Итак, в XVII-XVIII вв. возникает грозная опасность, затем через 100-200 лет она ослабевает и
исчезает. Мнимая смерть, эта чудовищная аномалия, есть, несомненно, первое проявление великого
страха перед смертью вообще. Но панику, охватившую в определенный момент людей, мы
прослеживаем скорее по высказываниям врачей, этих новых медиумов, расшифровщиков
психологических кодов своего времени. Врачи конца XIX в., говорившие современным нам языком,
отвергли идею, будто кажущаяся смерть представляет реальную опасность, как суеверие, лишенное
экспериментального основания и научной ценности. Врачи этого поколения не могли допустить
признания какого бы то ни было смешения жизни и смерти, понимания времени смерти как некоего
смешанного состояния. Либо жизнь, либо смерть, и четкая граница между ними. В смерти не больше
протяженности, чем в геометрической точке. Этим словом следует обозначать простую остановку
машины, чистую негативность. Понятие смерти-состояния возмущало позитивно мыслящих врачей
конца XIX в.

Для врачей предшествующих поколений смерть была, напротив, именно состоянием, время смерти —
смесью жизни и смерти. Реальной и абсолютной смерть становилась лишь в момент разложения.
Поэтому, замедляя разложение, замедляли и наступление абсолютной смерти. Бальзамирование,
консервация тела позволяли продлить это время смерти-состояния, в котором еще сохранялось нечто
от жизни. Для медиков XVI—XVII вв. время смерти-жизни начиналось в момент наблюдаемой смерти и
продолжалось в трупе или мумии. Пе смерть погоняла жизнь, управляла ею (разве что речь шла о
чудесном успении или о принятии сильной дозы снотворного), а наоборот. Отсюда — проявления
жизни в трупах, которые кровоточат, кусаются, потеют, обрастают бородами и длинными волосами.
Врачи XVIII в. видели и объясняли все эти явления в обратном смысле: смерть правит жизнью,
видимость смерти наступает еще при жизни. Так что признаки кажущейся смерти вытесняют в
литературе «чудеса мертвецов».

Тема мнимой смерти имеет также сексуальный аспект. Нельзя не поразиться определенной симметрии
между врачебными рассуждениями в XVIII в. о кажущейся смерти и о мастурбации. Известно, какое
место занимает мастурбация в тогдашней медицинской литературе, которая видела в ней причину
всякого рода физических, моральных и социальных недугов. Точно так же мнимая смерть стала у
других врачей того времени причиной множества драм, основой существования религий и ритуалов. И
в том, и в другом случае мы узнаем ту же аффектацию научной объективности, то же страстное
желание развенчать миф. При этом речь не идет о какой-либо болезни, пусть даже серьезной, вроде
чумы, о которой можно дискутировать с холодной отрешенностью человека науки. Речь идет о чем-то
большем, внушающем страх. О чем-то, что надо заклясть и изгнать, как изгоняют беса из одержимого.

У истоков Великого Страха Смерти

Врачи теряют хладнокровие вблизи тех шлюзов, через которые неупорядоченность природы грозит
просочиться в рационалистически выстроенную крепость людей. Специалисты открывают секс и
смерть в необычных и диких формах: одиночный грех и сон, подобный смерти. Мы ощущаем, как в
просвещенных людях науки пробуждается страх перед этими пугающими силами. Ибо прежде, как я
осмеливаюсь утверждать, люди, какими мы их видим в истории, никогда по-настоящему не знали
страха смерти. Конечно, они боялись ее, испытывали некоторую тревогу перед ней и спокойно
говорили об этом. Но никогда эта тревога не переходила порога невыразимого. Она всегда
передавалась в умиротворяющих словах и канализировалась посредством привычных ритуалов. Для
человека того времени смерть была, разумеется, вещью серьезной, к которой не следовало относиться
слишком легко. Она была важным моментом в жизни, тяжелым и грозным, но не настолько грозным,
чтобы его отстранять от себя, избегать, делать вид, будто его не существует.

Насколько чувства предшествующих поколений перед лицом смерти были сдержанны и умеренны, как
мало рисковали они выродиться в панику, еще лучше показывает решительная готовность людей