статуи продолжает жить до первой трети XVII в., а затем эта модель надгробия вообще исчезает. Около
1600 г. ремесленники изображают мужчин и женщин на надгробных плитах лежащими, но так, словно
они стоят: руки соединены или скрещены на груди, глаза широко открыты; священник держит в руке
чашу для причастия. Простые смертные XVI—XVII вв. представлены на своих надгробиях в той же позе
«стоя опрокинувшихся», что и короли в XI-XIII вв.

Возможно, связь этой позы с темой посмертного покоя и отдыха была тогда уже забыта, однако
умершего продолжали изображать лежащим на земле, словно он был живым, но в позе, живым не
свойственной, исполненной молитвенного сосредоточения, благоговейной неподвижности, ничем не
нарушаемого покоя и мира. Сохранение вплоть до начала XVII в. на обычных, массовых надгробных
плитах архаического типа лежащей фигуры делает менее существенными прослеженные
исследователями эстетические изменения в высоком надгробном искусстве. Нюансы форм шедевров
надгробной скульптуры менее значимы, чем принципиальная верность массовой ремесленной
продукции архаическим образцам. Действительно, если усопший по-прежнему представлен
покоящимся в мире, не столь уж важно, открыты или закрыты глаза у лежащей статуи или фигуры,
высеченной на каменной плите, стоячей или лежачей позе соответствуют складки одеяния. Имеет
значение именно это чувство тишины, неподвижности и мира.

Здесь сочетаются две основные темы. С одной стороны, тема плоского надгробия, сближения с землей,
преемственной связи наземного с подземным. С другой стороны, тема «лежащего», тема покоя в
потустороннем мире, покоя, который не есть ни конец, ни ничто, но также и ни воспоминание и ни
предвосхищение. Надгробные плиты с изображением лежащих фигур в начале XVII в. — последние у
образованных слоев (а только у них и были надгробия) видимые и неизменные следы древнейшего
менталитета прирученной смерти: компромисс между новой потребностью идентификации,
появляющейся в XI-XII вв., и многовековым ощущением смерти как покоя и отдыха. Уйти из жизни,
но не навсегда, только для долгого сна, такого сна, при котором глаза остаются открытыми, сна,
похожего на жизнь, но жизнью не являющегося.

Тело умершего, выставленное наподобие лежащей
статуи

Пережиток уже оставленной эсхатологической модели, «лежащий» сохраняет удивительную
стабильность формы на обычных, массовых надгробиях, тогда как высокое надгробное искусство,
повинуясь аристократической моде, изобилует бесчисленными вариациями. Так, иногда рыцарь
изображается стоящим на земле, с копьем в руке, иногда перед нами более или менее реалистическая
сцена гибели в бою. На английских надгробиях XIV в. можно видеть рыцарей, распростертых на
каменистой земле, со скрещенными ногами, вынимающих меч из ножен: эти рыцари словно упали
наземь в схватке, их глаза еще открыты. Э.Панофски так описывает одного «лежащего» 1432 г. в
Германии: «Он представлен в момент перехода от жизни к смерти: голова его покоится на подушке,
склоненная набок, глаза еще не совсем закрыты, но ими уже овладела смерть» [201]. Это описание
полностью подходит и к созданной на целое столетие раньше надгробной статуе Конрада Вернера из
Хаттштадта в музее города Кольмар в Эльзасе: руки соединены на груди, голова наклонена в сторону и
лежит на его шлеме; рядом с телом — меч и перчатки. Наклон головы разрушает условность позы
блаженного проповедника, спящего в мире. Лежащая статуя рыцаря представляет человека, только что
умершего в бою.

В XVI в. в высоком надгробном искусстве появляется новая модель, выражающая куда больший
драматизм, чем спокойная поза «лежащего». На надгробиях знатных людей этого времени фигура
полулежит, опираясь на локоть, верхняя часть туловища выпрямлена; в другой руке обычно книга.
Вдохновляясь этрусскими и римскими статуями, скульпторы XVI—XVII вв. охотно придавали
«лежащим» именно эту позу, дававшую богатую пищу воображению. Мы видим или умирающего,
приподнявшегося на постели для совершения последних религиозных обрядов, или мертвого,
разбуженного в своем гробу ангелом Воскресения. Впрочем, эта модель была всецело достоянием