человеческой жизни, об опасностях, грозящих душе, о тщете плоти, обреченной стать прахом и пылью.
Но все это только старинные метафоры, не чувствуется потребности в слишком экспрессивных образах
смерти. «Утешительная идея смерти», — говорит А.Флёри. Я бы сказал: идея естественной и
привычной близости со смертью.

Смерть в искусстве macabre — это не реалистическое изображение смерти. И.Хейзинга ошибается,
говоря: «Волнение застывало в реалистическом представлении смерти, отвратительной и
угрожающей». Напротив, никакого реализма нет! Вместе с тем эпоха жаждала подобия. У нас еще
будет случай показать, как проявлялось начиная с XIII в. желание воспроизводить черты образца. Мы
увидим, как это стремление к точности вело просто-напросто к использованию посмертных масок. Так
обстоит дело, несомненно, с терракотовыми надгробными статуями, некогда помещенными в хоре
тулузской церкви Сен-Сернен, а сегодня находящимися в музее августинцев. Историки долгое время
видели в них изображения сивилл, но в народе их прежде называли «графские мумии», и в настоящее
время предполагается, что статуи представляют графов из рода Сен-Жилль, благодетелей
аббатства[135].

Во всех этих случаях признаки трупного окоченения воспроизводились скульптором не для того,
чтобы внушить страх, как некое memento mori ("помни о смерти"). Он стремился лишь точно
запечатлеть лицо умершего, наподобие моментальной фотографии. В гримасе, застывшей на лице
мертвеца, мы, люди современные, видим искажение прижизненных черт покойного, пугающий
отпечаток смерти. Людей того времени эти трупные изменения не впечатляли: они относились к ним
как к живой реальности. В эпоху расцвета иконографии macabre существовали как бы две четко
разграниченные области представления смерти: одна, где смерть пугала и отталкивала, и другая —
область надгробной портретной скульптуры, где смерть создавала иллюзию жизни, основанную на
стремлении к подобию. Между этим прямым, физическим видением смерти и представлением,
относящимся к области macabre, не только нет связи, но есть явное противоречие.

Мы проанализируем в следующей главе крупные изменения в погребальном обычае, относящиеся к
XII-XIII вв. Прежде мертвеца выставляли на всеобщее обозрение, и от смертного одра до могилы тело
несли, не закрывая лица умершего. Позднее — за исключением районов Средиземноморья — лицо
покойного стали накрывать саваном, хотя как раз вид трупа мог пробудить те эмоции, которые
искусство и хотело вызвать у своих зрителей. Следовательно, с XIII в., и в эпоху расцвета macabre
также, люди стали избегать зрелища трупа. Тело не только закутывали с головы до ног в тканый саван,
но и запрятывали в деревянный ящик, скрывавший очертания человеческой фигуры. (Странным
исключением из этого правила, своеобразным отказом от него стало распространение в конце XVI в. в
Англии свинцовых гробов, имевших контуры человеческого тела.)

В самом деле, при внимательном рассмотрении нетрудно заметить, что искусство macabre практически
никогда не изображает искаженные агонией черты умирающего. Не изображает оно и целых, еще не
тронутых разложением трупов. Точно так же обстоит дело и с представлением умирающих на
гравюрах в artes moriendi. Ни художники, ни скульпторы не желали показывать болезнь, агонию,
смерть, просвечивающую сквозь угасающую жизнь, все то, что, напротив, так вдохновляло поэтов. Все
это дозволялось называть в символизме слов. Но этого нельзя было показывать в реализме фактов. То,
что показывало искусство macabre, было как раз тем, чего не было видно, что происходило под землей,
скрытая работа разложения, не результат непосредственного наблюдения, но плод воображения.

Страстная любовь к жизни

Со своей стороны, А.Тененти предлагает нам связь менее простую, учитывающую уже обнаруженную
нами сложность явлений. По его замечанию, смерть на исходе Средневековья — уже не уход или
переход, а конец и разложение. Образы последнего судилища подменяет собой физический факт
смерти. В течение долгих веков христианство не чувствовало потребности изображать бренность
плоти, пишет исследователь. Почему же такая потребность появилась? Она «могла родиться только от