как и вид трупа, скелета, который был
существенным компонентом искусства в период расцвета жанра
«пляски смерти» в конце Средневековья.
Хейзинга был склонен объяснять это искусство
macabre отчаянием, которое охватило людей после
Черной смерти и жестокостей Столетней войны, — Арьес же, вслед заТененти, видит
в демонстрации
изображений скелетов и разлагающихся трупов своего рода противовес той жажде
жизни и
материальных богатств, которая находила выражение и в возросшей роли завещания,
предусматривавшего торжественные похороны и многочисленные заупокойные мессы.
Завещание,
которое Арьес рассматривает прежде всего как факт истории культуры, послужило
средством
«колонизации» и освоения потустороннего мира, манипулирования им. Завещание
дало человеку
возможность обеспечивать собственное благополучие на том свете и примирить
любовь к земным
богатствам с заботой о спасении души. Не случайно как раз во второй период
Средневековья возникает
представление о чистилище, отсеке загробного мира, который занимает
промежуточное положение
между адом и раем.
Заметим в этой связи, что в своем
исследовании «Рождение чистилища» [9], опубликованном
несколькими годами позже книги Арьеса, Жак Ле Гофф отстаивал мысль о том, что
появление
чистилища на «карте» потустороннего мира в конце XII — первой половине XIII в.
было связано с
перестройкой интеллектуального и эмоционального универсума человека
зарождавшейся городской
цивилизации. Новые способы овладения временем и пространством, возросшая потребность
в счете,
рационализация многих сторон социальной и экономической жизни, перестройка
систем ценностей,
обусловленная начавшимся перемещением человеческих интересов «с небес на
землю», — все эти
сдвиги привели к тому, что усилилась потребность воздействовать на мир иной. Ле
Г офф,
руководствуясь принципом? «тотальной» или «глобальной истории», рассматривает
историю
«рождения» чистилища в общем контексте исторических изменений, тогда как Арьес
склонен
вычленять историю восприятия смерти и загробного мира в качестве
самостоятельного предмета
анализа и обсуждать перемены в этом восприятии, взятые сами по себе. Обособляя
коллективную
психологию от социальных отношений, он вместе с тем отчасти изолирует ее и от
идеологии. Так,
например, он изучает послереформационную ментальность на Западе, игнорируя
различия между
католицизмом и протестантизмом...
Третий этап эволюции восприятия смерти, по
Арьесу, — «Смерть далекая и близкая» (la mort longue et
proche) — характеризуется крахом механизмов защиты от природы. И к сексу и к
смерти возвращается
их дикая, неукрощенная сущность. Почитайте маркиза де Сада, и вы увидите
объединение оргазма и
агонии в едином ощущении. Разумеется, всецело на совести Арьеса остается
обобщение уникального
опыта этого писателя и перенос его на переживание смерти в Европе в эпоху
Просвещения.
Четвертый этап многовековой эволюции в
переживании смерти — «Смерть твоя» (la mort de toi).
Комплекс трагических эмоций, вызываемый уходом из жизни любимого человека,
супруга или
супруги, ребенка, родителей, родственников, на взгляд Арьеса, новое явление,
связанное с
укреплением эмоциональных уз внутри нуклеарной семьи. С ослаблением веры в
загробные кары
меняется отношение к смерти; ее ждут как момента воссоединения с любимым
существом, ранее
ушедшим из жизни. Кончина близкого человека представляется более тягостной
утратой, нежели
собственная смерть. Романтизм способствует превращению страха смерти в чувство
прекрасного.
Наконец, в XX в. развивается страх перед
смертью и самым ее упоминанием. «Смерть перевернутая»
(la mort inversee) — так обозначил Арьес
пятую стадию развития восприятия и переживания смерти
европейцами и североамериканцами. Подобно тому как несколько поколений тому
назад в обществе
считалось неприличным говорить о сексе, так после снятия с половой сферы всех
табу эти запреты и
заговор молчания перенесены на смерть. Тенденция к вытеснению ее из
коллективного сознания,
постепенно нарастая, достигает апогея в наше время, когда, по утверждению
Арьеса и некоторых
социологов, общество ведет себя так, как будто вообще никто не умирает и смерть
индивида не
пробивает никакой бреши в структуре общества. В наиболее индустриализованных
странах Запада
кончина человека обставлена так, что она становится делом одних только врачей и
предпринимателей,
занятых похоронным бизнесом. Похороны проходят проще и короче, кремация
сделалась нормой, а
траур и оплакивание покойника воспринимаются как своего рода душевное
заболевание.
Американскому «стремлению к счастью» смерть угрожает как несчастье и
препятствие, и потому она
не только удалена от взоров общества, но ее скрывают и от самого умирающего,
дабы не делать его
несчастным. Покойника бальзамируют, наряжают и румянят, с тем чтобы он выглядел
более юным,