На протяжении многих столетий, с XII по XVIII в., завещателей преследовал страх, что церковные
власти не исполнят их распоряжений в точности. Поэтому они добивались публичного оглашения в
церкви всех условий контракта, размеров пожертвования, перечня молитв и служб, заказываемых
завещателем. Еще чаще в церквах вывешивали металлические, обычно медные таблички, где
указывали имя и титул завещателя, день и год его кончины и перечень церковных служб, которые
должны были совершаться за упокой души его, родных, друзей и благодетелей. Эти фундационные
таблички, очень распространенные до XVII в... иногда заменяли вмурованные в стену надгробные
плиты

В музее в Кавейоне хранится целая серия таких «донативов», то есть табличек с именами донаторов и
указанием размеров их благотворительного вклада. К этой серии приложен календарь в стиле XVIII в.,
состоящий из двух табличек, каждая из которых представляет 6 месяцев, где против каждого дня
записано имя донатора; перед началом ежедневных богослужений священники должны были сверяться
с этим реестром, напоминавшим старые монастырские обитуарии, чтобы знать, за чью душу возносить
молитвы в тот или иной день.

Обычаи эти сохранялись в неизменном виде с XII по XVIII в., хотя избыточная, часто непомерная
щедрость ранних донаторов сменилась в XVII-XVIII вв. более рациональным подходом к
благотворительности, в значительно большей мере уважавшим имущественные права прямых
наследников завещателя. Но сам пафос этих распоряжений, намерения завещателей оставались все те
же, что и в глубоком Средневековье.

Важные изменения произошли только в середине XVIII в. Они подробно проанализированы Мишелем
Вовеллем: «фундационные» мессы стали тогда редким исключением, а полное преобладание получили
мессы, заказанные в точно определенном количестве на первые месяцы или первый год после смерти
завещателя и оплаченные на месте. Даже самые богатые завещатели решительно предпочитали
вложить деньги пусть даже в тысячу заказанных месс, но гарантированных, нежели довериться
иллюзорной вечности молитв и служб, обеспеченных лишь сделанным однажды благотворительным
вкладом. Тем более что иногда религиозные общины, изнемогавшие под бременем обязательств,
получали от церковных властей разрешение сократить число совершаемых молитв и служб: своего
рода «духовное банкротство».

Братства

Изменения в погребальном обряде привели к оттеснению на второй план родных и близких покойного
из числа светских лиц и к выдвижению на авансцену людей церкви: священников и монахов или же
представителей Бога, каковыми считались бедняки и сироты. Оплакивание умершего его домочадцами
и друзьями было теперь скрыто от глаз посторонних, отодвинуто в тень массой молитв и служб у
алтаря. Произошла клерикализация смерти. И вместе с тем именно в это время, начиная с XIV в.,
возникли первые объединения мирян с целью помочь священникам и монахам в совершении
погребального обряда. Братства XIV—XVIII вв. были религиозным двойником всех иных
функциональных объединений: ремесленных цехов, гильдий и т. п. Но в отличие от цеховых братств
прежних времен, членство в этих более поздних религиозных братствах определялось не функцией
человека, не его профессией или возрастом, а лишь его желанием: то были в полном смысле слова
добровольные общества[170]. Управляемые мирянами (даже если кто-либо из людей церкви и
принимал в их деятельности личное участие), эти братства до известной степени противостояли миру
духовенства, и их роль в осуществлении погребального обряда в какой-то мере может показаться
противоречащей тому, что было сказано выше о церковной «колонизации» смерти.

Братства посвящали себя делам милосердия, поэтому на севере и на западе Франции их называли
«шаригэ» (charite, «милосердие, благотворительность»). Программа их деятельности подробно
представлена на алтарных ретаблях в принадлежавших им часовнях в приходских церквах или других
местах. Анализ этих изображений позволяет лучше понять изменения в восприятии смерти и
отношении к ней.