попали в церковь именно с Гран-Симетьер — так называли в XVIII в. древнейшее кладбище,
восходящее к раннесредневековой эпохе. По мнению исследователя Р.Доверия, саркофаги были
вторично использованы для захоронения в церкви в XII-XIII вв.: в самом деле, в этих могилах
обнаружена утварь того времени[44]. Однако можно предполагать, что меровингские саркофаги были
использованы повторно еще раньше. Во всяком случае, ясно, что в Шатенэ в период между VIII и
XII вв. предпочтение стали отдавать погребению в церкви или около нее, а не на более отдаленном от
деревни старом некрополе.

Время смены кладбища трудно определить точно, и оно может меняться от поселения к поселению, но
можно считать общим правилом, что в сельской местности первоначально хоронили в стороне от
населенного пункта, на открытом месте, а затем, самое позднее в VIII в., начали производить
погребения в церкви или вокруг нее.

Определяющая роль здесь принадлежала, вне всякого сомнения, не столько мученикам и святым
епископам городов, сколько землевладельцам — основателям церквей. В языческих областях,
завоеванных христианскими королями и подвергшихся насильственной массовой христианизации, как,
например, в Германии при Каролингах, прекращение захоронений на языческих некрополях и
погребение в церкви или около нее навязывались силой. «Капитулярий о Саксонии», изданный Карлом
Великим в 777 г., в ходе завоевания этой страны, ясно гласит: «Мы предписываем, чтобы тела саксов-
христиан относили на церковные кладбища, а не в курганы язычников»[45].

Уже в позднеримской Г аллии некоторые крупные землевладельцы приказывали похоронить их на
территории виллы. В одной из надгробных надписей, происходящих из Вьеннской провинции римской
Г аллии и датируемой 515 г., говорится о некоем Пентаготе, который, не пожелав лежать после смерти
на обычном кладбище, «вверил свое тело земле, ему принадлежащей». Но обычай совершать
захоронения ad sanctos получил уже такое распространение, что, если мертвый не шел к святому,
святой должен был идти к нему. Поэтому тот же Пентагот велел положить в его гробницу мощи
святых, как это было принято в меровингскую и каролингскую эпоху. Гробница считалась священным
местом, где можно было служить литургию. Недаром Пентагот в надписи называет место своего
последнего упокоения domus — этим словом обозначали тогда и храм.

Позднее, в IX в., епископ Орлеанский Иона осуждал тех, кто берет деньги за разрешение хоронить
умерших «на его землях» [47]. Участок земли крупных вотчинников, где совершались погребения, стал
тогда locum publicum et ecclesiasticum, местом, которым ведала церковь. Некоторые сельские или даже
коллегиальные церкви и церкви аббатств ведут свое происхождение от семейной усыпальницы
знатного землевладельца. Такова, например, история подземной часовни Сен-Максимен в Провансе:
вначале это было место захоронения представителей одной семьи. От этих семейных усыпальниц часто
брали свое начало сельские приходы. Вотчинник имел при себе капеллана, и молельня, где тот служил,
могла быть также memoria, поминальной часовней сеньора.

В Гири-ан-Вексен документ XVI в., восходящий, однако, к более ранним актам, указывает, что сеньоры
де Гири, «имея примером Хлодвига I, принявшего христианство, начали с постройки маленькой церкви
или часовни, которую они посвятили Богу под покровительством апостола св. Андрея. Известно, что
некий Габриэль из Гири был похоронен там в 818 г.»[48]. Эта церковь служила, таким образом, местом
погребения ее основателей и их преемников. Это было частым явлением: вот почему канонические
тексты признают за мирянами-основателями те же исключительные права на церковное погребение,
что и за священниками и монахами; мы еще вернемся к этому ниже.

Эти надгробные часовни не всегда становились приходскими церквами, но всегда были объектом
культа: в них служили мессы над реликвиями святых, которые там находились. Так было, например, с
подземной memoria аббата Меллебальда. Правда, размещалась она не на частной земле, а на старом
кладбище extra muros, в предместье, у городских ворот Пуатье. П. де ла Круа, который ее первым
обнаружил, видел в ней мемориал кого-нибудь из раннехристианских мучеников. Разумеется, это не
так, ибо в действительности речь шла о захоронении аббата конца VII в. Однако ошибка де ла Круа
вполне объяснима, так как ничто так не похоже на memoria мученика, как это надгробный памятник.
Еще при жизни аббат поместил на месте своего погребения реликвии святых и сделал из своей
гробницы молельню, посвященную кресту Господню, с алтарем для совершения богослужений. Так
memoria аббата стала чем-то вроде martyrium — местом культа мучеников, но так же, как все
тогдашние церкви, местом захоронений "у святых". Верующие копали в полу этой подземной