оговоркой, допускавшей исключения в пользу священников, епископов, монахов и нескольких
привилегированных мирян. Эти исключения немедленно стали правилом.

Уже в 563 г. Брагский собор прямо запретил совершать погребения в церквах, разрешив хоронить у
стен, но снаружи[59]. Это предписание неизменно повторялось в юридических церковных текстах
вплоть до XVIII в., даже тогда, когда под давлением изменившихся обычаев церковь вынуждена была
соглашаться на его нарушение.

Литургист Дюран Мендский жил в XIII в., в эпоху, когда церкви сами превратились в некрополи.
Однако он пытался защитить хотя бы хор, никогда не перестававший быть наиболее привлекательным
местом для тех, кто желал поместить тело умершего в максимальной близости к средоточию
сакрального — к алтарю. Повторяя решение Нантского псевдособора 900 г., Дюран указывал: «Ничье
тело не должно быть погребено близ алтаря, где приготовляются и подаются Тело и Кровь Господни,
если только речь не идет об останках Святых Отцов» [60].

Майнцский собор 813 г. сделал исключения, как говорилось выше, не только для епископов, аббатов и
священников, но и для «верующих мирян» — с разрешения епископа и настоятеля церкви. Кто были
эти «верующие миряне»? Мы уже встречали их прежде, говоря о сельских церквах, где находились их
усыпальницы. Декрет собора разъясняет, что речь шла о крупных вотчинниках и их женах ~
покровителях церквей, о тех, «благодаря кому слава этих церквей возросла». Основатели и донаторы
церкви, начиная с королей, приравнивались к священникам, получившим помазание, а те в свою
очередь к мученикам и святым: иу тела не могли осквернить причастие.

Протекли долгие столетия Средневековья — и соборы эпохи Контрреформации вновь обратились к
исходному правилу: «Никто не будет отныне погребен в церкви». Постыдно и предосудительно, что
нарушение этого принципа является привилегией знатности рождения, могущества и богатства, и
притом в месте, предназначенном только для благочестия и духовных заслуг: «Пусть эта честь не
дается за деньги, вместо того чтобы ею удостаивал Дух Святой». Но тем самым епископы признавали,
что захоронение в церкви было большой честью. Неудивительно, что в эти времена, когда люди были
столь же падки до престижа, как и до богатства, такой чести добивались особенно настойчиво.

Руанский собор 1581 г. подразделяет верующих, которые могли претендовать на погребение в церкви,
на три категории:

1.    «Посвятившие себя Богу, и особенно мужчины», лишь в крайнем случае монахини. Тела этих лиц «в
особой мере являются храмом Христа и Святого Духа».

2.    «Те, кто удостоился сана и почестей в церкви и в миру, ибо они являются служителями Божьими и
орудиями Святого Духа».

3.    «Кроме того, те, кто своей знатностью, своими действиями и своими заслугами отличился в
служении Богу и государству». Лица этой категории могли быть похоронены в церкви лишь по выбору
и с согласия епископа. Все остальные должны были обрести вечное упокоение на общих кладбищах на
освященной земле.

Предписания Руанского собора позднее не раз повторялись, и, если понимать эти тексты буквально,
может создаться впечатление, что погребение в церкви было явлением исключительным, пусть и не
столь редким, но все же именно исключением из правил. Однако сама повторяемость подобных
предписаний в практически неизменном виде на протяжении двадцати веков заставляет скорее думать,
что эти запреты соблюдались мало. Еще в конце VIII в. епископ Орлеанский Теодульф писал: «Таков
старинный обычай в этой стране — хоронить мертвых в церквах».

Нам уже приходилось говорить, что, с тех пор как вошли в практику погребения «у святых», могилы
начали захватывать и внутреннее пространство церквей, как это имело место уже в ранних
кладбищенских базиликах. Церкви в римской Африке в IV-V вв. были, по крайней мере частично, в
своих боковых нефах, вымощены мозаичными надгробными плитами с эпитафией и изображениями
усопшего [62]. В Дамуз-эль-Карита в Карфагене плиты пола базилики образованы крышками гробниц.
Церковь Сент-Онорат в Алискан-дАрль выстроена над слоем саркофагов, и ее стены покоятся прямо