «белыми воротничками», гигантскими городами и утонченной
техникой. Уже в предыдущей главе нам встретилось понятие «счастливый индустриализм»,
появившееся в сочинении позитивиста 80-х гг. прошлого столетия, но особенно подходящее к эпохе
после второй мировой войны. Позитивисты предчувствовали сто лет назад прямую связь между
индустриализацией, прогрессом техники, возросшим стремлением человека к счастью — и
гедонистическим отталкиванием смерти, желанием максимально устранить ее из повседневной жизни.
То, что в их времена было чистой теорией и великим предвидением, стало в наши дни реальностью.
Начиная с первой трети XX в., а в США даже раньше, техника стала подчинять своему безраздельному
влиянию не только производство и вообще экономику, но и общественную и личную жизнь.
Возобладала идея, что власть техники беспредельна и над человеком, и над природой. Появилась
иллюзия, будто техника может в некотором смысле подавить смерть. Ареал распространения модели
перевернутой смерти — это также ареал самой восторженной веры в технику и ее способность
преобразовать человека и природу.

Наша сегодняшняя модель смерти, таким образом, родилась и получила развитие там, где особенно
сильна была первоначально вера в природу, как бы устраняющую смерть из повседневной жизни, а
затем вера в технику, приходящую на смену природе и вытесняющую смерть еще более надежно.

Однако культурное течение, о котором здесь идет речь, не было однородным даже там, где оно
зародилось. Между Англией и Америкой есть большое различие. В Англии все стремилось к тому,
чтобы устранить смерть с поверхности, с внешней стороны жизни: вытеснение и запрет на траур,
упрощение погребального обряда, кремация вместо захоронения тела на кладбище и даже обычай
развеивать пепел по ветру. В целом эта цель была там достигнута. Из наблюдаемой повседневности
англичан смерть совершенно вытеснена; только в пресвитерианской Шотландии, у католиков и
ортодоксальных евреев старые взгляды и привычки в отношении смерти смогли сохраниться.

В США и Канаде устранение смерти было менее радикальным: она не совсем исчезла из городского
пейзажа. Не то чтобы мы еще могли созерцать в Северной Америке старинные похоронные процессии,
но с ярких вывесок посреди городских улиц глядят на нас слова, напоминающие о смерти и погребении
и кажущиеся запретными: funeral home, funeral parlour. Впечатление такое, что американской культуре