миссионером, которого не любит, Джейн в полночь чувствует нечто вроде электрического разряда и
слышит крик: «Джейн, Джейн, Джейн». Затем опять тишина. Голос слышится и не с неба, и не с земли,
но то был голос человека, знакомого, любимого, — голос Эдварда Рочестера. «Я иду, жди меня, я
приду», — крикнула она в ответ. Она выбежала во двор: там никого не было. «Где ты?» В тот же самый
час далеко-далеко оттуда одинокий, отчаявшийся в жизни Рочестер, выглянув в окно, позвал ее:
«Джейн, Джейн. Джейн», И — услышал ответ: «Я иду, жди меня, я приду», а затем, через минуту: «Где
ты?»[305] Вот прекрасный случай телепатии, которых так много, и нет в XX в. семьи, где не хранилось
бы предание о каком-либо подобном случае: например, о кошмарном сне в определенный час ночи,
когда на следующий день узнаешь, что в тот самый час умер или чуть не умер кто-то из близких.

Для того чтобы смерть воспринималась как абсолютный разрыв, чтобы могла широко
распространиться вера в общение душ, должны были измениться расхожие представления о природе и
сущности человека. Понадобилось много времени, прежде чем популярная идея homo totus, идея
единства души и тела при жизни и после смерти, отступила перед идеей отделения в смертный час
души от тела, освобождения души от уз бренной плоти. Душа стала осознаваться как главное и
бессмертное составляющее начало человеческого существа. Распространение в XVII в. «надгробий
души» свидетельствует о постепенном триумфе идеи души, отделенной от тела, над идеей homo totus.

Эту эволюцию прервал в XVIII в. серьезный эпизод, связанный с внезапной вспышкой внимания к
телу. Тело, которое считают мертвым, но о котором неизвестно, действительно ли жизнь полностью
его покинула, стало тогда, как мы помним, предметом серьезной озабоченности. Двойственность
восприятия тогдашним человеком дилеммы тела и души наглядно отразилась в поведении Хитклиффа,
героя «Грозовых высот» Эмили Бронте. Он колеблется между желанием открыть гроб возлюбленной и
заключить ее в объятия и порывом к духовному общению, к созерцанию ее духа. Александрина де Ла
Ферронэ не открывает гроб своего мужа, но спускается к нему в могилу, чтобы ощутить его близость.
Именно на кладбище первые американские авторы книг утешения, предтечи спиритов, легче всего
вызывают в себе образы дорогих усопших. Как если бы те спали в своих могилах и просыпались,
чтобы ответить на зов живущих. Место, где пребывает тело, было также излюбленным местом
нахождения духа умершего. Спиритизм XX в. откажется от этой концепции и, напротив, станет
испытывать отвращение к кладбищу — месту разложения, тления, нечистоты. Местом медитаций об
усопшем и призывания его духа позднейшие спириты изберут комнату покойного, сохраняемую в том
же виде, что и при его жизни.

Несмотря, однако, на это частичное возвращение тела в сознании и верованиях людей XVIII в.,
продолжало распространяться представление об автономии духа, единственной бессмертной части
человеческой субстанции. Дух, освобожденный от оков плоти, не есть, согласно этим представлениям,
нечто невидимое и неслышимое. Его воспринимают, как человеческую фигуру, окруженную
светящейся оболочкой и скользящую по воздуху. Духи имеют свою особую физическую природу,
пусть еще не известную ученым. Черты такого призрака легко узнаваемы, хотя и не точно повторяют
плотскую оболочку умершего. Они придают каждому человеческому существу некую видимую
идентичность, скрытую, замаскированную плотью при жизни, являющуюся в своем истинном виде
после смерти и остающуюся неизменной в вечности потустороннего мира.

Эту идеологию духов Шарлотта Бронте вкладывает в уста своей героине Хелен Берне. Ее воззрения на
посмертное существование далеко не во всем совпадают с протестантской ортодоксией. Хелен
убеждена в недостойности плоти: грех идет от плоти и исчезает лишь вместе с ней. Остается только the
spark of the spirit, «искра духа». Жизнь требует соединения тела и души, но это начала
противоположные. Дух занимает после смерти человека место, покинутое телом. Дух чист, как в
первый день творения, до того, как первородный грех соединил его с плотью. Дух — благородная,
высокая часть человеческого существа, единственная, которая не умирает. После смерти дух человека
возвращается к своим источникам, и потому ни у Хелен, ни, конечно, у самой Шарлотты Бронте нет
никакого страха перед адом, как нет его и у католиков де Ла Ферронэ. Это поразительно и для
пуританской Англии, и для Франции или Италии, прошедших испытание Контрреформацией. Ад не
внушает страха, и «это делает вечность местом отдыха, вечным и нерушимым домом, а не бездной
ужаса».

Рай Хелен Берне напоминает рай в американских книгах утешения, в ее представлении о нем только
меньше наивности и больше реализма. Это «невидимый мир, царство духов», «этот мир вокруг нас,
ибо он повсюду.(...) И эти духи нас хранят, ведь это их предназначение — хранить нас». Уверенность в