Чувство это не ограничивается часом составления завещания и другими критическими моментами,
когда живые думают о смерти. Оно разлито и пронизывает собой всю повседневную жизнь. Люди

XV    в. любили окружать себя в своих комнатах и кабинетах картинами и всякого рода предметами,
внушавшими мысль о быстротечности времени. В духе благочестивого морализма их называли
vanitates, «суетности». «Суетности» XVI-XVII вв. — в XVIII в. они становятся все более редкими —
представляют собой комбинацию двух элементов: анекдотического (сюжет и тема — портрет,
натюрморт и т. п.) и символического (образы времени и смерти). Замкнутые прежде в религиозной
сфере (стены церквей и погребальных галерей, гробницы, страницы часословов), образы искусства
macabre выходят вскоре за эти рамки, проникая в интерьеры домов. Секуляризованные, они составляют
отныне часть домашнего декора — там, разумеется, где достаточные материальные средства делали
возможными отдельное от других, частное существование и декор. Но некоторые гравюры попадали и
в залы коммунальных учреждений, средоточий коллективной жизни.

Перейдя из церкви и с кладбища в частный дом, искусство macabre изменило форму и смысл. Его тема
уже не изображение подземных процессов разложения и тления. Наводящий ужас труп, который
грызут черви и растаскивают на части змеи и жабы, вытесняется чистым, сияющим белизной скелетом,
той morte secca, «сухой смертью», которой еще сегодня играют дети в Италии в день поминовения
усопших. Скелет уже не столь страшен, уже не зловещее орудие дьявола. Скелет всего лишь finis vitae,
«конец жизни», символ — сегодня божественного Провидения, завтра всемогущей природы. В
аллегориях скелет свободно заменяют изображения Времени — доброго почтенного старика без всяких
подозрительных задних мыслей. На ретаблях алтарей Время часто приходит на смену святому
покровителю, стоящему за спиной коленопреклоненного донатора (как в брюссельских церквах

XVI    в.). На надгробиях XVIII в. в сценах апофеоза место ангелов, возносящих к небу изображение
умершего, занимают фигура Времени или скелет (как на симметричных надгробиях двух братьев в
церкви Джезу-эМариа ди Корсо в Риме). Внушать страх призваны теперь серая или черная тень без
плоти или задрапированный призрак, а не скелет.

Для того чтобы исполнять свою функцию, скелет не обязательно должен быть представлен целиком.

Он расчленяется, и каждая его кость обладает символической ценностью всего целого. Кости легче
помещать на небольшой картине или на поверхности какого-либо предмета. Их размеры и
неподвижность позволяют им не нарушать внутреннего равновесия маленького мира комнаты или
кабинета, которое могло бы пострадать от экстравагантного присутствия оживленного художником
скелета. Череп или берцовые кости вступают в комбинации с другими знаками: песочные часы, коса
Смерти, лопата могильщика. Знаки эти овладевают не только надгробным искусством, но и
маленькими предметами, повседневно бытующими в интерьере дома, — «суетностями».

Таким предметом мог быть портрет. Теперь, когда модель представлена уже не в сакральной позе
коленопреклоненного «молящегося», ее и в живописи, и в скульптуре изображают перед человеческим
черепом или с черепом в руке. Череп замещает собой религиозную сцену, соединявшуюся прежде с
изображением донатора. Выть может, здесь имитируется иконография кающихся святых в пустыне:
череп и раньше был непременным атрибутом сцен со св. Марией Магдалиной и св. Иеронимом.

Портрет с черепом очень часто встречается в это время. Быть может, я ошибаюсь, но мне кажется, что
череп чаще находится в руке мужчины, нежели женщины. Этот тип портрета особенно распространен
на стенных надгробиях XVI в., прежде всего на надгробиях гуманистов, как, например, Й.Ценера в
Берлине, где покойный держит в левой руке череп, а в правой часы — символ скоротечности жизни.

Человек может держать в руке череп на групповых портретах. «Портрет семейства» Яна Моленаара
(1635 г.) в Рейксмюзеюме в Амстердаме представляет собой аллегорию возрастов жизни: старость
олицетворяют женщина с книгой и мужчина с черепом в руках. Череп и скелет выступают повсеместно
как атрибуты старости. Особенно часто их можно было встретить в кабинетах, ведь сидячая жизнь,
исполненная чтения, медитации и молитвы, считалась принадлежностью зрелого и преклонного
возраста, тогда как физическая активность — охота, война, торговля, полевые работы — подобала
людям в расцвете лет, как любовь — юности. На весьма распространенных тогда гравюрах на тему
«ступеней жизни» последняя фаза человеческого существования нередко представлена изображением
скелета. Присутствие скелета или черепа делает портрет «суетностью», занимающей промежуточное
положение между жанровой сценой и аллегорией и вдохновляющейся противопоставлением
молодости и старости, жизни и смерти.