Напротив, в театре XVII в. эротизм выступает более открыто и заходит гораздо дальше: любовники
обнимаются на дне могилы, кладбища становятся местом, благоприятствующим вожделению.

Впрочем, до соития с мертвецом дело и здесь еще не доходит. Не потому, что живые этому противятся,
а потому, что в решающий момент умерший оказывается мнимым мертвецом и оживает. В другом
случае происходит метаморфоза, и в теле возлюбленной скрывается сама Смерть. Реального
сближения Любви и Смерти еще нет, или оно скрыто[275].

В чем различие между первой половиной XVII и концом XVIII в.? Тот же могильный декорум, та же
влекущая красота мертвого тела, то же искушение любви к мертвецу, но в первый период это
происходит в сфере бессознательного и невысказанного. Никто не знает еще, какие именно демоны
волнуют воображение. Разумеется, палачи, зрители и сами жертвы могли испытывать в смертоносном
насилии то болезненное наслаждение, которое нам сегодня так легко распознать и назвать садизмом
или мазохизмом. Но современники не ощущали сексуальной природы своей склонности к мучению
плоти. Ни благочестивый римский скульптор Бернини, ни его церковные заказчики не сомневались в
чистоте религиозного источника своего воображения. Нагромождая сцены пыток и казней, с наготой
палачей и жертв, они полагали, что создают нечто нравоучительное, высокоморальное и
благочестивое. Так же и в театре эпохи барокко стремление усилить, разжечь любовь заставляет
поместить ее как можно ближе к смерти, но сближение это не доходит до эротического предела, не
переходит границы запретного. Морализм последней минуты уводит действие или на путь
фантастических метаморфоз, или на уже проторенную дорогу memento mori.

В XVIII в. все меняется. Искусством и особенно литературой завладевает мощное движение
коллективной чувствительности, заставившее обнажить то, что прежде было замаскировано и скрыто в
бессознательном. Тексты XVHI в. уже изобилуют «подлинными» историями о любви к мертвецам и с
мертвецами. Чаще всего в контексте рассказов о похороненных заживо или слишком поспешно
признанных умершими. В театре эпохи барокко любовник, желающий овладеть умершей красавицей,
замечает, что она жива, до того как исполнит свое намерение. В литературе конца XVIII — начала

XIX в. это обнаруживается лишь после соития. У некоторых авторов мнимая умершая «оживает»
именно благодаря половому акту, а через девять месяцев после этого даже производит на свет ребенка;
врачи во второй половине XIX в. будут еще спорить, возможно ли это, может ли зачать женщина,
оставаясь совершенно неподвижной во время совокупления.

Весьма часто соитие с мертвецами происходит в романах маркиза де Сада. Иногда герои незаметно
дают себя запереть в церкви, чтобы вскрыть гробницу — от любовного ли отчаяния, или от
сексуальной извращенности, или же просто ради грабежа. В одном из романов безутешный отец
просит могильщика раскрыть гроб, чтобы в последний раз обнять свою юную дочь, «прежде чем
разлучиться с ней навсегда». Но автор вводит к тому же мотив инцеста: один в сумрачной тишине
церкви, на ступенях алтаря, отец раздевает умершую девушку и овладевает ею. Две другие женщины,
оказавшись там же, подошли к нему, и началась настоящая оргия, которая затем продолжалась в
глубине склепа[276].

Если эта история полна фантастических видений, порожденных болезненным воображением
«божественного маркиза», то в «Рукописи, найденной в Сарагосе» граф Потоцкий рассказывает эпизод
более банальный и, несомненно, более характерный. Тривюльс убил женщину, которую любил, и ее
жениха прямо в церкви, в момент их венчания. Там же в церкви их и похоронили. Позднее, охваченный
раскаянием, убийца вновь пришел на это место. Весь дрожа и обливаясь слезами, он подошел к
надгробию и обхватил его руками. Отдав кошелек церковному сторожу, он получил разрешение
приходить в церковь в любое время. Однажды он остался там на ночь. «В полночь он увидел, как
могилы раскрылись и мертвецы, облаченные в саван, запели литании» [277].

По тому же образцу выстроена и история, которую рассказывали в то время в Тулузе и которая
начинается так же, как у маркиза де Сада и у Потоцкого. Некий господин де Грий влюбился в
прекрасную девушку и продолжал любить ее даже тогда, когда она внезапно умерла от оспы. В
отчаянии он пробрался и спрятался в церкви якобинцев, где она была похоронена. Там он подстерег
брата покойной и, держа в одной руке кошелек с 400 ливров, а в другой кинжал, потребовал открыть
для него гробницу его возлюбленной. Но брату девушки удалось поднять на ноги полицию, комиссар
проводил отчаявшегося любовника домой, где тот покончил с собой[278].