Агильберта в Жуарре, Франция (ок. 680 г.), изображающего Христа и воскрешение мертвых, — Арьес
делает далеко идущий вывод о том, что в Раннее Средневековье якобы еще не существовало идеи
посмертного воздаяния; как он утверждает. Страшный суд здесь не изображен.

Убедительность аргумента ex silentio сама по себе сомнительна. По существу же необходимо сказать:
Арьес дал весьма спорную, чтобы не сказать ошибочную, трактовку рельефа на саркофаге Агильберта.
Здесь изображен именно Страшный суд: вокруг Христа стоят не евангелисты, как предположил Арьес,
а воскресшие из мертвых — по правую Его руку избранники, по левую — проклятые[11]. Сцена
Страшного суда на этом рельефе — отнюдь не единственная из числа относящихся к раннему периоду
Средневековья. Традиция изображений суда восходит к IV в., но если в позднеантичное время
Страшный суд интерпретировался в иконографии аллегорически и символически ("отделение овец от
козлищ", причем праведников и грешников изображали в виде этих животных, разделяемых пастырем
на чистых и нечистых), то в начале Средневековья картина резко меняется: сюжетом ее становится
именно суд Христа над восставшими из мертвых, и особое внимание художники уделяют трактовке
наказаний, которым подвергаются осужденные.

Период, от которого сохранилось большинство иконографических свидетельств такого рода, — период
Каролингов. IX в. датируются фреска в церкви Мюстайр (Швейцария) — «Лондонская резьба по
слоновой кости», «Штутгартская псалтирь» и самый знаменитый из памятников, повествующих о
борьбе добра со злом и завершающем ее суде, — «Утрехтская псалтирь». Эта изобразительная
традиция продолжается и в X — XI вв. («Бамбергский апокалипсис», «Сборник отрывков из Библии»
Генриха II и др.). Таким образом, вопреки утверждению Арьеса, идея посмертного воздаяния,
возвещенная евангелиями, не была забыта в искусстве Раннего Средневековья. Это во-первых.

Во-вторых, в тот самый период, к которому относится рельеф на саркофаге Агильберта,
среднелатинская литература тоже дает целую серию картин Страшного суда. Особого интереса
заслуживает то, что изображается в этих текстах не столько грядущий суд над родом человеческим «в
конце времен», сколько индивидуальный суд, который вершится в момент кончины грешника либо
незамедлительно после нее. Странный, чтобы не сказать произвольный, отбор источников Арьесом
привел к тому, что он игнорирует проповедь, нравоучительные «примеры», агиографию и, что
особенно удивительно, многочисленные повествования о хождениях душ умерших по загробному
миру, о видениях его теми, кто умер лишь на время и возвратился затем к жизни, дабы поведать
окружающим о наградах и карах, ожидающих каждого на том свете Согласно этой расхожей
литературе, хорошо известной уже в VI-VIII вв., в мире ином отнюдь не царит сон — в одних его
отсеках пылает адское пламя и бесы мучают грешников, а в других святые наслаждаются лицезрением
Творца.

Но тем самым рушится и следующее звено в цепи построений Арьеса — о том, что представление о
коллективном суде примерно в XV в. якобы вытесняется представлением о суде над индивидом.
Действительно, если довольствоваться исключительно памятниками изобразительного искусства, то
гравюры со сценами, где человек умирает в присутствии Христа, Богоматери и святых, с одной
стороны, и демонов, с другой, появляются впервые лишь в конце Средневековья. Но что это
доказывает? Видимо, только то, что ограничиваться одним иконографическим рядом при изучении
ментальности столь же рискованно, как и игнорировать его. Необходимо сопоставление разных
категорий источников, понимаемых при этом, разумеется, в их специфике. И тогда выясняется, что
сцены, изображенные на гравюрах XV в., во многом и главном совпадают со сценами из видений
потустороннего мира, упоминаемых Григорием Великим, Григорием Турским, Бонифацием, Бэдой
Почтенным и другими церковными авторами VI—VIII вв. Суд коллективный над родом людским и суд
индивидуальный над душою отдельного умирающего странным и непонятным для нас образом
сосуществуют в сознании судей Средневековья. Это парадокс, но парадокс, с которым необходимо
считаться всякому, кто хочет понять специфику средневековой ментальности!

Арьес же, выступающий в роли смелого новатора в постановке проблемы смерти, в трактовке
занимающего нас вопроса идет проторенным путем эволюционизма: поначалу — «отсутствие
индивидуального отношения к смерти», затем его «индивидуализация», обусловленная возросшим
«бухгалтерским духом» людей конца Средневековья... Дело доходит до того, что когда последователь
Арьеса рассматривает лист гравюры XV в. с двумя изображениями суда над душой — с одной
стороны. Страшного суда, вершимого Христом с помощью архангела, который взвешивает на весах
души умерших, и, с другой стороны, тяжбы между ангелами и бесами из-за души умирающего, — то