Разумеется,
все наши подсчеты носят ориентировочный характер, так как исходные данные
не совсем однородны. Во всяком случае, оружие и конь были объективным
средством при движении вверх по социальной лестнице. Иначе зачем было
бы мелкому землевладельцу Исангарду, о котором сохранились сведения в
источниках, продавать в 761 г. и земли, и единственного имевшегося у него
раба и приобретать на вырученные деньги оружие и коня? Или же он продал
не все свои земли и ему было что защищать с оружием в руках? А может быть,
он решил бросить все и попытать счастья в качестве члена вооруженной свиты
какого-нибудь сеньора? Или в его жизни случилось нечто такое, что заставило
его взяться за оружие? Нам не дано знать наверняка. Очевидно одно — Исангарду
понадобились весьма дорогие вещи, и он не колеблясь продал все, что у
него было самого дорогого — отцовские земли. Говоря о ценах на лошадей,
нам следовало бы, однако, не только подчеркнуть постоянный их рост в течение
VIII—XIII вв., но и значительную разницу между ценой боевого коня и рабочей
лошади. Предварительные расчеты показывают, что в VIII в. боевой конь
стоил примерно в четыре раза дороже рабочей лошади, а в XIII в. даже в
семь раз.
Теперь, думается, можно поговорить и о пресловутой «антиэкономичности»
конного воина раннего средневековья, перенесенной затем и на самого рыцаря.
Само собой разумеется, что «антиэкономичность» — понятие весьма относительное,
а экономические выкладки применительно к той эпохе — дело весьма ненадежное.
И тем не менее признаемся, что и нас не покидает чувство удивления, когда
мы видим, что в могилы закапывали тогда целые состояния. Исследования
останков лошадей в германских захоронениях, относящихся к протокаролингской
эпохе, показывают, что это были крупные и сильные, следовательно, очень
дорогие животные — боевые кони. «Антиэкономичность» обычаев германской
военной аристократии, еще жившей, по существу, в язычестве или упорно
отстаивавшей свои языческие предания, в стилизованном виде дошла до нас
как пресловутая рыцарская «щедрость».
Не менее высокими были цены на лошадей, оружие и снаряжение в астурийско-леонской
Испании Х в. Здесь цены на лошадей подскочили особенно высоко именно в
момент наибольшего на них спроса, когда в Кастилии была даже сформирована
так называемая крестьянская кавалерия {caballeria villana), состоявшая
из мелких земельных собственников и свободных арендаторов. По сравнению
с ценами вестготского периода рост цен в астурийско-леонский период показывает,
что кавалерия становилась жизненно важным родом войск, без которого было
уже не обойтись в жестокой войне с испанскими арабами. Война эта характеризовалась
неожиданными атаками, молниеносными набегами и засадами. Лошадь могла
стоить, в зависимости от своих качеств, от 40 до 100 солидов, тогда как
пара добрых волов — максимум 20. Это значит, что самая дешевая лошадь
шла по цене четырех отличных волов. Но были и лошади, так сказать, «высшего
качества», на которых не стыдно было покрасоваться и какому-нибудь магнату.
Такие стоили до 300 солидов. Оружие тоже ценилось весьма высоко: хорошо
сработанный меч стоил столько же, сколько добрый боевой конь, лорика —
60 солидов, шлем — 30, щит — 10, седло — от 10 до 30 солидов. Чтобы сориентироваться
в ценах, напомним, что в это же время и в этом же месте за 60 солидов
(то есть по цене посредственной лошаденки, низкосортного меча или лорики)
можно было приобрести поместье (curtis) средних размеров и что один серебряный
солид являлся эквивалентом одной овцы или четверти пшеницы.
Из сказанного следует, что воин, имевший меч, коня, латы и седло, даже
среднего качества, «тащил» на себе, сжимая в руке щит и водрузив на голову
шлем, около 250 солидов, иными словами, эквивалент более четырех поместий,
или 25 отличных волов, либо 250 овец, либо 250 четвертей пшеницы. Целое
состояние, не так ли? Разрыв между стоимостью средств ведения войны и
средств производительного труда сохранялся. Так, в XI в. в Маконе лошадь,
весьма распространенная в этом районе, ибо именно здесь было сосредоточено
франкское коневодство, могла стоить от 20 до 50 солидов, тогда как вола
можно было купить всего за 6—10 солидов. Иными словами, в среднем одна
лошадь стоила больше четырех волов. Разрыв, конечно, не такой вопиющий,
как, скажем, на Севере Испании за несколько десятилетий до того. Однако
следует заметить, что речь идет о таком регионе с хорошо развитым сельским
хозяйством, каким была Бургундия. Латы высокого качества могли стоить
и 100 солидов, то есть столько же, сколько хороший боевой конь. Пропорционально
стоимости волов и лошадей бургундская лорика тоже значительно дороже каролингской
или астурийско-леонской. Правда, надо подчеркнуть, что это время — собственно
начало эпохи рыцарства, да и лорика — это уже не просто обшитая металлическими
бляхами суконная или кожаная куртка, а настоящая железная кольчуга длиной
до самых колен, с рукавами и капюшоном, иными словами, такой род воинской
одежды, сам факт облачения в которую являлся свидетельством принадлежности
к благородному сословию. Французы называли ее halberc, hauberc, haubert
— скорее всего, от германского halsberg, то есть «прикрывающий шею». Кольчуга
— вершина металлургического искусства. И неудивительно, что стоила она
— в абсолютном и относительном смысле, если сравнивать с другими товарами,—
необычайно дорого.
Основополагающая роль в период становления рыцарства принадлежит экономическому
фактору. Он приходит в действие уже в эпоху Карла Великого. В это время
от имущественного ценза зависит то, какой тип оружия подобает тому или
иному воину. Таким образом, бедняки становятся «безоружными» по своему
положению. На протяжении всего средневековья термин pauper («бедняк»,
«нищий») имеет не только экономическую окраску. Имущие слои населения
обзаводятся таким количеством оружия, что по тем временам по праву считаются
непобедимыми. Разрыв между социально-экономическими классами углубился,
затронув также политическую, военную и юридическую сферы. И неизбежно
— сферу духовной жизни. Рассмотрим на примере капитуляриев этапы становления
новых форм неравенства.
Поражает в этой ситуации то, с какой решительностью была отвергнута традиция
германского эгалитаризма и столь же традиционное деление на свободных
и рабов если и не формально, то уж, во всяком случае, по существу.
Для того чтобы вооружиться как подобает, необходимо богатство. Неимущие,
следовательно, превращаются в безоружных. Все это так. Но верно также
и то, что в чрезвычайных обстоятельствах корона могла создавать «новых
имущих», предоставляя земли лицам, зарекомендовавшим себя в качестве искусных
воинов, вовсе не принимая во внимание их юридический статус. В капитулярии
786 г. (или, возможно, 792 г.?) Карл Великий говорит о «недворянах» (быть
может, едва ли не рабах), получивших бенефиции для того, чтобы обрести
возможность вооружиться. Низкое социальное происхождение, таким образом,
не являлось препятствием для участия в военных походах при одном только
условии — воин должен был иметь средства на приобретение оружия. Король
побеспокоился о том, чтобы создать экономические условия, необходимые
для пополнения войска вооруженными воинами, невзирая на древний обычай,
согласно которому только свободные люди имеют право носить оружие. Физическая
сила и военная выучка становятся важнейшим фактором продвижения по служебной
лестнице и социальной мобильности.
Сколько же стоила полная экипировка? Очень и очень дорого. Капитулярии
неизменно держат этот вопрос в центре внимания. Однако, учитывая конъюнктурный
характер источников, мы можем составить на этот счет лишь весьма общее
представление.
Тионвильский капитулярий 805 г. подтверждает предыдущее, не дошедшее до
нас постановление, согласно которому родовое имущество, необходимое для
исполнения обязанности «полностью вооружиться», включая сюда и приобретение
защитной воинской одежды, не может быть менее 12 поместий. В письме, относящемся
к 806 г., о созыве общего собрания pactum generate в Саксонии, которое
император направил Фульраду, аббату Лоббеса, Карл объясняет, что следует
понимать под выражением «полностью вооружиться». Воин должен иметь щит,
копье, длинный меч (spatha), короткий меч (semispatium), лук, стрелы и
колчан.
Данную мозаику сведений может дополнить еще один документ, написанный
накануне 807 г., в котором император приказал явиться под свои знамена
всем королевским вассалам и caballarii вообще. Термин caballarii в данном
контексте, по всей вероятности, можно передать так:
«каждый свободный, имеющий достаточно средств, чтобы нести службу в качестве
конного воина». По крайней мере из этого документа следует: caballarius
в состоянии вооружиться на свой собственный счет, тогда как об остальных,
неимущих, в тексте сказано, что каждые семь человек должны вооружить одного
участника предстоящего похода.
В бурные годы нашествий викингов и сарацин подходит к концу действие древнего
германского принципа, по которому каждый свободный человек имеет право
носить оружие. Вскоре свободные, но безоружные бедняки, материальное положение
которых ставило их на столь низкую ступень социальной лестницы и также
угнетало духовно, практически ничем не станут отличаться от зависимых
людей. Так, уже капитулярий 808 г., озаглавленный De exercitu promovendo,
начинает проводить различие между liberi (свободными) и pauperes (неимущими).
С формальной точки зрения различие некорректно. В самом деле, как можно
сравнивать две неоднородные категории, одна из которых юридическая, другая
— социально-экономическая и идеологическая. Однако с практической точки
зрения различие это весьма показательно: только тот, кто располагает имуществом
и в состоянии позаботиться самостоятельно о своей вооруженной защите и,
таким образом, внести непосредственный вклад в оборону общества, может
всерьез называть себя свободным человеком.
С еще большей откровенностью высказываются на этот счет два капитулярия
825 г., проводя различие между liberi (свободными) и теми, «кто не может
сам защититься от врага», названными liberi secundi ordinis — «свободными
второго порядка». Так что среди «свободных» уже было установлено деление
в зависимости от способности вооружаться самостоятельно, на свой собственный
счет. Тем хуже для тех, кто лишен возможности приобрести оружие. В представлении
франкской аристократии зависимое состояние отождествлялось с трусостью
и подлостью. Всякий безоружный считался трусом. Неважно, что отсутствие
у того или иного человека оружия было вызвано социально-экономическими
причинами, а отнюдь не его моральными или физическими качествами. Человек
без оружия — зависимый раб.
Тождество «безоружный — несвободный» утверждалось как в социальной, так
и этической сфере. Прислуживать, раболепствовать, не иметь чувства собственного
достоинства, жить в бесчестье, быть малодушным и подличать — все это означало
одно: не быть свободным. Нитхард, рассказывая о высокопоставленных особах,
которые во время борьбы, вспыхнувшей между сыновьями Людовика Благочестивого,
предательски переходили из одного лагеря в другой, сравнивает их с рабами:
«Подобно подлым рабам, изменили они данному слову». Само слово vilis (простой
крестьянин, рядовой общинник) и его дериваты претерпели семантический
сдвиг. Оно изменило свой первоначальный социальный смысл и приобрело нравственно-оценочную
окраску. Произошло прочное прикрепление социальных и экономических характеристик
к очередной определенной профессиональной функции и присущим или приписываемым
им этическим достоинствам или недостаткам. Этот семантический сдвиг указывает
также на то, что сформировался некий кодекс «классовых» ценностей, хотя
в данном случае речь идет о классах не столько в социальном, сколько в
юридическом смысле, об их образе жизни.
Тем временем продолжалось возвышение как тех, кто был достаточно богат,
чтобы вооружиться, так и тех, кто вопреки своему зависимому или, во всяком
случае, весьма низкому социальному положению получал от своих господ необходимые
для приобретения оружия средства благодаря каким-то своим личным достоинствам
— физической силе либо особым талантам, раскрывшимся при благоприятном
стечении обстоятельств. Возвышались также члены господской свиты, входившие
в состав комитата или отряда телохранителей сеньора. Они привнесли в феодальную
и рыцарскую эпоху дух германской военной дружины.
Изменения тактико-стратегической обстановки на Западе в связи с распространением
лобовой атаки и необходимостью сочетать утяжеление веса вооружения с маневренностью
конницы привели к тому, что вооружиться — это прежде всего значило добыть
себе боевого коня и обеспечить его содержание. По этой причине потерять
благосклонность господина или имущество, то есть право на владение землей,
означало для воина (miles) деградировать до уровня безоружного крестьянина
(rusticus). В то же время способные и удачливые крестьяне могли рассчитывать
на возвышение до ранга воина. В отличие от древнегерманского деления общества
на свободных и рабов феодальное деление на воинов (milites) и крестьян
(rustici) — не важно, были ли земледельцы свободными людьми или рабами,—
обеспечило на рубеже XI—XII вв. усиление социальной мобильности, санкционировав
при этом превосходство узкого слоя военных над остальной массой крестьянства.
Быстрые восхождения вверх по социальной лестнице и столь же быстрые падения
вниз становятся обычным явлением. Особенно если речь идет о падениях,
которые были положены в основу морализаторского направления в искусстве,
засвидетельствованного, например, романской скульптурой.
При всем том фундаментом богатства по-прежнему оставалось сельское хозяйство.
Благосостояние, связанное с ним, было довольно статичным, оно хотя и росло,
но чрезвычайно медленно. В свете сказанного более понятно то, каким образом
в ходе этого процесса мало-помалу происходит выделение, с одной стороны,
немногочисленных богатейших военных семейств, тесно сплоченных друг с
другом на основе профессиональной специализации, готовиться к которой
начинали с самого раннего возраста, и с другой — массы неимущих семей,
безоружных и обреченных на то, чтобы весь свой век гнуть спину в поле.
В духовном плане человек, рядившийся в одеяния защитника (defensor) своего
народа и во имя его спасения готовый даже пролить свою кровь, символически
как бы повторял деяния Христа. Выполнение профессионального долга воин
оправдывал образом распятого Христа. Землепашец в эпоху, когда физический
труд воспринимался по-библейски как наказание за первородный грех (первым
же, кто был принужден возделывать землю, считался Каин), становится символом
падшего, греховного и проклятого человечества.
Феодализм складывается в систему строго регламентированных духовных и
социальных отношений. Рыцарская этика является идеологическим оправданием
этой системы отношений, и с ней соглашаются, разделяя ее в меру своего
разумения, эксплуатируемые массы.
1
2 3
4 5
Глава из книги Франко Кардини «Истоки средневекового
рыцарства»
«Прогресс», Москва, 1987
Сокращенный перевод с итальянского В.П.Гайдука
OCR:
Т.А.Г., Екатеринбург, 2.08.2000
Spellcheck: Т.А.Г., Екатеринбург, 3.08.2000
|
