глубокие перемены в менталитете средневекового человека. Нужно было найти альтернативу идее
непосредственного, сразу после смерти, решения участи мертвых.

Религиозное сознание к тому времени уже долго колебалось между представлением о невозможности
изменить небесный приговор и желанием как-то смягчить судьбу проклятых. Некоторые авторы того
периода воображали себе, например, что адские муки, оставаясь вечными, могут прекращаться по
воскресеньям. Впрочем, теологи очень скоро оставили подобные утешительные спекуляции, еще долго
сохранявшиеся тем не менее в народных верованиях.

По всей видимости, именно Григорий Великий сыграл важную роль в формировании идеи о том, что
«не совершенно дурные» и «несовершенно добрые» после смерти обречены огню, но не адскому
пламени, а огню очищения, purgatio. Так, уже в начале VII в. зародилась идея чистилища —
purgatorium, хотя не следует переносить на эпоху Григория Великого и Исидора Севильского
конкретные представления о чистилище, свойственные богословам XIII-XIV вв. или Данте. Еще в
начале XVII в. преамбулы завещаний знают только небесную курию и ад, и лишь к середине столетия
понятие чистилища широко распространяется в массовом сознании. До эпохи Контрреформации и
несмотря на несколько веков теологических изысканий господствовала старая альтернатива: рай или
ад. И все же христиане уже издавна допускали существование некоего промежуточного,
испытательного пространства, не райского и не адского, где их молитвы и благие деяния могли еще
воздействовать благоприятным образом на участь умерших. Представление о нем питалось старыми
языческими верованиями о месте, где бродят тени умерших, еще не обретшие покоя. О замкнутом,
охраняемом и строго упорядоченном пространстве чистилища из «Божественной комедии» Данте не
было и речи: напротив, представлялось, что мертвые зачастую продолжают пребывать или на месте,
где они согрешили, или там, где их настигла смерть. Они еще могли являться живым, по крайней мере
в снах, требуя молитв или месс за упокой их душ.

Хотя идея промежуточного пространства между раем и адом смогла вытеснить старое представление о
потустороннем мире лишь в XVII в., она уже задолго до этого начала проникать в религиозную
практику западного христианства. Изменениям этим способствовали, как уже говорилось,
распространенные в христианских мессах верования, допускавшие возможность некоего блаженного
времени ожидания в преддверии Страшного суда, времени покоя, сна, освежения в лоне Авраамовом.
Представление об этом было рано отвергнуто церковными авторами, но оно продолжало жить в
коллективном сознании, пока не получило богословского оформления в концепции чистилища.

Жизнь каждого человека все больше воспринималась не как звено в цепи коллективной судьбы
человечества, но как сумма градуированных элементов: добрых, менее добрых, дурных, менее дурных,
которые могут быть точно оценены, тарифицированы и потому искуплены. Не случайно, разумеется,
идея заступничества живых за мертвых появилась тогда же, когда и пенитенциалии, где грехи
получали точную оценку и где за них назначалось строго отмеренное наказание. Индульгенции, мессы
и заступнические молитвы были для мертвых в IX в. тем же, чем пенитенциалии с их тарификацией
грехов были для живых: переходом от коллективной судьбы к судьбе индивидуальной.

Римская месса как заупокойная

Возможно, что именно это все более частое желание «ходатайствовать» за умерших было главной
причиной изменений в структуре богослужения в IX в. Обобщенно можно сказать так: до эпохи Карла
Великого галликанская или вестготская месса была жертвоприношением Богу со стороны всего
сообщества христиан при лишь формальном различении живых и мертвых, простых верующих и
канонизированных святых. После эпохи Карла Великого все мессы стали заупокойными, мессами в
пользу некоторых умерших, а также мессами по обету некоторых живых, причем те и другие
выделялись из общей массы верующих.