почувствовала, что конец ее близок, то перестала бояться и сделала то, что должна была сделать:
созвала всех своих домашних вплоть до самого последнего слуги, попросила у них прощения,
исповедалась и совершила другие обряды, подобавшие умирающим.

Врачи-гигиенисты в конце XVIII в. начали сетовать на толпу, заполнявшую комнату умирающего. Но
жалобы эти большого успеха не имели, ведь и в начале следующего столетия каждый, даже совсем
незнакомый семье человек мог войти в комнату умирающего в момент последнего причастия. Так,
благочестивая госпожа де ла Ферронэ (30-е гг. XIX в.), прогуливаясь по улицам Ишля, услышала
колокол и узнала, что сейчас понесут последнее причастие молодому священнику, лежавшему на
смертном одре. Ранее госпожа де ла Ферронэ не осмеливалась нанести визит больному, так как не была
с ним знакома, но последнее причащение, «вполне естественно, заставило меня туда пойти». (Отметим
это «вполне естественно».) Вместе со всеми она преклонила колени у ворот дома, пока туда входили
священники со святыми дарами, затем все поднялись, вошли в дом и присутствовали при последнем
причащении и соборовании умирающего.

Человек всегда умирал прилюдно. Отсюда и вся сила слов Паскаля, что человек умирает один: в то
время мало кто физически оставался один в момент кончины. Сегодня афоризм Паскаля звучит
банально: мы и в действительности имеем теперь все шансы умирать в одиночестве, в пустынной
тишине больничной палаты.

Пережитки: Англия XX в.

Однако, если этот обычай покидать мир в простоте и прилюдно, простившись с ним должным образом,
стал в наши дни чем-то исключительным, он отнюдь не исчез совсем. К своему удивлению, я
обнаружил его в литературе, относящейся к самой середине XX в., и притом не далекой и еще святой
Руси, но Англии. Книгу, посвященную психологии скорби. Лили Пинкус начинает с рассказа о смерти
своего мужа и своей свекрови. У Фрица был рак в последней стадии, и он сразу узнал об этом, И от
операции, и от всяких героических попыток вылечиться он отказался и остался дома. Его жену ждал,
по ее словам, «удивительный опыт жизни, расширенной приятием смерти».

Фриц был уже на седьмом десятке. Когда наступила последняя ночь, — предупреждение! — «он
захотел удостовериться в том, что я так же, как и он сам, осознала это, и, когда я смогла его в этом
уверить, сказал с улыбкой: ну, тогда все в порядке. Он умер несколько часов спустя в полном
спокойствии. Ночная сиделка, к счастью, ушла из комнаты... и я могла быть одна с Фрицем в течение
этой последней ночи, исполненной покоя, за которую я всегда буду благодарна». Это описание
«совершенной смерти» выдает романтическую приподнятость чувств, которую люди не имели
привычки выражать до начала XIX в.

Смерть матери Фрица, напротив, больше соответствовала традиционной, старинной модели. Старая
викторианка, поверхностная и немного легкомысленная, неспособная ничего делать одна, умирала от
рака желудка — тяжелое испытание, ставившее ее в положение, которое для всякого другого было бы
унизительным, ведь она не могла больше контролировать свое тело, однако никогда не переставала
быть perfect lady. Казалось, она не отдает себе отчета в том, что с ней происходит. Сын ее был охвачен
беспокойством: как она, неспособная выносить ни малейшей трудности в жизни, сумеет встретить
смерть. Но его беспокойство было напрасным. Старая леди сумела взять на себя руководство
собственной смертью.

В день своего семидесятилетия она перенесла тяжелый приступ и несколько часов оставалась без
сознания. Очнувшись, велела посадить ее в кровати, а затем с самой любезной улыбкой, с блестящими
глазами потребовала позвать всех, кто был в доме. С каждым она простилась отдельно, словно
отправлялась в далекое путешествие, и передала слова признательности друзьям и родственникам,
всем, кто о ней заботился. Особенно вспоминала она детей, ее развлекавших. После этого приема,