гроб, и это была серьезная перемена, до сих пор не оцененная исследователями так, как она того
заслуживает.

Французские слова cercueil и biere, обозначающие гроб, первоначально относились к деревянным
носилкам, на которых тело несли к месту погребения. Даже намного позднее о похоронах бедняков
продолжали говорить, что они совершаются sans coffre, «без ящика»: труп, зашитый в саван из грубой
ткани, несли на простых деревянных носилках на кладбище и сваливали в общую яму. Лишь со
временем слова cercueil и biere стали, как в современном языке, обозначать именно гроб —
сколоченный из досок ящик, в котором тело уже и опускали в землю. Итак, распространение обычая
хоронить в деревянном гробу приходится, очевидно, на ту же эпоху, когда стали уделять особое
внимание переносу тела к месту погребения. И в самом деле, как раз тогда, в XIII в., главным эпизодом
похоронной процессии становится траурная процессия.

Отказавшись от каменного монолитного саркофага, средневековая Европа не перешла к погребению
тел без защитной оболочки, завернутых в ткань или зашитых в саван, — обычай, сохраняющийся до
наших дней в странах ислама. В отличие от мусульманских народов европейцы перешли к
захоронению тел в гробах, и именно тогда деревянные носилки превратились в закрытый ящик.
Распространение гроба отвечало также новой потребности скрывать тело и лицо умершего от глаз
живых. Переход от саркофага к гробу еще больше подчеркнул анонимность погребения и безразличие
к тому, в каком точно месте покоилось в земле тело.

Такая анонимность и безразличие характерны для культуры, охватывающей, как мы видели, период с
конца античности до XII в. и образующей, быть может, разрыв в многотысячелетней традиции культа
мертвых.

Увековечение бытия и местонахождение тела

На латинском христианском Западе начиная с XII в. такое отношение к погребению исчезает сначала у
богатых и могущественных. Однако оно будет еще сохраняться по крайней мере до XVIII в. у бедных,
которых их нищета раньше лишала гроба, а затем надгробного памятника. У одних видимые
индивидуальные надгробия будут появляться все чаще, воплощая память об их теле, об их физическом
существовании, у других же не будет ничего.

Тела бедняков, а также маленьких детей из всех слоев общества — младенцев ждала та же участь, что
и бедняков, — зашивали в грубую ткань, в дерюгу и бросали в большие братские могилы. В XIV-

XVII вв. милосердные люди, тронутые жестокой судьбой умерших бедняков, пытались помочь в том,
что им казалось самым нетерпимым в этом общественном безразличии и забвении: отсутствие
духовного вспоможения со стороны церкви. Они не могли перенести, что утопленников, безымянных
жертв несчастных случаев выбрасывали на свалку, как животных, как висельников или отлученных от
церкви. Поэтому милосердные люди организовывались в братства, дабы обеспечить слабым мира сего
погребение в освященной земле и молитвенное заступничество за их души. Напротив, безымянность
захоронений, совершавшихся братствами «ради Бога», никого особенно не волновала — она будет
осознана как нетерпимая лишь два века спустя.

В начале Нового времени люди еще не чувствовали настоятельной необходимости персонализации
места погребения. Похоронить бедняка в освященной земле и помянуть его в молитвах было долгом
благочестия, персонализация же места погребения, его публичное обозначение были еще духовной
роскошью, которую не все могли и должны были себе позволять. Стремление к этому охватывало уже
все более широкие слои населения, особенно в среде цеховых мастеров в городах, но старая,
унаследованная от Средневековья анонимность могилы еще не считалась источником невыносимой,
болезненной фрустрации, как это бывает в наши дни.