Часть
6
О нравах и обычаях рыцарей
Если благодаря душевному благородству рыцарь превосходит людей, которые
отдали себя под его покровительство, то ему должны быть свойственны благородные
нравы и учтивые манеры, ибо душевное благородство присуще высокому достоинству
рыцарства лишь благодаря вполне определенным добродетелям, нравам и обычаям.
Если же это так, то рыцарю непременно должны быть свойственны добрые нравы
и учтивые манеры.
Каждому рыцарю должны быть известны семь добродетелей, в которых коренятся
все добрые нравы и которые суть дороги и тропинки, ведущие к вечному райскому
блаженству; из этих семи добродетелей три богословские и четыре общие.
Богословскими являются вера, надежда и любовь. Общими — справедливость,
мудрость, мужество и воздержание.
Лишенный веры рыцарь не может иметь добрых нравов, ибо только вера позволяет
ему видеть своим мысленным взором Бога и его творение, веря и в то, что
недоступно его взору, и только вера вселяет в него надежду, любовь, преданность
и готовность служить истине. Безверие отторгает человека от Бога и от
его творения и лишает его возможности познавать невидимую реальность,
которая недоступна пониманию человека, лишенного веры.
Вера обязывает рыцарей, наделенных добрыми нравами, отправляться паломниками
за море в Святую Землю, и с оружием в руках утверждать религию креста
среди его недругов, и принимать мученическую смерть, отстаивая святую
католическую веру. Вера обязывает рыцарей защищать клириков от подлого
люда, измывающегося над ними и грабящего их по причине своего безверия.
Надежда является одной из самых главных рыцарских добродетелей, ибо надежда
питает воспоминания о Боге во время сражений, во время сопряженных с ними
скорбей и печалей, и надежда на Бога помогает на него опереться, что приносит
победу в сражениях, так как надеются и уповают рыцари скорее на могущество
Бога, чем на свои силы и на свое оружие. Надежда поддерживает и питает
отвагу рыцаря; надежда позволяет превозмогать бремя рыцарства и преодолевать
встречающиеся на пути опасности; надежда позволяет рыцарям выносить голод
и жажду, когда находятся они в осажденных неприятелем замках и крепостях;
а не будь у него надежды, не смог бы рыцарь отвечать своему рыцарскому
предназначению.
Лишенный любви рыцарь будет жесток и безжалостен, а коль скоро жестокость
и безжалостность чужды природе рыцарства, то рыцарю надлежит быть милосердным.
Ибо если нет в рыцаре потребности в любви к Господу и к своему ближнему,
как сможет он возлюбить Господа и сострадать немощным и откуда возьмется
в нем жалость к побежденному противнику, взывающему к его жалости? Если
бы любовь была чужда его сердцу, как мог бы он принадлежать к рыцарскому
ордену? Именно любовь связывает воедино все добродетели и отчуждает пороки;
любовная жажда неутолима для любого рыцаря и для любого смертного, чему
бы он себя ни посвятил; благодаря любви бремя рыцарства оказывается не
столь тяжелым. И как безногий конь не смог бы нести на себе рыцаря, так
и лишенный любви рыцарь не смог бы вынести то бремя, которое его благородное
сердце взвалило на себя во славу рыцарства.
Если бы человек был бесплотен, он был бы невидим; будь это так, он не
был бы тем, кем он является; отсюда следует, что если бы, посвятив себя
рыцарству, рыцарь оказался бы чуждым справедливости, то либо справедливость
была бы не тем, что она есть, либо рыцарство было бы совсем не тем, чем
оно является на самом деле. А поскольку именно в справедливости берет
свое начало рыцарство, как может рыцарь, погрязший во лжи и пороках, надеяться,
что рыцарский орден не отторгнет его от себя? Изгнание из рядов рыцарства
осуществляется следующим образом: разрезают сзади перевязь меча рыцаря
и забирают у него меч, подчеркивая этим, что рыцарские деяния для него
заказаны. Отсюда следует, что если рыцарство и справедливость столь взаимосвязаны,
что рыцарство невозможно без справедливости, то рыцарь, неправый по собственной
воле, помыкающий справедливостью, сам себя изгоняет из рядов рыцарства,
изменяя рыцарскому ордену и отрекаясь от него.
Мудрость — это добродетель, помогающая нам познать добро и зло, наделяющая
нас знанием, которое позволяет нам любить добро и сторониться зла. Мудрость
позволяет нам также предвидеть то, что нас ждет завтра, исходя из того,
что есть сегодня. Мудрости мы обязаны и некоторыми предосторожностями,
которые позволяют нам избегать того, что может принести вред нашему телу
или нашей душе. Отсюда следует, что поскольку предназначение рыцарей заключается
в том, чтобы преследовать и уничтожать злокозненных людей, и поскольку
никто не подвергается стольким опасностям, как рыцари, можно ли себе представить
что-то более необходимое рыцарю, чем мудрость? Умение рыцаря побеждать
в турнирах и на полях сражений не столь тесно связано с рыцарским предназначением,
как умение здраво мыслить, рассуждать и управлять своей волей, ибо благодаря
уму и расчету было выиграно куда больше сражений, чем благодаря скоплению
народа, амуниции или рыцарской отваге. Отсюда следует, что коль скоро
это так, то если ты, рыцарь, намерен готовить своего сына для рыцарского
поприща, тебе следует учить его мыслить и рассуждать, дабы возлюбил он
добро и возненавидел зло, ибо благодаря этому мудрость и рыцарство сливаются
воедино и пребывают вместе во славу рыцарства.
Мужество — это добродетель, не позволяющая проникать в благородное сердце
рыцаря семи смертным грехам, которые прямой дорогой ведут к вечным мукам
преисподней и которые суть следующие: чревоугодие, сладострастие, скупость,
уныние, гордыня, зависть, гнев. Поэтому рыцарю, выбравшему эту дорогу,
не попасть в то место, которое душевное благородство выбрало своей вотчиной.
От сопутствующих чревоугодию пресыщения и опьянения тело начинает дряхлеть;
сопутствующие чревоугодию чрезмерные траты на еду и питье влекут за собой
нищету; чревоугодие настолько переполняет тело различными яствами, что
становится оно рыхлым и вялым. Отсюда следует, что поскольку все эти качества
чужды рыцарству, рыцарь должен мужественно преодолевать их воздержанием
и постом, дабы одолеть таким образом чревоугодие и связанные с ним пристрастия.
Сладострастие и мужество вечно враждуют. Сладострастие призывает в помощь
себе молодость, внешнюю привлекательность, обильную еду и обильную выпивку,
роскошную одежду, случай, ложь, измену, несправедливость, неверие в Бога
и вечную жизнь, равнодушие к ожидающим грешников вечным мукам и многое
другое в этом же роде. Мужество призывает себе в помощь нашу память о
Божьих заповедях, наше представление о Боге, о благах и наказаниях, которые
от него зависят, о нашей любви к Богу, ибо достоин он и любви и страха,
и восхвалений и послушания. И призывает мужество себе в помощь также душевное
благородство, которое не намерено подчиняться низким и подлым помыслам,
не намерено, дорожа мнением людей, пятнать себя позором. Отсюда следует,
что поскольку рыцарь зовется рыцарем, дабы противостоять порокам силой
своего духа, то у рыцаря, лишенного мужества, не хватает духа, присущего
рыцарям, и нет оружия, без которого не сможет рыцарь одолеть своих врагов.
Скупость — это порок, который стремится проникнуть в сердце, дабы склонять
его к низким целям; поэтому если душевное благородство чуждо рыцарям,
то беззащитны они против скупости, и будут рыцари алчными и скупыми, и
будет толкать их корысть на разные преступления, и станут они рабами и
слугами тех земных благ, которые им даны Господом, дабы они ими пользовались.
Природа мужества такова, что оно приходит на помощь только в тех случаях,
когда на него уповают, в противном же случае оно остается безучастным,
ибо таких почестей оно достойно, что в горе и страданиях надлежит уповать
на него и прибегать к его помощи. Поэтому если жадность склоняет рыцаря
к какому-либо прегрешению, измене или вероломству, он должен уповать на
мужество, в котором нет места непостоянству, малодушию, унынию и которое
всегда готово поддержать его. Тем самым мужество закаляет благородное
сердце и позволяет ему преодолеть все соблазны; так зачем же, скупой рыцарь,
сердце твое не столь благородно и мужественно, чтобы отринуть от себя
все низкие помыслы и низкие поступки, к которым побуждает тебя скупость?
Ибо если бы скупость и рыцарство были бы в ладу друг с другом, что мешало
бы тогда ростовщикам быть рыцарями?
Уныние — это порок, благодаря которому рыцарь склоняется скорее к злу,
нежели к добру. Поэтому этот порок скорее, нежели иные пороки, свидетельствует
о грядущем осуждении человека, равно как и отсутствие этого порока, скорее,
нежели иные добродетели, свидетельствует о грядущем спасении человека.
Отсюда следует, что тот, кто вознамерился побороть уныние, должен иметь
в своем сердце мужество; оно позволит ему приглушить естественные позывы
нашей плоти, которая благодаря своей предрасположенности к похоти и грехопадению
Адама тяготеет к злу. Тот, кто предается унынию, огорчается, видя добрые
дела другого; он огорчается так же, если кто-то приносит себе вред, ибо
всегда хочется ему еще большего вреда.(24)
Поэтому добро и зло, совершаемое другими людьми, одинаково причиняют ему
боль и страдания. Отсюда следует, что, поскольку досада является источником
невзгод и страданий, ты, рыцарь, если намерен победить этот порок, должен
прибегнуть к помощи мужества, дабы не дало оно унынию обосноваться в твоем
сердце; а мужество одержит верх, ибо напомнит, что если милость Господа
распространяется на одного человека в отдельности и на всех вместе, то
почему же она не должна распространяться на тебя, ведь в этом случае от
его щедрот ничего не убудет и в тебе ничего не убавится.
Гордыня — это порок неравенства, ибо высокомерный человек хочет быть единственным
в своем роде и поэтому чурается людей. И поскольку смирение и мудрость
суть добродетели, противоположные гордыне и предполагающие равенство,
то если ты, рыцарь, обуреваемый гордыней, вознамеришься преодолеть свою
гордыню, позволь своему сердцу проникнуться одновременно смирением и мужеством;
ибо смирение без мужества лишено силы и не осилить ему гордыню. Есть ли
у тебя повод быть высокомерным, когда во всем блеске своих доспехов ты
гарцуешь на своем могучем коне? Нет, если смирение найдет в себе силы
напомнить тебе о твоем рыцарском предназначении. Если же ты высокомерен,
не найдешь ты в себе силы изгнать из твоего сердца честолюбивые планы.
А если выбит ты из седла, и побежден, и взят в плен, будешь ли ты столь
же высокомерен, как и прежде? Нет, ибо силой оружия будет сломлена гордыня
в сердце рыцаря, несмотря на то что душенное благородство не зависит от
плоти; насколько же успешнее должны изгонять гордыню из благородного сердца
смирение и мужество — достоинства души, свидетельствующие о силе духа.
Зависть — это грех, противный щедрости, милосердию и великодушию, наилучшим
образом соответствующим природе рыцарского ордена. Поэтому при порочном
сердце рыцарь не сможет быть достойным своего призвания. Если лишен он
силы духа, зависть вытравит из сердца рыцаря справедливость, милосердие
и великодушие; и станет тогда рыцарь завидовать чужому богатству, но лень
ему будет добывать его себе силой оружия; и станет он тогда злословить
о том, что оно не идет само ему в руки; и поэтому зависть вынудит его
замышлять вероломства и злодейства.
Гнев — это разлад в человеческом сердце, теряющем способность помнить,
понимать и любить. Воспользовавшись этим разладом, память превращается
в забвение, понимание в невежество, а любовь во вспыльчивость. Поэтому
коль скоро память, понимание и любовь являются тем светом, который позволяет
рыцарю следовать дорогой рыцарства и который гнев и сердечный разлад пытаются
из сердца вытравить, ему надлежит уповать на силу духа, а также на милосердие,
самоограничение и долготерпение, служащие препятствием на пути гнева и
утешением в тех бедах, которыми мы обязаны гневу. Чем сильнее гнев, тем
большей силой должны обладать милосердие, самоограничение и долготерпение,
способные его одолеть. Найдет человек в себе силы, остынет его гнев и
проникнется он милосердием, самоограничением и долготерпением. А лишь
только ослабеет гнев и наберут силу все вышеупомянутые добродетели, так
теряют силу неприязнь и раздражительность, а там, где в чести добродетели
и не в чести пороки, в чести будут и справедливость, и мудрость; а там,
где в чести будут справедливость и мудрость, в чести будет и рыцарский
орден.
Мы говорили о том, как удается мужеству противостоять в человеческом сердце
семи смертным грехам. Теперь обратим наше внимание на воздержание.
Воздержание — это добродетель, находящаяся между двумя пороками: первый
порок — это грех избытка, второй — недостатка. Поэтому умеренности, расположившейся
между преизбытком и недостатком,(25) должно
быть ровно столько, чтобы она оказалась добродетелью, ибо не будь она
добродетелью, получалось бы, что нет зазора между избытком и недостатком,
а это не так. Рыцарь добрых нравов должен знать меру в отваге, в еде,
в питье, в разговоре, столь облюбованном ложью, в одежде, нередко ведущей
к тщеславию, да и во многом другом. Без воздержания не смог бы он умножать
славу рыцарства и не располагалась бы она в золотой середине, являя собой
добродетель, суть которой именно в том, чтобы избегать крайностей.(26)
Рыцарь должен неукоснительно принимать участие в богослужениях, слушать
проповеди, молиться Богу, любить его и бояться, ибо привыкает он тогда
к мыслям о смерти и о бренности всего земного, и молит он Бога о вечном
блаженстве, и страшится он вечных мук, и проникается он тогда добродетелями
и душевными склонностями, свойственными рыцарскому ордену. Между тем если
рыцарь ведет себя совсем иначе и верит гаданиям и пророчествам, то поступает
он наперекор Господу и полагается он и уповает скорее на завихрения в
своем мозгу, на парящих птиц да на предчувствия, чем на Господа и его
творение; поэтому не угоден такой рыцарь Господу и не умножает он славу
рыцарского ордена.
Ни плотник, ни сапожник, ни другие ремесленники не смогли бы заниматься
своим делом, не обладай они навыками, свойственными их профессиям. Поэтому
если Господь наделил рыцаря разумом и осмотрительностью, дабы овладел
он ратным делом и отстаивал дело и принципы рыцарства, рыцарь, коль скоро
он забудет о своей осмотрительности и о своем благоразумии, внушаемом
ему разумом, и вытравит благородство из своего сердца, и обратится вновь
к гаданиям и пророчествам, поступит как безумец, отринувший разум и поступающий
так, как ему взбредет в голову. Поэтому такой рыцарь поступает наперекор
Господу, и противник, опирающийся на разум, осмотрительность и веру в
Бога, должен, по здравому рассуждению, победить его и одержать над ним
верх. Если бы это не было так, то получалось бы, что гадания, пророчества
и безрассудное сердце скорее в ладу с рыцарским орденом, чем Бог, осмотрительность,
вера, надежда и невиданное душевное благородство; а это невозможно.
Подобно судье, который хорошо выполняет свои обязанности, если судит исходя
из свидетельских показаний, рыцарь выполняет свои, если полагается на
доводы рассудка, подсказывающие ему, как надлежит вести себя на ратном
поприще. И подобно судье, который судит на основе не свидетельских показаний,
а гаданий и предсказаний, рыцарь не выполняет своих обязанностей, если,
утаивая то, что внушают ему доводы рассудка, уподобляется птице, по воле
случая парящей и порхающей в небе. А коли это так, рыцарь должен полагаться
на доводы рассудка, не забывать о символике рыцарского вооружения, о чем
выше уже шла речь, и не возводить волю случая ни в обязательство, ни в
привычку.
Рыцарю надлежит всеобщее благо ставить превыше всего, ибо для людского
сообщества было учреждено рыцарство и всеобщее благо предпочтительнее
блага личного.(27) И речи рыцаря, и его одежды,
и его доспехи должны быть красивы, и просторным должен быть его дом, ибо
все это служит ко славе рыцарства. Учтивость в ладу с рыцарством, в то
время как низость и непристойность ему чужды. Люди добрых нравов в личной
жизни преданны, честны, отважны, великодушны, благопристойны, скромны,
милосердны и наделены многими другими присущими рыцарству достоинствами,
ибо подобно тому как человек должен сознавать величие Господа, рыцарю
должно быть присуще все, что, благодаря тем, кто принадлежит к рыцарскому
ордену, составляет его славу.
Сколь истово ни заботился бы рыцарь о своем коне, не ухоженному коню обязан
славой рыцарский орден, а тому, насколько истово заботился рыцарь о самом
себе и о нравах своего сына; ибо не в коне заключается рыцарство, а в
самом рыцаре. Поэтому рыцарь, который уделяет внимание своему коню и не
уделяет внимания самому себе и своему сыну, едва ли не превращает самого
себя и своего сына в животных, а коня своего — в рыцаря.
Комментарии
24...ибо всегда хочется ему еще большего
вреда. — В списке, хранящемся в Библиотеке Каталонии в Барселоне, уточнение
«еще большего» отсутствует. Однако нам представляется убедительной интерпретация
Альбера Соле, восстанавливающего смысл, следуя списку из Библиотеки монастыря
Святого Франциска в Пальма де Майорка.
25...между преизбытком и недостатком... —
«Недостаток», пропущенный в списке, хранящемся в Библиотеке Каталонии
в Барселоне, присутствует во всех других списках.
26...и не располагалась Бы она в золотой
середине, являя собой добродетель, суть которой именно в том, чтобы избегать
крайностей. — Льюль следует аргументации Аристотеля, изложившего свою
концепцию добродетели как обладания серединой в «Никомаховой этике» (Аристотель.
Соч.: В 4 т. М., 1983. Т. 4, С. 86 и сл.).
27..всеобщее благо предпочтительнее блага
личного... — Нельзя не отметить некоторое противоречие между данным тезисом
и утверждением (гл. 5) о том, что. «подобно щиту, который оказывается
между рыцарем и его врагом, сам рыцарь находится между монархом и народом».
|
|
