Интересно проследить, как старые иконографические темы преобразуются в XVI в., обретая
чувственность, прежде неизвестную. Сравним хотя бы изображения мученичества св. Эразма,
относящиеся к XV и XVII вв. Картина фламандца Дирка Баутса в Синт-Питерскерк в Лёвене (Бельгия)
исполнена покоя средневековой миниатюры. Усердный палач наматывает здесь на тяжелый ворот
внутренности святого, римский император и его двор бесстрастно взирают на эту сцену. Все дышит
миром и тишиной: каждый делает свою работу без ненависти, без ожесточения, без страсти. Даже сам
святой мученик лежит на месте казни с безразличием и отрешенностью постороннего. Подобно
умирающему в первых трактатах artes moriendi, он словно лишь присутствует при собственной смерти.
Те же спокойствие и кротость палача и жертвы можно видеть и на других шедеврах старой
фламандской живописи: «Мученичество св. Ипполита» того же Баутса или «Наказание судьи
неправедного» Херарда Давида в Хрунинхемюзеюм в Брюгге.

На полотне Ораджо Фидани в Палаццо Питти во Флоренции тело св. Эразма распростерто
перпендикулярно плоскости картины, представлено в перспективе, как зачастую труп в сцене урока
анатомии или тело Христа, снятого с креста. Между глубиной перспективы и ожесточенностью,
пронизывающей собой картину, есть прямая связь. Палач вытягивает внутренности из распоротого
подбрюшья мученика: создается впечатление вскрытия еще живого тела. Палач и его подручные —
дюжие молодцы с обнаженными торсами, могучими мышцами, венами, вздувшимися от усилий.
Чувственное наполнение этой сцены совершенно иное, чем у Дирка Баутса двумя столетиями раньше.
Возбуждение, создаваемое картиной XVII в., иной природы.

Подобную же перемену можно заметить и в литературе. В XVI в. в трагедии Робера Гарнье «Еврейки»
мученичество Маккавеев воспето гладкими, сдержанными стихами. Без надрыва и волнения говорит
поэт о теплой крови, брызнувшей из отрубленной головы, и о недвижном теле, рухнувшем наземь.
Напротив, Вирей де Гравье в эпоху барокко, рассказывая ту же самую историю, добавляет одну
кровавую подробность к другой: несчастную жертву растягивают на колесе, подвесив к ногам две
тяжелые гири, вытягивают заживо внутренности, ножом отрезают язык, а затем еще сдирают с живого
кожу, «совсем как с теленка»

Художники века барокко охотно черпали свои сюжеты в истории мученичества св. Варфоломея, с
которого содрали кожу. Языческими аналогами того же сюжета были греческая легенда о Марсии,
дерзнувшем бросить вызов Аполлону, и рассказ Геродота о казни неправедного судьи в древней
Персии. «Экорше» — излюбленный образ живописи и скульптуры XVII-XVIII вв. К услугам мастеров
были и другие страницы христианского мартиролога: мученичество св. Лаврентия, сожженного заживо
на раскаленной решетке, или казнь св. Себастьяна, чья мужественная красота в сочетании со
страданиями тела, пронзенного стрелами, создавала образ, исполненный особой, неведомой прежде
чувственности. Другой пример: на картине Бернардо Каваллино (XVII в.) св. Агафья погружена в
экстаз, одновременно мистический и эротический. В полуобмороке наслаждения она прикрывает
обеими руками свое кровоточащее тело; вырванные у нее палачом обе груди, полные и круглые, лежат
на большом блюде.

Смерть перестает быть событием мирным и тихим. Она также не выступает больше моментом
наивысшего морального и психологического сосредоточения личности, как в трактатах об искусстве
благой кончины. В эпоху барокко смерть неотделима от насилия и страданий. Человек не завершает
жизнь, но «вырван из жизни, с долгим прерывистым криком, с агонией, раскромсанной на
бесчисленные фрагменты», как пишет исследователь французской поэзии барокко Ж.Руссе. Эти
дышащие насилием сцены смерти возбуждают зрителей, приводя в движение первичные силы,
сексуальная природа которых сегодня очевидна. Возьмем ли мы экстаз св. Катарины Сиенской на
фреске Содомы в Монтеоливетто, это упавшее на подушки пышное тело с нежной грудью под кисеей и
полными плечами, или млеющих святых жен работы скульптора Бернини в Риме, особенно же его
знаменитую св. Терезу в неистовстве экстаза, — всюду увидим мы ту же чувственность страдания и
наивысшего религиозного возбуждения. Мистический экстаз этих святых — экстаз любви и смерти,
любви к Богу и смерти лишь в здешнем, земном мире. Смерть уже не останавливает чувственное
наслаждение, а напротив, возвышает его в искусстве барокко. Еще один шаг — и мертвое тело само
становится объектом вожделения.

В латинской поэме Полициано на смерть Симонетты, прекрасной подруги Джулиано Медичи, Амур
замечает распростертую на погребальных носилках юную красавицу, чье неподвижное лицо по-
прежнему прекрасно и желанно. Смерть не властна над ним, и Амур спешит внушить любовь...