жестикуляции, которая нам сегодня кажется
болезненной, истерической, обычно бывало достаточно,
чтобы дать выход скорби и позволить перенести расставание с родственником или
другом.
Сколько времени длилась эта скорбь? Несколько
часов, одну ночь, столько, сколько нужно было для
погребения павших. Самое большее — месяц. Когда Говэн сообщил королю Артуру о
смерти Ивэна и
его товарищей, «король принялся горько плакать и в течение месяца пребывал в
такой печали, что
почти лишился рассудка».
Изъявления скорби прерывались словесными
выражениями сожаления об утрате и восхвалениями
умершего. Второй элемент траура — «плач»; не сразу, с горестными жестами и
головокружением, но
оратор овладевал собой и, обращаясь к покойному, начинал его оплакивать. «Друг
Роланд, —
воскликнул безутешный император Карл, — да смилуется над тобой Господь...»
Сеньор в отчаянии —
он лишился не только племянника, но и верного вассала: «Кто поведет мои
войска?» «Плач» начинался
и завершался молитвой: «Да будет душа твоя в раю». Также и король Артур над
телом мессира Говэна
предавался жалобным крикам: «Ах, жалкий и злосчастный король, ах, Артур, ты
вправе сказать, что
лишился своих близких друзей, как дерево листьев с наступлением холодов»[145].
В действительности
оплакивающий льет слезы о самом себе, которого павший друг оставил осиротевшим
и беззащитным.
Нетрудно заметить, что сцены скорби, жесты и
слова во всех этих случаях очень сходны. Герои явно
следуют определенному обычаю, но выражают при этом личные чувства, так что
происходящее не
выглядит как устоявшийся ритуал. Рассмотренные нами тексты акцентируют спонтанность
поведения
персонажей. В этом главное отличие от практики наемных плакальщиков и
плакальщиц античной
эпохи, практики, сохранявшейся в Средиземноморье и в средние века, и даже
позднее. В наших текстах
друзья, сеньоры и вассалы покойного сами, по собственному побуждению исполняют
обязанности
плакальщиков.
Хотя траур и последнее прощание не относились
к религиозной части погребального обряда, церковь
их допускала.
Но не так было вначале: отцы церкви осуждали
традиционную практику приглашения наемных
плакальщиц. Св. Иоанн Златоуст возмущался христианами, «нанимающими женщин,
язычниц, в
качестве плакальщиц, дабы усилить скорбь», и даже грозился отлучить их от
церкви. Осуждению
подвергалось не столько намерение платить деньги за плач по покойнику, сколько
само стремление
препоручить другим столь глубоко личное дело, каким должно было быть выражение
горя, да еще не
знать в этом никакой меры. Так, каноны Александрийского патриархата
предписывали скорбящим
«держаться в церкви, в монастыре, дома молчаливо, спокойно и достойно, как
подобает тем, кто верует
в истинность Воскресения». Еще в XIII в. в Сицилии при Фридрихе II пение и плач
над усопшими
считались недопустимыми[146].
Итак, поначалу и довольно долго церковь
противилась стремлению людей «разжигать огонь горя»
(Иоанн Златоуст), находившему свое выражение в ритуальных «плачах». В рыцарском
эпосе
Средневековья, как мы видели, смысл траура был уже иным: дать выход страданию
живых. Не
обращаясь к профессиональным плакальщицам, люди интенсивно и не зная меры выражали
скорбь по
ушедшему родственнику или другу, но приемы выражения скорби постепенно также
принимали
характер ритуала.
Вслед за отпущением грехов и оплакиванием
наступал момент переноса тела в место, избранное для
погребения. Труп могущественного сеньора или высокочтимого священнослужителя
заворачивали в
дорогую ткань, часто в шелк с золотым шитьем и драгоценными камнями. Затем
укладывали на
носилки или в поспешно изготовленный гроб и несли к месту погребения. Кортеж
бывал очень
скромный: Ланселота отнесли в замок лишь двое носильщиков. Но иногда перенос
тела обставлялся с
большей торжественностью: по приказу короля Артура гроб с останками Говэна
несли десять его
рыцарей, а за ними шел сам король, множество сеньоров простого народа, «с
рыданиями и криками»
В некоторых случаях тело несли сначала туда,
где его предстояло омыть драгоценными благовониями
и вином, как это приказал сделать Карл Великий с телами Роланда, Оливье и
архиепископа Турпина,
или забальзамировать и зашить в мешок из оленьей кожи, как поступил Тристан с
убитым им в
честном поединке великаном Моргольтом, труп которого он отослал своей
дочери[148].
Примечательно, что похоронная процессия была
в то время чисто светской и состояла исключительно
